* * *
Подъезжать к дому Нагито ощущается чем-то горько-сладким, даже когда Хаджимэ тянется на заднее сиденье за своей сумкой, укомплектованной для ночёвки. Может быть, дело как раз-таки в том, что ему вообще нужна эта сумка, ведь Нагито робко признался, что Чиаки собрала все его вещи и унесла прочь, после чего Комаэда их не видел. И это вполне честно, но Хаджимэ соврёт, если скажет, что ни грамма не боится встретиться с ней лицом к лицу. Но любая ругань, с какой его могут встретить, вполне стоит того, как Нагито поворачивается к нему, взволнованно стискивая их ладони. — Ночью сможем посмотреть на звёзды! — восклицает он, наклоняясь вперёд настолько, что практически упирается Хаджимэ в колени. — Это будет первый раз после того, как я попал в больницу, так что, надеюсь, небо будет чистым. — Можем просидеть так всю ночь, если захочешь. Кажется абсолютно правильным то, что сразу после этого Нагито придвигается ближе и прижимается своими губами к его. Их первый настоящий поцелуй — пожалуй, тот последний компонент, которого не хватало Хаджимэ, чтобы сказать, что всё вернулось на круги своя, пусть и обстановка для этого не самая романтичная. Тесные передние сиденья его машины — не лучшее место для такого, но он никогда не любил отказывать Нагито, и сегодняшний день — не исключение. Даже если поцелуй и был коротким, обоим требуется перевести дыхание, когда они отстраняются друг от друга: Нагито — от изощрённости своей позы в тот момент, а Хаджимэ — от неожиданности. Это не было чем-то возмутительно неуместным, развратным, ничем подобным, просто сам факт, что Нагито двинулся первым — что он хотел этого так сильно, что решил сделать то, о чём обычно лишь просит, — было приятным внезапным шагом само по себе. — Хаджимэ, мне этого не хватало, — тихо признаётся он. Они всё ещё достаточно близко друг к другу, чтобы он прошептал это, едва слышно, в маленькое пространство между ними. — Мне тебя не хватало. Слова, пляшущие на языке, — те же, с какими Нагито оставил его в ту ужасную, злополучную ночь. Он хотел произнести их в каком-то особенном месте: сегодня вечером, пока они будут любоваться звёздами, или в лихорадочном порыве эмоций, когда чувства переполняли бы его настолько, что реплики бы просто лились из уст. Но не в машине, перед домом Нагито, где кто угодно мог это увидеть, — потому что не так он себе это представлял. И всё же они вырываются наружу прежде, чем он успевает себя остановить. — Мне тоже тебя не хватало, Нагито. Так не хватало. Я тебя люблю. Он понимает, что не так уж и хотел одёрнуть себя, потому что Нагито за последнее время открывал ему своё сердце всё больше и больше самыми разными, маленькими и тяжкими, способами, и вполне справедливо, что он сделал то же в ответ. Тем не менее, он не может управиться с сердцем, замершим в наступившей тишине. Глаза Нагито широко распахиваются — на таком маленьком расстоянии невозможно смотреть куда-либо ещё, кроме как в этот всепоглощающий взгляд. И поскольку Хаджимэ никогда не умел оставлять всё как есть, поскольку сердце его заходится прямо в горле, когда рот Нагито резко открывается, он продолжает. — Честно говоря, я не хочу ездить сюда каждый день. Но не... не потому, что я не хочу тебя видеть, а потому что я хочу, чтобы мы жили вместе. Как только я забрал тебя сегодня утром, я думал о том, как ты далеко и как много времени мы уже провели врозь. Я хочу просыпаться рядом с тобой, как было всегда, когда я оставался на ночь, и поздно ложиться, потому что мы вместо сна разговаривали. Я хочу ходить в продуктовый и выбирать вместе завтрак, и я хочу... Он сжимает их руки. — Я хочу, чтобы ты больше никогда не оставался один, Нагито. Вот уже второй раз за последние несколько дней он видит слёзы в глазах Нагито. Те, конечно, блестят сильнее обычного, но это можно списать на то, что они сейчас размером с блюдца. — Ты хочешь... — вторит он, прерываясь на самом важном моменте. Он не выглядит шокированным — скорее так, словно его только что вырвали из очень реалистичного сна, и он пока что пытается осознать, что из этого сон, а что — явь. — Хаджимэ, ты правда хочешь жить со мной? Его голос балансирует между осторожной надеждой и настороженным неверием. Если бы это был кто-то другой, Хаджимэ бы назвал его нелепым, ведь зачем ему произносить такую величественную речь, если он не имел в виду ничего серьёзного? Но это ведь Нагито, и от этого сердце начинает болеть. — Я хотел этого ещё до выпуска. «До ссоры», — имеет в виду он, но он вполне уверен, что Нагито понял суть. Проще не произносить этого вслух. — Как и я, — скромно признаётся Нагито. Его рот сразу же закрывается, а взгляд убегает в сторону, впервые за то время, что кажется вечностью — явный показатель того, что это всё, чем он хотел поделиться. И это нормально. Нормально, потому что у Хаджимэ более чем достаточно тем на уме, чтобы заполнить разговор с головой и ещё четыре раза. — Жить с Казом и Фуюхико весело, — продолжает он, откинувшись на спинку кресла и устремив взгляд наверх. — Но это никогда не было тем, чего я хотел больше всего. Я хотел быть с тобой. Части Хаджимэ кажется, что это признание звучит плаксиво, как нытьё, но часть побольше, что куда увереннее, считает, что это именно то, что хочет услышать Нагито. Ему нужно подтверждение, самое что ни на есть откровенное, и, возможно, если Хаджимэ позволит себе побыть эгоистом, то, рассказав всё это, ему тоже станет полегче. Нагито рядом с ним хмыкает. Звук не похож на сосредоточенность, но в силу того, что Хаджимэ трусит, он не удосуживается оглянуться. Нагито — яркий и милый, но он также полон саморазрушения. Порой ему требуются километры уговоров, чтобы сдвинуться хоть на миллиметр; он ходит круг да около того, что люди высказывают, не задумываясь. И, конечно, со временем это происходило всё реже и реже, но сейчас, когда Хаджимэ смотрит на высаженные кусты через лобовое стекло, он не уверен, что не случилось регресса. — Я уверен, что ты подписал договор об аренде, разве нет? — Нет. Я хватился настолько поздно, что договор уже был подписан. Так что я плачу за аренду, но никак юридически не связан. В конце он не может сдержать надежды, и голос его сам собой становится выше. — А без тебя они смогут потянуть стоимость? — Я ведь изначально не должен был с ними жить, — мягко напоминает Хаджимэ. — Правда, сейчас я просто помогаю им экономить деньги. — М-м-м. Так значит, если не будет проблематично... — Нагито возится с матерчатой сумкой на коленях. Внутри неё книги, и, несмотря на неоднократное предложение положить их на заднее сиденье, Комаэда всю дорогу держал их в руках. — Мы могли бы съехаться. И... ну, в первую очередь, он говорит это не так, как представлял Хаджимэ. Если он вообще хоть как-то это представлял. Голос Нагито оказался где-то между монотонностью и обыденностью, словно он ведёт светскую беседу с незнакомцем в магазине, и хоть Хаджимэ всё ещё решительно не смотрит ему в глаза, он видит, как Нагито отворачивается лицом к окну. И всё же «да» он выпаливает немедленно. Да, подтверждаемое ещё и: «Я буду рад съехаться с тобой». Неважно, как ответит Нагито, ведь суть именно в вопросе. — Да? — пассажирское сиденье сдвигается. — Да. И тогда Нагито снова перегибается через консоль, обхватывает Хаджимэ за плечи и втягивает его в поцелуй так быстро, что оба едва не теряют равновесие. Мир сводится до того, что они впиваются друг другу в губы и сжимают пальцами спины, и хоть Хаджимэ прилагает все свои силы, они меркнут в сравнении с лихорадочным темпом, который задаёт Нагито. В итоге потребность в кислороде становится слишком сильной, чтобы оставлять её без внимания, и они оба отстраняются, пытаясь отдышаться. На нижней губе Нагито, спускаясь до самого подбородка, размазана слюна, но её блеск едва заметен благодаря ухмылке, расплывшейся на его лице. Волосы у него растрёпаны после рук Хаджимэ, но это становится неважно, когда его смех заполняет маленькое пространство между ними. Его голова то и дело откидывается назад, демонстрируя идеальный пример реакции для сказок с хорошим концом, когда он хватает Хаджимэ за руки и восклицает: — Мы будем соседями! — Ага? Это не совсем то слово, которое я бы использовал. Но его беззлобное замечание остаётся без ответа, потому что Нагито распахивает дверь и выскакивает на дорогу. — Нам нужно столько всего подготовить! Потом он уходит, успевая подняться по ступеням и войти в дом ещё до того, как Хаджимэ ступает на тротуар. Его не беспокоит, что ему приходится забирать сумку в одиночку, потому что это даёт ему драгоценные несколько секунд, чтобы зажмурить глаза и, крепко сжав победные кулаки, на секунду осознать, что да, он сделал это! Он и Нагито будут жить вместе. Было время, когда это казалось неизбежным, было время, когда это казалось невозможным, и было время — где-то несколько часов назад, — когда это казалось невероятным предзнаменованием. Ему нужно будет написать Казуичи и Фуюхико, собрать вещи и снова арендовать грузовик, чтобы их перевезти, позвонить родителям, чтобы сообщить им обо всём, и... — Но, Хаджимэ? — как только он оказывается в дверном проёме, Нагито оборачивается. Он стоит посреди фойе, голова всё ещё откинута назад от того, как он смотрит вверх. — Как бы ты отреагировал, если бы я захотел жить в другом месте? Сейчас лето, и даже с тёплым воздухом, входящим через дверь, в фойе невыносимо холодно. Вдали слышится тихий гул кондиционера. Хаджимэ думает, кто включил его на такую мощность. — Я был бы не против, — на автомате говорит он, но в его тоне ощущается какая-то настороженность, которую он просто не успевает сокрыть. Он хочет знать почему, вот и всё. Дом Нагито уже был сделан под заказ для любой его нужды — для любой нужды их обоих, учитывая его величину, — и, может быть, Хаджимэ не совсем правильно рассуждает, но ему казалось, что Нагито был как-то привязан к нему. Хотя бы самую малость. — Ты бы не расстроился? — Нет. — Даже тому, что не будет бассейна? — Нагито. — Да. Извини. Нагито звучит так, словно его хорошенько так отчитали — даже так, словно он теперь дуется, — и это не совсем то, чего добивался Хаджимэ, но это заставляет его молчать достаточно долго, чтобы дойти до середины помещения. — Никаких проблем, если ты хочешь переехать в другое место, — уточняет он. — Но мне немного интересно, почему так. Разве у тебя, — он делает неопределённый жест, прежде чем положить руку на плечо Нагито, — не много воспоминаний, связанных с этим местом? Я думал, ты захочешь сохранить его. — Я могу сохранить их, не живя тут. Прежний Нагито мог искусно уклониться от ответа на любой вопрос, но этот — новый, неотёсанный, которого позволено видеть только Хаджимэ, — звучит так, будто именно его тут нужно убедить. — С моей стороны было бы невежливо увольнять всех только потому, что я хочу съехать, — добавляет он. — И я бы не стал его продавать, так что, думаю, это всё было бы напрасно. Его плечи напрягаются при этих словах, и, возможно, Хаджимэ ощущает это лишь от того, что они касаются друг друга, но ему хотелось бы верить, что они так привязаны друг к другу, что он в любом случае бы это заметил. Но даже в этом случае странность в его тоне была бы предельно очевидна: он не имеет в виду то, что говорит. — Ты иногда можешь подумать о себе, — напоминает Хаджимэ — просто и ласково. Он вспоминает игровую с диваном, на котором Нагито попросил его переночевать в тот самый первый раз; кабинет, где он писал свою работу, сидя за невероятно навороченным компьютером; обеденный зал с его возмутительно длинным столом и кухню, которая почти не использовалась. Странно, ведь для него дом Нагито полон воспоминаний, да и для самого Нагито, несомненно, тоже, но Хаджимэ догадывается, что они отличаются. Возможно, если хорошенько поискать, можно найти подтверждение этому, но пока что он лишь наклоняет голову под нужным углом, пытаясь понять, что видит Нагито. Сначала он чувствует жёсткие линии плеч, прижатых к его собственным, а спустя какое-то время щекочущие волосы Нагито на шее. — Я знаю, — вздыхает Нагито. — Я просто думаю... что в этом доме очень одиноко. Это признание не переворачивает его мир с ног на голову. Честно говоря, это даже не удивляет, и как бы Хаджимэ ни было обидно, он практически чувствует облегчение. — Так что будем жить в каком-то другом месте. Всё хорошо. Потолок над ними действительно очень высокий — метров пять-шесть, не меньше — и Хаджимэ думает, насколько выше он казался, когда Нагито был ребёнком. — С балконом, — тихо говорит Нагито. Он всё ещё напряжён в тех местах, какими он касается Хаджимэ, но его слова звучат не настолько подбираемыми, обдуманными. — Хорошо. — Если Хаджимэ наклонит голову, то сможет разглядеть самый краешек глаз Нагито. Ресницы у него настолько светлые, что их почти не видно, и они почти не прикрывают радость, охватившую его лицо. Какой бы ни была его улыбка, она наверняка не очень широкая, потому что Хаджимэ не чувствует её плечом. Но она есть, и этого хватит. — Если хочешь балкон, он у нас будет.* * *
Съезжают они через месяц, со всеми положенными фанфарами. Казуичи шатается круг да около всё утро, умываясь наигранными слезами, когда он разваливается поверх всех коробок, оставленных у входной двери. — Хаджимэ, сын мой, совсем вырос и теперь съезжает! — причитает он. Нагито позади него хихикает уже, наверное, раз в пятый за последние полчаса. Хаджимэ и Фуюхико давно привыкли к этому театру одного актёра, но для Нагито, близящегося к тому, чтобы захохотать вслух, а не скрывать смех за прищуренными глазами и аккуратно прикрывающей рот рукой, всё это ново и забавно. — Да ещё и со своим парнем! Что подумают бабушка с дедушкой? — Можешь хотя бы помочь нам отнести это всё в машину? — брюзжит Фуюхико. Он оказался в ловушке башен коробок и не слишком рад тому, как Казуичи мечется по гостиной. — Но кто тогда позаботиться о Нагито? Какие из нас тогда хозяева, если мы оставим его тут одного? — Ничего с ним за десять минут не случится. Иди уже, идиот. Хаджимэ со своей стороны лишь подавляет смех. Он не хочет подавать голос или привлекать внимание, довольствуясь тем, что он просто наблюдает за происходящим — возможно, в последний раз. Мысль о том, что он больше не будет здесь жить, вызывают тоску, но приятное волнение, обуревающее его при мысли о его новом доме, перекрывает её. Найденная Нагито квартира в двадцати минутах езды — в, пожалуй, более престижном районе города. Список требований оказался длиннее и подробнее, чем предполагал Хаджимэ; и хотя поиски от этого стали довольно мучительными, два ключевых желания Нагито — наружное пространство, откуда можно наблюдать за небом, и район поближе к друзьям Хаджимэ — постоянно оказывались неудовлетворёнными. Они казались такими невинными на словах, и ещё более невинными, когда в один из вечеров Нагито ворвался в их спальню с горящими глазами и всунул телефон в руки Хаджимэ. Он утверждал, что найденное объявление идеально подходило, и пусть от цены у Хаджимэ глаза на лоб полезли, на следующий день они отправились на просмотр. Выяснилось, что Нагито был прав, потому что окна от пола до потолка и внешняя зона подходили по всем параметрам. Оставалось только подписать бумаги и подождать проверки, а потом... потому они упаковывали вещи Хаджимэ, который в это время наблюдал за склоками лучших друзей. Как бы банально ни звучало, это всё казалось нереальным. Может быть, потому, что в вихре всех событий у него не выдалось и минутки на осмысление, а может из-за того, что совсем недавно он сомневался в том, увидит ли он когда-нибудь Нагито вновь. И всё равно, это было реальностью. Ключи были на руках, новая мебель уже дома, а теперь предстояло перевезти вещи самого Хинаты. Нагито не хотел ни переворачивать собственный дом вверх дном, ни продавать его, так что единственным логичным выходом было купить абсолютно всё новое: от кухонной техники до махровых полотенец и кровати, которую они будут делить. И пока Нагито явно наслаждался каждой секундой выбора мебели — задачей, которую Хаджимэ бы с удовольствием передал Чиаки, — всё равно было немного странно видеть четыре коробки с его вещами по соседству с десятком коробок Хаджимэ. — Ага, — подхватывает Нагито. Он сидит на диване, листая старую тетрадку Хаджимэ. — Я тут посижу и почитаю. Мацуда кристально ясно дал понять, что Нагито ни при каких обстоятельствах не должен поднимать тяжести. Несомненно, перенос коробок относился к этому, а даже если и нет, Хаджимэ не был готов выяснять на практике и встречаться с чужим гневом. Не то чтобы у Нагито были какие-то проблемы с тем, чтобы оставить всю работу другим — в этом они убедились довольно быстро. Он стоял за дверью комнаты Хаджимэ, пока они собирали его одежду, потом — за кухонным островком, пока они проверяли, всё ли подписано и помечено; и хотя было странно видеть его лишь обрывками, это не создавало впечатления, что он изолирован от остальных, как было прежде. — Мы скоро, — заверил Хаджимэ, поцеловав его в лоб. Казуичи выдаёт довольно убедительный звук, значащий отвращение, но его ухмылка выдаёт его. — Я лучше сам перетащу все коробки, чем буду тут смотреть, как вы двое сюсюкаетесь. Хаджимэ кажется, что это похоже на жизнь в ситкоме: вот вам и финал, когда актёры расстаются. Когда они стоят у его машины, пока на пальце Нагито раскачивается блестящий новый ключ, он представляет себе проникновенную фоновую музыку. А когда Фуюхико обнимает его и шепчет: «Я горжусь тобой, чувак», — он слышит, как зрители тянут умилённое «о-о-оу». Если бы на него был направлен объектив, он бы захватил момент, в который его глаза заблестели, и поймала бы на лице абсолютное обожание светящегося Нагито. Коробки беспорядочно утрамбованы на заднем сиденье, видном через лобовое стекло совсем новенькой машины Хаджимэ. Или не то, чтобы новенькой, а выбранной лично из менее показушной коллекции Нагито. Запоздалый подарок на выпускной вместо настоящего подарка, который он всё ещё планировал сделать. — Звони нам каждый вечер, ладно? И говори нам, если Хаджимэ капает тебе на нервы. С ним бывает сложновато уживаться, но я не побоюсь приехать и всё ему доходчиво объяснить. Нагито взвизгивает, когда Казуичи обнимает его, но довольно быстро одолевает дискомфорт. За их положением — лицо Нагито практически погружено в эти несносные розовые волосы, — настолько приятно наблюдать, что Хаджимэ не может даже чётко понять, почему. Затем к ним присоединяется Фуюхико, и в этот миг всплывает воспоминание о фотографии из кафе, которую так хотел повторить Нагито. Рука Хаджимэ чешется от желания сделать фото, но на полпути к карману замирает. Есть что-то чистое в этом моменте. Он вспоминает о Селес и Джунко, об их сплетнях и умении отодвинуть Нагито на задний план даже на его собственной вечеринке. От мысли, что они были эталоном дружбы для Комаэды, Хаджимэ стало невероятно грустно, но видя, как общаются его лучшие друзья и любовь... да, любовь всей жизни, почти достаточно, чтобы забыть обо всём. К тому же, в будущем будет ещё уйма фотографий. — Ты готов, милый? — окликает он, наслаждаясь ярко-красным румянцем, вспыхнувшим на лице Нагито. Он прекрасно выглядит на фоне старинного кирпича их — нет, не их, а Казуичи и Фуюхико — здания. — Последнее прощание! — отвечает Казуичи прежде, чем Нагито успеет открыть рот. Он бросается вперёд, сокращая мизерное расстояние между ними, притягивая всех друг к другу. — Придурок, они же не в другую страну переезжают! Несмотря на ворчание, Фуюхико так же легко присоединяется к остальным. Он не жалуется, когда они прижимаются теснее для группового фото, и Хаджимэ замечает, что когда все начинают неловко ёрзать, он последний выпускает их из объятий. — Вы обязаны прийти к нам, когда всё будет обустроено! — говорит Нагито, забираясь на пассажирское. Назад не вместилась только одна коробка, так что он положил её себе на колени, поигрывая краями, пока Хаджимэ обменивался ещё парочкой слов со своими соседями по комнате. Точнее, бывшими соседями по комнате, потому что теперь они были вдвоём. Жили вдвоём, как категорично заявлял Хаджимэ. Соседи нужны были для того, чтобы таскать вкусности и пользоваться аккаунтами друг друга, но эти двое купили пентхаус и говорили о будущем, и эти два пункта были выше, чем статус соседей по комнате. — Все пристёгнуты и готовы к поездке? Нагито внезапно чётко чувствует лежащие в кармане два серебристых ключа. Не в плохом смысле, а... так, что у него щемит сердце. Как если бы его ударили током, как если бы он увидел в меню любимое блюдо или заметил одежду своего размера. Нагито, отходя от здания, решает, что это ощущается правильным образом. Фуюхико и Казуичи машут Хаджимэ, высунувшемуся практически наполовину из окна, чтобы в последний раз криком попрощаться. Он знает, что действительно правильно то, как они паркуются на отведённом для них месте и едут на лифте — блестящем, бесшумном, предназначенном только для них и открывающемся только специальной ключ-картой — к их новой входной двери. — Мне перенести тебя через порог, как невесту? — спрашивает Хаджимэ. Судя по тону, это шутка лишь наполовину. — А у Хаджимэ хватит на это сил? И ответ, похоже, «да», потому что стоило двери открыться, как земля ушла из-под ног Нагито, а сам он оказался прижат к груди Хаджимэ. Мысли заполоняют образы белых костюмов и нежных букетов, и Нагито безмерно благодарен за то, что у него есть возможность легко скрыть свой румянец, уткнувшись в шею Хаджимэ. — Ты ничего не увидишь, если продолжишь так глаза прятать. «Я думаю, что ты — лучшее, на что здесь можно смотреть, Хаджимэ», — кажется неуместным, хотя эта идея сиреной воет в голове Нагито. Они так тесно прижаты друг к другу, что он чувствует, как Хаджимэ улыбается. Он счастлив, даже если не до конца понимает, что происходит, и это приводит Нагито в такой неизмеримый восторг, что он не может сдержаться, дрыгает ногами и сжимает щёки Хаджимэ между ладоней. — Хаджимэ Хината, — захлёбывается воздухом он. — Я люблю тебя так сильно, что не знаю, что с этим делать. — Да? — изумлённо отвечает Хаджимэ. Он моргает раз, другой, будто ошеломлён неожиданностью, но ничуть не расстроен. — Я тоже люблю тебя, Нагито. Здесь тихие признания не отскакивают от стен, как это было в доме Нагито. Его старом доме. Даже сейчас, с беспорядочно расставленной мебелью и старой пузырчатой плёнкой на полу, он кажется куда уютнее, теплее, чем его особняк, полный пятизвёздочных блюд и идеально ухоженных лужаек — Как тебе здесь? — спрашивает Хаджимэ. Его низкий голос звучит у самого уха Нагито, щекочет его. Перед ними — стена из окон от пола до потолка — главное преимущество дома, составляющее половину от всей стоимости. С такой высоты открывается неземной вид на город — словно они отстранены от окружающих их людей и зданий. В любом другом месте было бы одиноко, но когда Нагито думает о том, что зимой можно будет обниматься с Хаджимэ, глядя на падающий снег, он чувствует лишь предвкушение. И даже сейчас, когда все вещи упакованы в коробки, расставленные не пойми как, квартира кажется куда более полноценной, чем искусно отделанные комнаты особняка. Проблема только в том, что он не знает, как всё это передать. Эмоции скапливаются на языке и переполняют горло, но ни одна из них не в силах вырваться наружу. Нет слов, чтобы описать всепоглощающую пустоту тех ночей, прежде чем Хаджимэ... чувство, которое было неизвестно до тех пор, как он не позволил ему вырваться из этой клетки... и, возможно, звучит страшной сама мысль полагаться на одного-единственного человека, но... — Мне тепло, — начинает Нагито. Но Хаджимэ так старается ради него. Нагито знает, что это так, и поэтому может ответить ему тем же. — Кажется, что мы можем оставить всё в таком же виде, и это всё равно будет домом. Хаджимэ, я так давно хотел жить как-то так, что не могу поверить, что это происходит на самом деле. Как-то раз Миайя посоветовала ему стать чуть более ранимым. Сказала, что нехорошо прятаться за пластиковыми улыбками, что люди не могут узнать его, если он не будет рассказывать о себе. Он не понял этого изначально, потому что поддерживал свой скромный круг друзей, оставаясь при этом самим собой. Даже если он и вёл себя, как мебель, как любила выражаться Джунко, это позволяло ему держать людей достаточно близко, чтобы наблюдать за ними и чувствовать себя полноценным. Его характер портил всё — его странности, причуды и неспособность понять, из-за чего окружающим может быть некомфортно, или его склонность к длинным, витиеватым объяснениям, которые, похоже, никому даром не сдались, — так что он давно понял, что лучше быть одному. — Теперь мы можем допоздна смотреть фильмы, а утром, пока я буду заваривать чай, я буду знать, что ты ещё спишь в другом конце коридора. В такой близости глаза Хаджимэ похожи на чёрные дыры. Это всё, на чём Нагито сейчас в состоянии сосредоточиться — всё, на чём он хочет сосредоточиться. Город за окнами может взлететь на воздух, а он и не заметит. — Эгоистично ли с моей стороны быть настолько счастливым? И самое главное в Хаджимэ то, что он никогда не опускается до жалости. Иногда он выглядит опечаленным — немного, как сейчас, — но он никогда не смотрел на Нагито так, словно тот — жалкое существо. — Только, — начинает он, делая паузу, словно обдумывая значение каждого слова. — Только если и я эгоист. — Я бы не назвал тебя так, Хаджимэ. — Тогда и себя так не называй. Пожалуй, самое впечатляющее в этом всём то, что Хаджимэ до сих не отпустил его. Он даже не сдвинулся с места, но Нагито всё равно аккуратно смещает вес, чтобы встать на ноги. Вряд ли удобно держать взрослого человека на руках, да и к тому же, если они хотят спать с удобством сегодня, им нужно поставить кровать. — С чего начнём? — спрашивает Нагито, когда снова оказывается на земле. Проще сменить тему, чем признать, что последняя фраза нацелена на то, чтобы перевести разговор в другое русло. Он не получает моментального ответа, но Хаджимэ — человек добрый и понимающий, так что он лишь секунду рассматривает Нагито, прежде чем повернуться, чтобы оглядеть комнату. — Ну, думаю, для начала надо поднять сюда коробки. Может, ты пока начнёшь решать, как хочешь обустроить гостиную? Хаджимэ обхватывает его за талию и целует в щёку — так по-домашнему. Хината не мешкает — в отличии от Комаэды, застывшего на месте с рукой у лица и взглядом, прилипшим к зданиям за стеклом. Он стоит в этой позе до тех пор, как слышит щелчок двери и поворачивается, чтобы застать на пороге Хаджимэ с первой коробкой. В ней, конечно, лежат книги Нагито — чего ещё он ожидал от заботливого Хаджимэ? — Глаз не оторвать, скажи? — спрашивает он, подходя. Его ботинки стоят около двери, так что движется Хаджимэ практически бесшумно. Снаружи проезжает такси. Проходит группка девушек, болтающих между собой. Да, это интересно, но Нагито неожиданно перестал считать это важным. — Ты не расстроишься, если я поставлю здесь стол, Хаджимэ? Мне кажется, я хочу начать больше писать, и я уверен, что вид из окна будет отличным источником вдохновения. Может быть, это проверка на то, как далеко Хината позволит ему зайти, или же он действительно хочет это сделать. В любом случае, прозвучали эти слова без какого-то предупреждения. — Хм-м, — Хаджимэ подходит к нему сзади, вновь обвивая талию Нагито руками и упираясь подбородком в изгиб его плеча. — Это и твой дом, знаешь ли. Ты не должен так сильно переживать, что расстроишь меня. — Хорошо. На карнизе ближайшего к ним здания сидит птица. Крылья её ярко-синие, пусть частично они и в тени. Нагито думает, что она красивая. А ещё думает, что у их разговора есть другой смысл. — Давай я принесу остальные коробки, — продолжает Хаджимэ. — Я мог бы простоять тут с тобой весь день, но тогда мы ничего не сделаем. Нагито всё ещё считает, что не имел бы ничего против жизни в окружении коробок, если рядом был бы Хаджимэ. Но вместо этого говорит: — Ты прав. Уже далеко за полдень. С этим легче справиться. Это требует меньше усилий, меньше слов. И всё равно, во взгляде Хаджимэ есть нечто, означающее его понимание того, что Нагито на самом деле хочет сказать. В его улыбке есть нечто, говорящее о том, что он чувствует то же самое, и это... И это странно, но Нагито кажется, что он сможет привыкнуть.* * *
По итогу они всё-таки собрали кровать, поэкспериментировали с планировкой гостиной и поспорили насчёт того, кому достанется кабинет. Хаджимэ выходит во французский ресторан, находящийся через два дома, а когда возвращается, застаёт Нагито, уже собравшего плед для их простенького пикника во дворе. Их дворе: лужайки рядом со спальней, которая была не громадной, но всё достаточно большой для сада и места отдыха, а также фонтана, журчащего в стороне. Это было совсем не похоже на те огромные зелёные участки, какие были у Нагито прежде, и именно поэтому ему всё так нравилось. К тому же, они находились достаточно высоко, и небо освещалось скорее естественным светом, чем искусственным, хотя и совсем едва. — Непривычно без шума океана? — спрашивает Хаджимэ. К этому моменту они уже наелись до отвала и убрали остатки еды в новый холодильник. Ночь довольно тёплая, так что есть возможность остаться снаружи подольше — идеальная возможность растянуться на пледе и погреться в мягком свете, льющемся из их спальни. Нагито замечает, что Хаджимэ сегодня прямо сыпет вопросами. Это не плохо, просто... отлично от нормы. Как будто он пытается что-то определить. — Честно говоря, я даже не заметил. Я жил там долго, так что просто привык к нему, и всё тут. Хаджимэ кивает. Он наклоняется вперёд, большим пальцем смазано потирает костяшки пальцев Нагито, словно потерявшись в ответе. — Может быть, когда съездим туда, ты услышишь его опять. Звук действительно красивый. — М-м-м, — тянет Нагито. — Может быть. Но, думаю, шум города мне больше по душе. Он живее. Потому что есть приличная разница между голосами на улице и голосами за закрытыми дверями. Тут никто не шепчется, как было дома. Здесь никто не работает на него, никто не заводит разговоров, граничащих со сплетнями, не имеющими ничего общего с реальностью, как только он проходит мимо. Но думать о них в такой манере некультурно, ведь это была их работа, разве нет? Они нуждались в Нагито, так как им нужно было как-то выживать, никогда не задумывались об ином, и Нагито знал, каково это — нуждаться в чём-то настолько отчаянно, что... — Надеюсь, достаточно шумно, чтобы вытягивать тебя из твоих мыслей. Когда он моргает, чтобы сфокусироваться, рука Хаджимэ лежит у него на щеке. Где-то вдалеке слышится шум удаляющегося транспорта. — В следующий раз можешь просто встряхнуть меня, — говорит Нагито. — Нагито. Мир кренится, но не очень сильно. Это просто Хаджимэ, мягко прижимающийся к его спине до тех пор, как они оба не распластываются на пледе. — Извини, — пытается сказать он, потому что губы Хаджимэ кривятся в какой-то сложной эмоции, означающей, что он расстроен. — Вырвалось. — Я должен в это поверить? — Да. Звёзды над ними странные, пусть это те же звёзды, которые Нагито видел с балкона старого дома. Сколько лет он уже смотрит на них? И всё же здесь их положение кажется абсолютно иным — будто бы он смотрит на новое небо. Рядом с ним смеётся Хаджимэ. Их плечи так тесно соприкасаются, что Нагито скорее чувствует, чем слышит. — Знаешь, о чём я думал весь день, Наги? О том, как далеко мы зашли. Дыхание у него перехватывает. Во рту пересыхает. — Да? — Да, — голос Хаджимэ мягкий, как и взгляд. — Помнишь наше первое свидание? Надо как-нибудь сходить в то кафе. Я хочу освежить в памяти момент, как ты впервые заходишь туда. — Знаешь, я чуть не опоздал, потому что не мог решить, что надеть. Я боялся, что тебе не понравится вообще всё, что бы я ни выбрал, что глупо, поэтому я выбрал то же, что и обычно. А потом я боялся опоздать, так что пытался бежать всю дорогу. Не то чтобы, — он делает длинный размашистый жест, за которым Хаджимэ следит, не отрываясь, — я действительно способен на это. — Почему ты не попросил водителя подвезти тебя? — Потому что я бы выглядел чересчур пафосно, вылезая с заднего сиденья? Я хотел произвести хорошее первое впечатление. — Это был сайт для папиков, — хмыкает Хаджимэ. — Хвастаться своим богатством это, как бы, суть. К тому же, образ разрушился, потому что я почти сразу же увидел твой дом. — Я не планировал, что ты предложишь меня отвезти! — О, правда? Ты думал, я позволю тебе идти обратно под тем ливнем? Что я за парень такой был бы, если бы дал тебе замёрзнуть до полусмерти? Нагито игриво закатывает глаза. — Но ты ведь тогда ещё не был моим парнем. — Нет, но теперь-то да, так что это всё ещё в счёт. Может быть, в нём просто проснулась сентиментальность, но Нагито кажется, что Хаджимэ никогда не выглядел красивее. Свет идеально ложится на его лицо, очерчивая челюсть, а ресницы отбрасывают крошечные тени. Если бы существовал способ запечатлеть этот момент, он бы сделал это и до конца своих дней бы носил его с собой. — Хорошо, ладно, а как насчёт нашей поездки в город? Я не спал полночи, пытаясь найти места, которые могли бы тебе понравиться, потому что хотел тебя впечатлить. Но на следующий день я был настолько вымотан, что уснул, пока ты нас вёз. Стыдно как-то. — Не-а, ты был милым. Правда, ты напускал слюней, но я их вытер, пока ты не заметил. Хаджимэ чмокнул его в нос, а затем наклонился, чтобы коснуться губ нежнейшим поцелуем. Правда, настолько еле уловимым, что Нагито не выдерживает и запускает руку в волосы Хинаты, притягивая ближе. — Как тогда пролил воду на кровать? Пытаться заставить меня спать с тобой! Возмутительно, Хаджимэ! Даже при тусклом свете ему видно, как краснеют щёки Хаджимэ. Происходит это, откровенно говоря, удивительно быстро, и всё равно умиляет. — Ага, э-э-э, думаю, ничего, если я тебе расскажу, — сдавленно начинает он. — Это была не вода. Я соврал. Каз и Фуюхико в шутку подкинули мне в сумку смазку, но я забыл об этом, и не вспоминал, пока ты не ушёл в душ тогда. — Что? — в его интонации слышна забава — Нагито знает это, но кожа Хаджимэ меняет цвет, от которого становится тревожно, а сам Хината отчаянно машет рукой: — Детали не важны, но, короче говоря, я случайно пролил её и не смог вовремя убрать. — Ну, а у тебя она всё ещё с собой? — спрашивает Нагито. Это должно было разрядить обстановку, но плечи Хаджимэ прижимаются к кончикам ушей, и он молчит, устремив неподвижный взгляд в небо. — Нет, — отвечает он спустя мгновение таким мягким и спёртым от смущения голосом, что Нагито приходится напрячь слух, чтобы расслышать его. — Там ещё были презервативы. Даже если Нагито приходится сделать глубокий вдох, чтобы не расхохотаться, Хаджимэ, как ему кажется, этого не замечает. Трудно разобрать, чем его так выбила из колеи эта ситуация, но он всегда старался соблюдать границы, так что Нагито считает, что несложно ответить ему тем же. Осторожно он берёт руку Хаджимэ в свою. — Помнишь, как ты был в моём кабинете, чтобы дописать работу? Как я спрятал папку, которая лежала на столе? Он дожидается кивка Хаджимэ, прежде чем продолжить. — Это были бумаги из больницы. Я не думал, что ты начнёшь всюду лазать, но я в то же время боялся, что ты испугаешься правды, поэтому ничего не сказал. В том, как он произносит, есть нечто до жути знакомое — словно он отчасти кайфует от мысли, что Хаджимэ разозлится. Самоуничижение — прелестно усвоенная модель поведения, да, и Хаджимэ отменно справлялся с тем, чтобы смягчать углы, но Нагито полагает, что привычкам тяжело отступить. И всё же, становится чуть-чуть не по себе, когда Хаджимэ пожимает плечами, вскидывая руки в воздух, и спокойно произносит: — Око за око, получается. У нас у обоих был секрет. И это... Дело в том, что... Для всего мира... Нагито считает себя глупым во многих мелочах. Он считает, что Хаджимэ должен обсмеять его за проступившее выражение шока на лице, отображающее операции включения и выключения его мозга. — Хаджимэ такой добрый, — шепчет он. Слова рассеиваются в воздухе, уносятся ветром вверх, вверх, вверх, к звёздам, вновь сверкающими в глазах Хаджимэ. Его ответ — поцелуй в костяшку пальца, в тыльную сторону руки с призрачным воспоминанием о травме, в основание запястья. — Я мог бы умереть здесь счастливым. Вот только Нагито не хочет думать о смерти Хаджимэ. Нет, он хочет думать о вкусе его губ по утрам и о том, как приятно, когда кто-то тепло прижимается к спине. Хочет думать о том, как сидит за стойкой, пока они пекут блины, или качают вдвоём корзинку с персиками на рынке. Есть так много способ жить, на которые Нагито прежде не обращал внимания, и Хаджимэ был бы невероятным эгоистом, если бы лишил его всего этого. Нагито открывает для себя факт того, что эмоции лучше всего проявляются в поцелуях, и Хаджимэ абсолютно не жалуется, когда он соединяет их губы. Это неистовое, несогласованное действие, от которого они оба тают. Ветерок раздувает бахрому волос Хаджимэ над их лбами. Вдалеке визжит машина скорой помощи. — Я мог бы остаться тут навечно, — поправляет Нагито, и сердце его разрывается, когда Хаджимэ судорожно кивает в его руках. Не так уж и трудно вспомнить время до: тогда он смотрел в зеркало в свои пустые глаза и думал о том, что именно его поведение, его гниющих мозг, его ужасный характер делают его недостойным любви. Иногда улыбку было трудно убрать даже наедине с собой, и, хоть она и была ужасно болезненной, а губы были измучены, он практиковался и практиковался, пока она не стала выглядеть почти что человеческой. А потом появился Хаджимэ. В его сознании, как и во всём остальном, появились плоские линии и цвета: каштановые волосы и загорела кожа, и разноцветное переливчатое после, о котором Нагито даже не мечтал. Может быть, ему стоит поблагодарить Джунко. Скорее нет, но он хвалит себя за то, что у него вообще появилась такая идея. Она ведь не сделала ничего полезного, и ему больше не нужно воспринимать её мелкие забавы за непреднамеренную доброту. Над ними — прекрасные звёзды. До тех пор, пока глаза Хаджимэ не попадают в поле зрения Нагито. — Я рад, что ты это сказал, — говорит он с той самой искренностью в голосе, присущей разговорам в два ночи. — Ты даже не представляешь, как. Я всегда думал... было время, когда ты меня пугал, Нагито. Ты казался таким далёким. Между ними — неловкая прозрачность. Рубашка Хаджимэ сползает с его ключицы, но сейчас Нагито кажется неуместным зацикливаться на гладкости его кожи. — Извини, — отвечает он с привычным бульканьем в горле. Но этого недостаточно. Он не может перекрыть такой глубокий вопрос простыми извинениями и отступлением от разговора. Это было бы отвратительно, оскорбительно по отношению к Хаджимэ, и, кроме того, говорить правду вполне приятно. Кажется, впервые в жизни Нагито не так сильно и боится. Он позволяет Хаджимэ соскользнуть с себя, глубоко вдыхает в переплетении рук, вовсе не похожем на клетку. «Всё в порядке, — говорит он себе. — Всё хорошо». — Мне снился остров, — начинает Нагито. Слова встают поперёк горла. Над ними в это время вспыхивают и рассыпаются звёзды. — Сначала всё было не так уж и плохо — как будто места, куда отправляются в отпуск. Но через какое-то время я заметил, что со мной там никогда никого не было. Хаджимэ рядом с ним помалкивает. — Быть одному было нормально. Правда, меня это не очень беспокоило. — Я в это не верю, — мягко перебивает Хаджимэ. — Ладно. — Нагито икнул. Он не плачет, но в горле всё равно образуется какой-то ком. — Ладно, я не думал, что это меня беспокоит, потому что это было нормой. В порядке вещей, понимаешь? У меня была личная библиотека, со мной пила чай Чиаки, и какое-то время после Мацуды у меня были дела поважнее, чем зацикливание на собственном одиночестве. — Иди сюда, — шепчет Хаджимэ. Если бы они были в кино, это могло бы быть почти что символично. Руки направляют голову Нагито к шее Хаджимэ. Так он не видит звёзд, но ощущение кожи Хаджимэ на губах абсолютно лучше, почти священно. — Миайя сказала, что это может быть компенсация чего-то подсознательного. Хаджимэ хмыкает. — Может. — Когда мне сказали, что я... — он прочищает горло, выдыхает одновременно с ударом сердца Хаджимэ. — Один из врачей дал мне набор листов для работы — наверное, для терапии, — и в одном из них нужно было перечислить все цели, какие у меня были. Они хотели убедиться, что я выполнил самые важные, но я не знал, что написать. Они так тесно прижаты друг к другу, что невозможно не заметить, как сбивается дыхание Хаджимэ. Это должно быть грустно, но мысли Нагито рвутся далеко вперёд — им не до этого. — Но потом я встретил тебя, мы узнали друг друга получше, а потом начали встречаться. И однажды ночью я попробовал сделать запись. «Я хочу, чтобы Хаджимэ остался со мной до конца, — написал я. — Я не хочу быть одиноким». На этот раз вдох Хаджимэ звучит влажноватым. Нагито должен почувствовать вину от этого, наверное, потому что нормальные люди не захотели бы так смещать ношу. Но Хаджимэ ценит честность. Хаджимэ хочет, чтобы Нагито рассказал ему всё. Он хочет разделить это с ним. Он высвобождает руку ровно настолько, чтобы суметь провести по щеке Хаджимэ. С трудом, но ему это удаётся. — Я нашёл тот лист на днях, пока наводил порядок на столе. Наверное, я расчувствовался, потому что посидел с ним какое-то время, но кое-что понял. «Он появляется лишь тогда, когда мне одиноко, — должен сказать он. Или: — Он снится мне лишь тогда, когда всё идёт наперекосяк, когда у меня трудности». Но и то, и другое чем-то его не устраивают — они словно бы незаконченные. — Ты не обязан делиться, если не хочешь, — вмешивается Хаджимэ. Это благородно, учитывая как неуверенно он это произносит. Потому что, конечно, он хочет услышать концовку, ровно как и Нагито. Но он задолжал Хаджимэ объяснение, так же, как и в тот день в больнице. Нагито был великолепен в том, чтобы бросать разъяснения на полпути — отношения с родителями, время с Мацудой, всё это, — но это не могло стать дополнением в списке. Он не мог этого допустить. На окне сидит мотылёк, ритмично бьющийся крыльями о стекло. Нагито вздыхает ему в такт. — Он не снился мне с тех пор, как ты вернулся. Если бы тут был Мацуда, он бы разобрал этот ответ на части, на кирпичики. Он бы тянул, вытягивал, выталкивал, пока Нагито не обнажил бы всё, пока Мацуда бы не насытился. Только вот это Хаджимэ, а не Мацуда, и он всегда умел понимать то, чего не удаётся произнести вслух. Они сидят вдвоём какое-то время, позволяя словам пронизывать их. «С тобой всё стало лучше, — вот, что это за слова. — Я обязан тебе всем миром, Хаджимэ, потому что ты дал мне именно столько». Губы зарываются в волосы Нагито. Какое-то время они двигаются беззвучно, засыпая нежными поцелуями всю макушку, будто бы вычерчивая корону. — Я рад, — наконец говорит Хаджимэ. Его голос звучит приглушённо. — Я люблю тебя, Нагито. — Я люблю тебя больше, Хаджимэ. Когда он ярко и душевно смеётся, прижимаясь к воротнику Хаджимэ, смех эхом бьётся о стены. А когда он отстраняется, чтобы неуклюже отыскать губы Хаджимэ, они уже ждут его рядом с парой самых добрых глаз, какие он только видел. — Как же мне так повезло? — размышляет он, когда они отстраняются друг от друга, а вместо ответа Хаджимэ притягивает его к себе, чтобы поцеловать ещё раз. Утром они пойдут на рынок на соседней улицу. Заметка, написанная Хаджимэ: «помидоры, огурцы, малина, банка домашнего клубничного желе» — лежит на стойке рядом с их ключами. Нагито может смотреть на неё когда угодно — может даже среди ночи встать и снова выводить букву за буквой, просто потому что. Днём они начнут приводить в порядок кухню и поспорят о том, что и где расположить. Они разложат утварь по ящикам, тарелки — по шкафчикам, и Нагито думает, что разобьёт одну, просто чтобы продемонстрировать, что он свободен. Может быть, потом они приступят к гостиной. Но торопиться не стоит, ведь у них есть следующий день, и последующий, и все последующие. У них есть время. Они будут ездить на отдых в экзотические места, будут посещать маленькие кофейни, чтобы предаваться ностальгии. Казуичи и Фуюхико будут приезжать к ним, и, возможно, однажды Кузурю сыграет свадьбу с Пеко. Возможно, когда-нибудь и у Нагито будет кольцо на пальце, и они смогут ускользнуть, чтобы дать друг другу необходимую клятву. Возможно, он перепишет письмо, которое Хаджимэ ещё не вскрыл, перепишет его, учитывая все изменения. Но сейчас это неважно, ведь у них есть время. У Нагито будет Хаджимэ, а у Хаджимэ — Нагито, и это продлится долго или коротко — всё зависит от того, сколько осталось самому Нагито. Не будет ни острова, ни маяков вдали, ни ужина в беседке, но будет Хаджимэ. И это, в конце концов, всё, что ему нужно.