Челлендж «100 Тем»

      В последнее время, сон Сары был немного нарушенным. Она часто просыпалась посреди ночи и долго вглядывалась в чёрный деревянный потолок; а каким он ещё может быть, если на дворе темно и ничегошеньки не видно? Она могла пролежать так долго, очень долго, но это никогда не приносило желаемых результатов. Именно поэтому Моргейн начала выбираться по ночам на улицу, чтобы подышать свежим воздухом и хотя бы немного прийти в себя. Частенько она просто гуляла по окрестностям, осторожно, тихо, чтобы ни дай бог её никто не услышал и не поймал на улице после отбоя.       Любимым местом Сары для уединения был недалеко располагавшийся редкий лесок. Он хорошо просматривался с поля днём, но сейчас, под покровом темноты, всё совсем иначе; большие промежутки между деревьями было размылись, расплылись, став совсем нечёткими и образовав сплошное тёмное полотно. Чистый холст для художника, орудующего белыми красками. Приходя сюда каждый раз, Сара чувствовала удивительное единение с природой, спокойствие духа и прилив духовных сил. Будто бы она была единственным человеком на известной ей земле, вроде бы значимым, а вроде и совсем крошечным, маленьким и незначительным по сравнению с целым миром. И она действительно была в лесу одна, пока не услышала скрипнувшую совсем рядом сухую ветку. — Кто здесь? — Внезапный шум будто вывел Кёллер из транса. — Сара?! — Человеком, которому также, как и Саре, не спалось, оказался Август Фогель — хороший друг девушки. — П-почему ты тут так поздно? Ты меня напугала! — У меня к тебе тот же вопрос. Парень замялся, явно не желая отвечать на вопрос. — Я, э… Я тренируюсь по ночам. Вы все такие крутые и сильные, вот я и п-подумал, что мне нужно вас догонять… — После того, как причина была озвучена, ему будто бы стало легче. — А ты почему тут? — Уснуть не могу. — А-а, вот оно что. — Наигранно протянул Август, сев рядом с подругой на пенёк. — Разве ты не устала после сегодняшних тренировок? Моргейн на секунду задумалась. Верно, она действительно устала, даже очень устала, но усталость эта была больше моральной, нежели физической. — Устала немного, но… Я не знаю. — Сара хотела бы сказать больше, объяснить больше, но мысли не хотели складываться в слова и предложения, которые были бы наполнены хоть каким-то смыслом. В голове пустота, и в сердце тоже. — Ты… Думаешь о нём, да? — Внезапно тихим голосом спросил Фогель. Сара положительно кивнула, не сводя взгляд с ночного неба. Сейчас этим двоим не нужна была конкретика, ведь понимать друг друга с полуслова им не в первый раз, и уж точно не в последний. Сара знала, о ком идёт речь, и Август знал, как правильно задать вопрос. — Кто-то всё равно узнает, что там произошло. — Август старался быть другом, который что-то чувствует и что-то понимает, пытается хоть как-то помочь и облегчить тяжёлую ношу скорби близкого для него человека. И всё же. — С ним произошло то, что рано или поздно произойдёт с каждым из нас, кто решит пойти в Разведкорпус. — Девушка выдержала паузу в несколько секунд. — Его сожрали титаны. Вот что там произошло. Фогель опустил свой взгляд к земле, чувствуя вину за то, что он вообще завёл этот разговор и подтолкнул Сару сказать то, что она сказала. Он понимал её, чувствовал её, как не чувствовал никто другой. По крайней мере, сам Август так думал. И он знал, какой Сара видит свою дальнейшую жизнь. — Ты ведь… тоже собралась идти в Разведкорпус? — Спросил парень, уже заранее зная ответ. Он всегда думал, что жизнь слишком жестока, и что его судьба крайне иронична со стороны и болезненна, если проживать её в собственной шкуре. Сейчас Август понимал, что не над ним одним перст божий так жестоко издевается. — Да, собралась. — Кратко ответила Моргейн. — Я знаю, что ты хочешь сказать. Не стоит. — Сара… Ты же не ищешь там достойной смерти, а?       Нарушенным был в ту ночь не только сон. Все мысли, все слова и поступки, всё сказанное и не сказанное — всё немного нарушенное. Неправильное. Неточное. Ненужное. И всё же, мы бы не были людьми, если бы не совершали таких примитивных и глупых ошибок, и не чувствовали за них вину. Всё происходящее — цикличное, всё испытываемое — настоящее, и это то, с чем человечеству не совладать. Внутри себя, в потоке мыслей, эмоций и чувств, отчётливо ощущалась эта нарушенность, вместе с тем казавшаяся поразительно уместной и нужной. Всё же, человек без чувства вины и сожаления — не человек, ведь человека определяет его человечность по отношению к другим людям. И сейчас, под тусклым лунным светом и абсолютной ночной тишиной, лишь человечности было здесь место, даже если она тоже немного нарушенная.