Челлендж «100 Тем»

      Периодические, тихие и монотонные попискивания аппарата, что поддерживал в обессиленном теле жизнь, неумолимо и абсолютно безвозвратно будили. Болела, трещала по швам голова, в особенности виски. Руки, ноги — всё тело было невероятно ватным и лёгким и практически никак не ощущалось. Настолько слабый сигнал от конечностей к мозгу, что только лишь здравая мысль в голове о том, что все части тела на месте, не давали паранойе начать развиваться. Полезная, всё-же, штука, этот холодный ум. Уж кто-кто, а Кавари всегда могла им похвастаться. Вот только никогда этого по какой-то причине не делала.       Юдай лежала на койке, склеив руки по швам и, прищурившись, смотрела в белый, с мелкими серо-чёрными вкраплениями, потолок. Пестрит, пестрит в глазах от этого до жути раздражающего узора, напоминающего помехи в телевизоре при плохой погоде. Паршивое настроение, паршивое самочувствие, но почему даже сейчас, после всего, что успело произойти, на душе так спокойно и…? «В сонном бреду я, кажется, попросила их оставить-» — Пронеслось в голове девушки сразу перед тем, как дверь в палату тихо, но со скрипом, открылась. Одиночную палату. Платную. Кто-то постарался.       Кавари медленно повернула голову в сторону ширмы, чтобы увидеть, кто решил её навестить. За ней показалась женщина; невысокая, хрупкая и очень взволнованная, что легко можно было понять по выражению лица. Матушка никогда не умела скрывать эмоции и всё было буквально написано на лице. Всегда. Вполне достойная замена для языка. Маг сжала пальцы левой руки, чуть приоткрыв рот, чтобы что-то сказать. — Бога ради, Юдай. — Кажется, к ней пришёл даже не один посетитель. Немая мать, что села на стул рядом и сразу же показала жестами, чтобы та не тратила силы на разговор и… Отец, надо же. Не он ли от неё отказался несколько лет назад? — Давно не виделись… — Обессиленно прохрипела маг, попытавшись выдавить улыбку, чтобы хотя бы на миг показать и заставить родителей поверить в то, что с ней всё в порядке. Не получается. «Ах, точно.» — Мать правильно говорит, помолчи лучше. — И голос его не дрогнет даже при виде искалеченной дочери. Он боец. Он воин. Он и не такое повидал за жизнь, и всё же… — Когда… Когда это я тебя слушалась? — Но взгляд сдавал сурового мужчину с потрохами. Взгляд, полный переживания, полный страха, и чего-то ещё. Жалости? Погода нынче была хорошая, тёплая. Из открытого окна доносилось щебетание птиц и редкий, но такой приставучий шум проезжающих мимо машин. А узор на потолке все ещё неприятно рябил. — Даже сейчас находишь силы для того, чтобы ёрничать? — Мужчина был зол. Но на дочь ли, или же на себя самого? И то, и то, что наиболее вероятно. — И что у вас за работёнка то такая, чёрт… — В любом случае, это мой выбор. Я этого хотела. — Юдай тихо вздыхает, прикрыв глаза. Нет больше сил терпеть эту безумную рябь. — Хотела вот так по-глупому погибнуть? — Но маг не ответила на такую явную провокацию со стороны отца.       В воздухе повисло напряжённое молчание, из-за которого вскоре вокруг буквально погустело. В такие моменты даже ежу очевидно будет, что никто из присутствующих не хотел продолжать разговор. И скорее всего, так бы они и молчали, пока мать девушки, Мейко, не вклинилась, передав жестами, что пойдёт купить им с мужем что-нибудь перекусить. Взяв из сумки кошелёк, она стремительно удалилась, даже не услышав ответ. — В отличии от тебя, мама всегда была гораздо тактичнее. — Прошипела Юдай, как только женщина закрыла за собой дверь. — Ты тоже манерами не особо блещешь. — Вся в тебя. — Кавари снова открывает глаза. И снова молчит. А что ей сказать? Что можно сказать человеку, который спустя столько лет молчания просто так взял и объявился, как только прижало? Что она рада его видеть? Что скучала? Едва ли. Едва ли не скучала и едва ли не рада. Но Юдай гордо промолчит. Она боец. Такой, каким воспитал её родной отец. — Слушай, Юдай. — Мужчина нарушает эту умиротворительную тишину. Снова. — Как поправишься, приезжай в наш с матерью дом. И ей снова хочется улыбаться. Не потому, что слова отца радовали, нет. Радовали, но не настолько, чтобы мгновенно растаять после того, что он когда-то без всякого угрызения совести сказал. Юдай не понимала. Ничего не понимала. — В этом доме мне не рады. — Не говори такой чепухи. — Ты самолично мне это сказал. — И вот, скулы наконец-то судорожно дёргаются, причиняя магу сильную боль, заставляющую ненадолго замолчать. — Ты меня слышала. Моё дело — предложить, а что с этим предложением делать, решишь сама. — В маминой сумке есть стеклышко? — Совершенно внезапно спросила Кавари, переводя тему разговора. Мужчина молча кивнул, удивительно аккуратно расстегнув серебряную молнию своими большими руками. — Можешь передать мне?       Юдай смотрит в собственное отражение, на саму себя, своё лицо. Всё такое же неприметное; такая обычная, бледнокожая, черноглазая женщина, что, почему-то, всегда так пусто и устало смотрит куда-то вдаль, существует будто без особой цели, без мысли кому-то что-то доказать. Не правда. — Уродливая у меня теперь, конечно, улыбка… Прямо таки до самых ушей. У неё есть цель, есть мечта, есть то, к чему она будет стремиться и чего будет добиваться вплоть до своего последнего вздоха. Цель её двояка и на деле не так благородна, как могло бы показаться, и всё же, это цель. И она встанет с больничной койки и снова к ней пойдёт. Уже перерождённая, новая Юдай. Говорят, что шрамы украшают воина, да? Что-ж, посмотрим, так ли это на деле.