Лето без надзора

      У Серёжи было много разных слов что для Грома, что для Волкова. Одному хотелось, глядя в глаза, сказать честное, на грани: «Прости, я не мог знать, что ты до сих пор дорожишь мной, пусть и совсем не так, как хотелось раньше…» Ну, а второго хотелось зацеловать, рассказывая, как хорош подлец, и вдыхать с загоревшей кожи полюбившийся аромат неплохих сигарет, озёрной воды и геля для душа с ментолом. Разумовский глазами ищет Грома в столовой, и, видит бог, лучше бы не находил. Он, будто скинув с себя тяжесть утреннего разговора, после которого он выглядел крайне подавленно, весело улыбается, держа навесу две дымящиеся тарелки с ужином, пробираясь сквозь толпу снующих вожатых и детей. Олег появляется будто из ниоткуда, идёт ему навстречу, с благодарным кивком принимая одну из порций и улыбается. Улыбается! Серёжа уже давно не видел его улыбки.        — Серёж, ты в порядке? Бледный какой-то.        — Да, всё нормально… — Серёжа задумчиво принимается мусолить кусок белого хлеба, — Температура только спала.       За столом продолжается весёлое обсуждение, в основном поддерживаемое громко говорящей Юлей и стоящим рядом с ней Валиком. Юма и Алтан больше слушают. Серёжа в суть их разговора даже вникать не пытается, высматривая, чем там заняты эти двое.       Олег садится за один из дальних столов и пропадает из Серëжиного поля зрения. Остаётся только довольный Игорь, с ним разговаривающий. Серёжа чувствует себя третьим лишним, и от этого чувства мерзко засосало под ложечкой. Захотелось исчезнуть, чтоб больше о нём никто и не вспоминал, раз им так хорошо вдвоём.        — Признавайся, ты нашему отряду на КВН-е баллов в итоге накинул? — Валик перегибается через стол, тыча Разумовского в грудь, — Ау? — он непонимающе выгибает бровь с пирсингом.        — Да я не помню уже, — почти честно отвечает Серёжа, шмыгая носом.        — Ты забывчивым стал. Не дай бог, скоро забудешь, как Волкова зовут, — усмехается Юля, ковыряясь в своей тарелке.        — Волкова нестрашно. Другое дело — Грома… — загадочно вбрасывает Алтан, отпивая чай.       Разумовский от такого заявления чуть хлеб не роняет на стол, тут же сжимая на нём пальцы так, что крошки посыпались. К тому, что о них с Олегом шутят, Серый привык, а Игорь — действительно другое дело. Он смотрит на Алтана непонимающим взглядом, чувствуя самый настоящий страх. Никто ведь не мог знать о… Точно не мог. Серёжа был уверен, что тогда в беседке их никто не заметил. Хотя уверенность медленно таяла под пронизывающим взглядом Алтана.        — Ладно, с вами, конечно, очень интересно, но долг зовёт, — Валик заминает неудобную молчаливую паузу, резко обходя стол, чтобы по-джентльменски отодвинуть стул собравшейся уходить Юмы, — Позвольте за Вами поухаживать, — он ещё учтиво кивает головой.        — Допустим, — сухо бросает ему Юма, подавая ещё и свою посуду, и Юля на это закатывает глаза со снисходительной улыбкой на лице.        — Я тоже пойду… Мне что-то нехорошо, видимо, опять температура поднимается, — в словах Серёжи было больше правды, чем ему самому хотелось бы.       На улице некстати зарядил дождь, поэтому Серёжа до корпуса добирается перебежками. От одного козырька до навеса, от навеса до раскидистого дерева, от дерева до крытой беседки с лавочками. Серёжа набрасывает на макушку насквозь вымокшую джинсовку, надеясь хоть немного поберечься от хлестких холодных капель.       В холле, на удивление, не так уж и шумно и многолюдно — только на втором этаже какая-то беготня, непривычно громкий пост-панк с колонки и довольно звучные разговоры. А внизу всё спокойно и немного мрачно из-за наступающих сумерек и затянутого неба за окном. Ну, или почти спокойно.        — Он педик какой-то, — Серёжа замирает и желая слиться с побеленной стеной, сжимает в неё ладонь, — Есть ведь чувство такое?        — Ну, есть, а Милана по нему убивалась, — подключается второй почти детский голос, и слышно, как хлопает дверь в крыле девочек. Разумовский шумно выдыхает.       Серёжа живёт на белом свете уже почти двадцать лет и, естественно, умеет с полуслова определять, если речь идёт о нём. Обширный опыт. И он умеет не обижаться. Но всегда почему-то боится показать своё безразличие к этим сплетням и сделать, как говорил Олег — «морду кирпичом». С детства осталось сильное нежелание оказаться побитым… Парень не мог представить, чтобы кто-то смутился своих слов о нём. Всё же, в сути, правильно.       Голоса, как назло не стихают, скрывшись в комнате. Наоборот, девочки вышли в коридор. Не желая попасться им на глаза, он заполошно оглядывается, ища пути к отступлению. Вариант у него один — подоконник с закинутой на него во время уборки тяжёлой шториной.        — Я ваще слышала от первого отряда, — девушка останавливается, так и не дойдя до холла, и даёт Серёже время забраться на подоконник. Может, ещё что интересное о себе узнает, — Что в прошлом году кто-то видел, как он за корпусом лизался с вожатым! Ну, этот, — Серёжа даже немного придвигается к краю, чтоб лучше слышать, — У младших.        — Дейви Джонс который? Высокий такой? — спрашивает, охнув, вторая сплетница. Серёжа плотнее прикрывается шторой, закатывая недовольно глаза. Класс, с Вадиком его ещё не сводили.        — Нет, другой, этот… Чернявый такой, — по Сережиному лицу пробегает краска смущения, когда он вспоминает, сколько вечеров они с Олегом вот так провели прошлым летом. Звуки шагов снова начинают приближаться, — Волк который типа, — Серёжа почти готов огорчиться из-за упоминания бывшего, но не успевает, — Мне говорили, как его зовут. Марк, вроде.       Это было настолько мимо, что Серёже приходится закрыть рот ладонью, а второй рукой плотнее сжать штору, которая закрывает его ноги, чтобы не засмеяться во весь голос. От этого страшно захотелось кашлять. А выдать себя было никак нельзя. Он уже достаточно подслушал.        — Понятно всё с ним. И вообще, он даже на парня не похож. Со спины не разберешь, — поддакивает вторая, и их голоса звучат уже страшно близко к Серёже. Они стоят буквально в паре сантиметров, ни о чём не догадываясь.        — Куда намылились? Давайте в комнаты. Зовите всех остальных на свечку, — командует Уля, вошедшая так вовремя. Серёжа клянётся себе, что будет её должником. Десять секунд, и он сможет покашлять. Эта мысль невероятно радует.        — Ой, сейчас, — они быстро топчут обратно в коридор.

***

      Сереже не спится совершенно. Он без конца ворочается с боку на бок под скрип двухъярусной койки, которая от его манипуляций ходит ходуном. Алтан внизу давным-давно спит. Это точно, потому что иначе Дагбаев бы встал и запустил в Разумовского тапком.       Он помнит, что стремянку они с Алтаном оставили у главного входа в блок, а пойти за ветками для костюма Айсы договорились с утра пораньше, пока в лагере относительно спокойно. Только вот с утра пораньше Серёжа опять будет выслушивать, как плохо он всё делает, и лучше бы Алтан вообще сделал это один… А сейчас спать всё равно не хочется.       Серëжа собрался почти бесшумно — натянул на пижаму джинсовую куртку, а на ноги кроссовки. Волосы собрал на затылке, чтоб не мешались. Алтана, правда, всё равно разбудил, шарясь по полу в поисках обуви — парень привстал на постели, но не сказал товарищу ни слова. Так Разумовский оказался за дверью корпуса. Он быстро спрятал ключ от блока в нагрудный карман.        — Господи Боже, — волоча за собой стремянку по рыхлому песку, вдруг произносит Серёжа, — дай знак. Ну, хоть какой-нибудь. Я что-то делаю не так…       Но вселенная молчит, изредка показывая Серёже молчаливый задумчиво-строгий лик Луны и её приспешников — звёзд. Они все прячутся за кудлатыми тучами от медленно идущего с ношей на плече парня, лишь иногда показываясь, чтобы осветить ему путь. В основном, он орудует фонариком на телефоне.       Хороший очень телефон. Его Олег в кредит брал когда-то. Серёжа честно выплатил большую часть, когда узнал цену. Потом несколько месяцев они сидели впроголодь, зато счастливые. Невероятно счастливые.       Нужная сосна с крепкими пушистыми душисто пахнущими ветками в подтеках смолы стоит почти сразу за корпусом старших отрядов. Дело в том, что у тех, которые стоят на территории лагеря, ветки куцые и без шишек. Дети их ломают и трясут. Серёже нужны другие.        — Нет-нет-нет, стой, стой! — командует Серёжа в голос, будто предмет его услышит, как только стремянка под ногами начинает ходить ходуном.       Схватиться за ближайший к рукам сук — кажется, это единственный вариант, при котором Серёжа не сломает конечность. А вместе со старенькой стремянкой он полетит далеко и больно. Разумовский изо всех сил стискивает руки на суку, к счастью, ободранном.       Но кожу ладоней всё равно тут же неприятно засаднило, и Разумовскому кажется, что там не осталось ни одного живого места. Он беспомощно болтает ногами в воздухе, но опереться ему совершенно не на что. Остаётся только держать свой вес.       А это довольно сложно, учитывая, что Серый никогда не стремился заниматься спортом. Турники и то, во что эти железные монстры превращали руки парней (и Олега тоже), вообще были частью его ночных кошмаров. Но парень всё же старается закинуть ещё и ноги, опираясь на ствол пятками.        — Спасибо, — бурчит сердито под нос задыхающийся Серёжа, разглядывающий свои израненные ладони и неизвестно с какой попытки забравшийся на героически крепкую ветку, — и что это за знак такой? — он хмурится от боли, — меньше дрочить типа, что ли?        — А для вас я никто, — доносится спустя время чьё-то не очень мелодичное пение, — Как и вы для меня…        — Игорь! — едва не свалившись от радости, Серёжа в последний момент хватается израненными ладонями, — Я так рад! Помоги! — Серёжа вытягивает шею, напряжённо вглядываясь в то, что творится на тропинке.       Спустя паузу осознания у Грома вырывается несдержанный хохот, и всё же, он идёт к дереву, где сидит Серёжа. Разумовский краснеет до кончиков ушей, понимая, в какую нелепую ситуацию попал, и что нормально объяснить такое не получится. Игорь в темноте возится с упавшей в траву стремянкой, чтобы поставить её заново.        — Ну ты меня напугал, голос в ночи. Слезай.        — Сейчас, — Серёжа принимается рвать все попадающиеся под руку ветки, — Что ты тут делаешь ночью?        — Вообще, спасаю тебя, птичка, ну, а шёл поплавать. Олегу не нравится, когда я делаю это днём, — буднично рассказывает Игорь, держа чудовищно неустойчивую стремянку двумя руками, пока Серëжа карабкается вниз.       На его слова хочется ответить колкостью, раздразнить, узнать, с каких это пор Грома волнует мнение Волкова. Но он молчит. Молчит, когда Игорь помогает встать на родную устойчивую землю, когда под руку ведёт в лагерь, когда отводит к медику.