Мою первую любовь звали ненависть

Ваня не шел из головы. Серёжа легонько оттягивал веки, чтобы под ними собрался воздух, и моргал потом, чувствуя, как малюсенькие пузырьки лопаются, щекочут глаза. Не помогало. Бессмертных вгрызался в подкорку, копошился там вместе с сигаретами вонючими и волосами своими мягкими. Пока вагон метро тащил Серёжу по перегону, повсеместный шум сам собой складывался в отзвуки голоса, который повторял и повторял: «ты-красивый-красивый-красивый-ты-ты». А легкие прикосновения призрачно ощущались на коже и губах. Рядом сидел мужчина лет пятидесяти. Клетчатое пальто лоснилось на рукавах, но смотрел он перед собой с нескрываемым превосходством. — Слышите, как шипит? — спросил он Серого. Пахнуло вчерашним луком. Пешков отстранился, но кивнул. — Взорвется скоро, — трагично закончил мужчина. Откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Кажется, жизнь Пешкова превратилась в безумие. Зачем он каждый день сидит на крыше задрипанного подъезда с каким-то парнем? «Красивым и интересным, конечно…» — подумал Серёжа, но на последнем слове отдёрнул себя, — «уже и думаешь как он, молодец, Серёж». Но, может, нет ничего плохого в том, чтобы целовать друга? Сейчас же типо, этот, всплеск толерантности: парады всякие там, фонды поддержки. Смотрел как-то Серёжа в ютубе на такой парад — полуголые мужчины и женщины с табличками в руках, что-то по типу «я гей и горжусь этим!» или «однополая любовь это прекрасно!» этого парень не понимал. Почему, например, не одеться нормально, а на табличках написать: «я лесбиянка и я создала лекарство от рака!» ну или «я транс и я спас ребёнка из горящего дома». Ведь, этим сборищем вульгарных людей не достучатся до гомофобного народа, лишь раздразнить, оскорбить чьё-то дохуя ранимое эго. Но сам Серёжа к этому не имел никакого отношения. Не интересовало. Раньше. Но Ваня не полуголый и не навязывает ему какую-то дичь. Курит, да, ненавидит желтый, книги читает… Как он там говорил, порно букс? И рука к телефону тянется, по экрану водит, буковки строчит, нажимает на «поиск» и ему открывается коллекция порносайтов. Это намёк такой был или это Серёжа что-то напутал? Рядом сидящая женщина охнула: —Совсем уже охренели! Что за поколение такое… — И принялась шуршать своими советскими сумками. Пересела на противоположную сторону, от Пешкова подальше. К запросу «порно букс» добавил «издательство» и, наконец, нашёл. Оказывается никакое это не порно… а попкорн букс. Квир-литература, подростковые драмы, все дела. Серёжа далеко не поклонник книг, но с чего это, вдруг Ваня знает о нём многое, а Пешков о Ване ничего? Зашёл в Инстаграм и набрал Ване короткое: «какая твоя любимая книга?». Интернет сильно зависал, сообщение отправлялось пару минут. Но Ваня сразу же ответил — Дни нашей жизни. Кудрявый нашёл в интернете книгу и скачал. «Что ж, Ваня, — подумал Серёжа, — пора узнать тебя получше». Приехал Серёжа поздно, около одиннадцати. Бабушка встретила, как обычно, с пирожками и запахом связанным с детством. Как всегда, в своём синем халате, которых сопровождал Серёжу все проведённые здесь дни, с мукой на локтях и спиртозным запахом духов. Духи эти сказочные — так считал Серёжа — сколько себя помнит, эта смесь дешёвого ароматизатора и спирта всегда преследовала его в образе бабушки. И они никогда не кончаются, стоят на полке у прихожей лет двадцать. Мысли прервала бабушка, спросила как дела, накормила и отправила спать, мол, дорога длинная была, внучок, отдыхай. У Пешкова была своя комната, которая раньше принадлежала его маме. Здесь были развешаны различные плакаты, диски. Как-то раз, среди старья он нашёл письма адресованные маме. Но искал маленький Серёжа воздушного змея. Сейчас же, парню стало интересно, что там написано. Конверты лежали там же, на том самом месте, что и десять лет назад. Датировались они, по большей части, за две тысячи третий год. Серёжа открыл первое, за седьмое декабря. «Привет, солнышко! На твоё последнее письмо отвечаю: дела у меня идут отлично. Мужики в армии хорошие, помогают. И дедовщина меня, кажется, обошла. А ты как, Иннуська? Как матушка поживает? Как Макс? Как учёба твоя? Жду не дождусь, когда уже смогу встретиться с тобой. Осталось всего пять месяцев! Не злись, если письма слишком короткие. Целую, жду ответа!» Письмо было наполнено грамматическими ошибками. Серёжа кривился на «кагда» и каждой пропущенной запятой. Но от чтения отвлекли. В телеграмме пришло уведомление. лёша. —Идём гулять. —Не могу. Я у бабушки. —Скоро вернёшься? «В пятницу» — и стёр. —В воскресенье. —Блин. Ты вообще охуел, по-моему. В воскресенье гуляем! — Пешков нахмурился. Это начинало раздражать. Лёша бесил своей настойчивостью тем, что постоянно пишет. А с другой стороны Серёжа сам себя винил в том, что его это напрягает. Девять лет дружбы нельзя вот так кидать. Со стены на него осуждающе смотрел плакат Цоя. Серёжа свернул телеграмм. Зашёл в приложение книги и оттуда на него смотрели часы мук. Обложка, наверное, должна была оставлять какую-то интригу — снег, а на нём мальчик с разбитым лбом в окружении острых осколков. Описание твердило, что-то о двух отцах и сложном детстве, а псевдоним автора напоминал украинского писателя. С решительным вздохом открыл книгу и начал читать. Спустя пару страниц ему надоело и закинув телефон под подушку парень уснул. Снился бред. Якобы идёт он по тропинке с плохой мультяшной рисовкой, а перед ним развилка — ещё три дорожки. И камень большой-большой, а на нём, выцарапаны слова. Подошёл Серёжа ближе, пригляделся: «Направо, мол, пойдёшь — друзей обретёшь». Посмотрел он направо, а там Лёша с Дашей подушками кидаются, веселятся да, смеются. И его словно не видят. «Вперёд пойдёшь, друзей потеряешь, да любовь обретёшь». Впереди ждал Ваня. На парапете курил и пальцами поманивал. «Налево пойдёшь, от всех дилемм избавишься, да семью обретёшь». Там бабушка с мамой оливье готовят. Есть зовут, Серёжа не голоден, но никого не волнует. В углу свернулся кот. Вот искаженное отражение в советском стеклянному шаре, гирлянда мигает цветными огнями. Выбрать сторону Серёжа не решился, да и не успел толком. Проснулся с тревогой и непониманием. Друзей он бросать не собирался, но, видимо, уже начал, а Ваню любовью не считал. И что значило последнее? До четырёх утра покрутится Пешков на кровати, но так и не уснул. Посмотрел Ютуб, полистал тик ток и это наскучило. Оранжевый значок с белой книгой смотрел испытующе. Читать не хотелось. Но Серёжа начал. *** Серёжа буковки печатает, а метро тащит его домой. Быстро неделька пролетела. Чувствует он, что бабушкины пирожки будут ещё месяц снится, а одежду не отстираешь от духов этих. Вокруг много людей. Все уставшие и замученные. Сегодня дом, мама, расспросы, а завтра Ваня. Запах табака и ароматизаторов. Запах, который оседает на коже, в нос залетает и просачивается в мозг. Оседает там, да выветриваться не собирается. И книга эта, про мальчишку, будет долго ещё в печенках сидеть. Слезливая очень. Слишком похожа на жизнь здесь. Никогда Серёжа не думал, что плохо ему живётся. На жизнь хватает. Но вчитываясь, он всё больше понимал, что это выживание. Ночью он думал о том месте, в которое обещал его отвести Ваня. На ум приходили совсем странные идеи. От раздумий оторвало уведомление из инстаграмма. -Завтра зайду за тобой в 11:00. Я пунктуален, так что, не смей опаздывать. ;) Ровно в одиннадцать, как и обещал, Ваня постучал в дверь. Мама, вытирая руки о полотенце, выглянула из кухни. —Мам, я пошёл. — и быстро закрыл дверь, чтобы без лишних вопросов. За эту неделю значительно похолодало. В подъезде продувает. —Привет, — он снова лучезарно улыбается, оголяя ряд белоснежных зубов. Воспоминания о том, что Серёжа языком по ним проводил и, зубы эти, губы его прикусывали мурашками на теле отображается. —Привет, — и теперь думает он о том, как с ним здороваться, может руку пожать или обнять? Что будет уместно в их ситуации? —Идём, — и вниз спускается кроссовками постукивая по лестнице. —Твоя резкость меня настораживает… —С чего это? — не понимает Ваня, но продолжает спускаться. —Ты будто… ускоренный. —Я не принимаю, — и, кажется, Серёжа снова всрал шаткую стабильность в общении. Шли они медленно и разговаривали обо всём, что успело (и не успело) случиться за эту неделю. Ваня рассказывал о том, как проводил дни дома и скучал. В это слабо верилось. И, пока Серёжа был в недоумении, Ваня завёл его в какие-то ебеня. —Что это за место? — не скрывая удивления спросил Пешков, вокруг только деревья и река, ничего необычного. —Ты садись лучше, — и, сам сев на горизонтально растущее дерево, похлопал рядом. Серёжа сел. — Знаешь, я подумал и понял, что мы хуйней страдаем, не находишь? — Серёже словно дали под дых. Кажется, даже рёбра заныли. —Да, однозначно, — соврал он. —Вот и прекрасно, — лыбится он. — Ты мне нравишься, Серёг. Ты реально, нереально классный. С тобой мне почему-то меньше хочется курить, а я вообще-то… всё ещё я! И я рад, что ты не из тех кто будет реветь и доказывать себе, что «не такой». —Что это ещё значит… — Пешков тупо смотрел на Ваню. —Что-что, я тебе предлагаю с платонических отношений перейти на отношения, — и Серёжа чувствует, как пульс учащается и дыхание за ним. —Ты серьёзно? —Шучу, — со спокойным лицом говорит он и кладёт руку Серёже на шею, ощущая, как бьётся венка под его ладонью. —Не шути лучше так, — Серёжа придвигается ближе и зарывается пальцами в полюбившиеся волосы. Ваня выжидающе смотрит в глаза и его зрачки расширяются. Глаза медленно прикрываются, а губы тянутся ближе к его. И в этот раз Бессмертных не ждёт пока их прервут, а сразу жадно закусывает губу Серёжину, да языком зализывает. А позже целует аккуратно, осознав, наконец, что никто их не прервёт. Голова гудит, всё ещё стискивая виски. Неужели все взаправду?