Мою первую любовь звали ненависть

—Думаю, это плохая идея… — шепчет Серёжа Ване на ухо. —Боишься? — усмехается он. — Да не ссы, посмотри на них, — и указывает пальцем на людей, стоящих вокруг. — Им плевать. Каждый из них настолько устал, что вряд ли обратит на нас внимание. Пешков всё ещё колеблется. — Серёж, — руку под курткой сильней сжимает и мягче говорит, — расслабься. А Ваня и не напрягается никогда, — так считал Серёжа, — надо же, взять Пешкова за руку в переполненном вагоне метро. Знает, что не комфортно так Серёже, накрыл курткой руки. Серёжа губы в плотную линию сжимает и забивает на людей, голову назад откидывает, а Ваня ему на плечо ложится. В животе все переворачивается, глаза сначала осматривают счастливо улыбающегося Ваню, а потом на людей переводятся. В скором времени приезжают они к Бессмертных домой. Ваня открывает дверь и впускает друга внутрь. За два месяца общения Серёжа ни разу не был у Вани дома. И вот, свершилось. —Хочешь выпить? — предлагает Ваня. — Извиняй, только портвейн, — пожимает плечами, — но могу сганять тебе за чем-то полегче. —Не, не буду. —Ну же, Серёженька-а-а, — протягивает он, и берет за руки, — давай. К тому же, ты у меня ночуешь, — Серёжа смотрит недоверчиво. — Выпьем немного и ляжем спать. Дава-а-ай. —Ладно, ты же не отстанешь… — берет пакет и осматривает. — «777», серьёзно? —Что? Дёшево и хорошо, — пожимает плечами. —Вань, ты себя травишь… Часто ты это пьёшь? —Это важно? — ставит две стопки на стол. — Забудь об этом, солнце. Только ты, я и портвейн. Ничего плохого, — и в голове сразу пустеет когда он так зовёт. Ваня берет стопку в руки и заливает содержимое в себя даже не поморщившись. Пешков повторяет. Спустя какое-то время голова кружится, появляется неописуемый прилив нежности, желания ощутить другого человека, прижаться и расплакаться. Извиниться за мельчайшие проёбы, и даже за то, чего не делал, лишь бы он подольше был рядом. Ну, а Ваня не думает, валится на диван и зовет к себе Серёжу. Тот садится рядом и сразу чувствует, как чужая рука сжимает его собственную, и это ему нравится. —Вань, расскажи о себе, расскажи… — язык заплетается, и понимает Пешков, что выглядит (перед ещё адекватным Ваней) ужасно поплывшим. —Что тебе рассказать? — смеётся тот. —Помнишь, на крыше, в один из первых разов, тебе кто-то позвонил? Кажется, Мария… Дмитриевна? —Леонидовна, — он закрывает глаза и сильней сжимает руку Серёжину. — Директор моей бывшей школы. —Помню. Почему тебя так трясло? —Ты не поверишь, — проводит большим пальцем по руке чужой. — Как-то раз, мне впервые понравился парень. Денис Грищев, — имя он почти выплёвывает, проговаривает каждый слог с отдельным видом отвращения, — я ему признался, прикинь, — и смеётся громко-громко зубы сильно сжимая. — Сам виноват, это я уже понял. Но так уж вышло, что через неделю где-то, об этом уже знала большая часть школьников. Девочкам, по-моему, вообще как-то насрать было, кто-то даже спрашивал: «какого это?». А я отвечал: «что?». Для меня в четырнадцать не было страшным любить кого-то, но потом стало. Парни с одиннадцатого решили, что выбьют из меня «эту хрень». Я знал только одного — Колю Юмашева. И вот так, каждый день в страхе, что сегодня опять не вовремя придешь в школу, опять придется зашивать и стирать рубашку, опять склеивать оправу очков; ты знал, что я носил очки когда-то? — Серёжа молчал, ком в горле не давал даже кивнуть, а слёзы, которые он видел в любимых глазах словно парализовали, слушать было почти так же больно, как Ване говорить. — Заливать спиртом порезы и ожоги, они тушили о меня окурки, представляешь? А это всё ради мамы, у неё слабое сердце было, я не мог ей сказать, Серёж, не мог. И они этим пользовались. —Ваня… — Пешков обхватывает лицо парня обеими ладонями, — Ваня, Ванечка… — а тот глаза зажмуривает и хватается за руку Серёжину, держит крепко, сжимает. Слезы катятся из покрасневших глаз. — А мама всё же умерла. Полтора года назад. Я решил уйти из школы, вообще, но батя сказал, что если я доучусь, будет мне хату снимать до восемнадцати. Вот так. Ты не представляешь как мерзко было учится там, там где меня пиздили изо дня в день, где учителям, всем кроме одного, плевать на тебя, плевать каким ты вырастешь, понимаешь? —Что мне сделать для тебя? —Достань пачку, вон там, на полке, — он закрывает лицо ладонью и указывает на шкаф. — Бля, меня вырвет щас, — подрывается и идет в туалет. Серёжа за ним. Ваня садится на колени. Пешков держит золотистую чёлку. Позже, приносит воды. —Эй, посмотри на меня, давай. Как ты? —Хреново, — утыкается головой Серёже в плече. — Дай закурить. —Тебя опять стошнит, Вань. —Дай их мне, прошу, — Серёжа всё же достаёт пачку из кармана и протягивает Ване. —Зажигалка там же, — Бессмертных закуривает прямо там, прижимается сильней к Серёже и засыпает. Утром просыпается он уже в кровати. Серёжа перетащил его, но этого он не помнит. Жаль не удастся забыть про слова. Слова, которые прожигают горло как самый крепкий табак, слова, копившиеся внутри долгие годы и так резко отдавшиеся другому. Тому, кому покажется, что теперь это его ноша, его проблема. Правда в том, что как бы эта боль не сдавливала кости, выбивая воздух из лёгких, это и есть он, собранный из окурков, рубашек, оправ, портвейна и сигарет. —Чего думаешь? — спрашивает Серёжа, беря за руку. —Думаю, что хочу курить. Сейчас почищу зубы и поцелую, — и улыбается. —Я хотел спросить, насчет того, что ты вчера сказал… —Насчет того, что я вчера сказал, — перебивает он, — слушай, это было давно. Очень. Не нужно ходить и бояться что-то не так сказать, смекаешь? —Вчера ты выглядел так, будто тебе нужна помощь… — из ванны доносятся звуки воды. *** Лёша обнимает Серого и рассказывает что-то о Диме из параллели, а Пешков не слушал. Думал о том, что произойдёт между ними. Парк совсем помрачнел, последние листья опали. Зелень уходит медленно, принося холода и жажду солнца. Жажду тепла и любви всем, кому её так не хватает. —Даша скучает за тобой, — Лёша оглядывает дорогу под ногами, — и я тоже. —Я тоже за вами скучаю, — Серёжа опять ловит себя на лжи, опять на нежелании находиться тут, блуждать по сто раз пройденных тропинках. Он хочет быть там, где есть Ваня, и пусть даже здесь, в этом надоевшем парке, только бы с ним. —Брешеш, — и усмехается, — ни черта ты не скучаешь. Я просто хочу понять, что случилось? Почему ты вечно занят? Мы с тобой дружим с первого класса, но тут ты резко отстраняешься, — Серёжа замечает, что друг много и резко жестикулирует, Ваня говорит, что это волнение. — Ты меня слушаешь? — останавливается. —Слушаю. Но не знаю, что ответить, — вздыхает. —А ты попробуй как есть, — парень раздражается. —Я… — признаться казалось легким. — Мне… — но сейчас, словно слова исчезли, глаза пытаются ухватиться хоть за что-то, но парк стал пуст, — я не могу этого сказать. —Почему? Что такого страшного ты сделал? — и в правду, ничего. — Ты убил человека? Ты маньяк и хочешь убить меня? Или ты был за одно с Андрюхой Чикатило? — друг почти кричал, а люди вокруг не добро поглядывали на парней. — Но знаешь, блядь, что? Мне плевать. Что бы из этого ты не сделал, для меня ты всё тот же Серый. Так что открой свой ебучий хавальник и спиздони чё ты там хотел, — и замолкает. —Я гей, — Лёша поворачивается и смеётся, потом улыбка меркнет. —Да ты гонишь, — Серёжа пожимает плечами и садится на ближайшую лавку. Лёша повторяет, — Ну ладно, а чего ты тогда… У тебя что, кто-то есть? — улыбка возвращается, а глаза округлились. —Есть.