Тайна проклятого камня

- …Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной; Твой жезл и Твой посох - они успокаивают меня. Ты приготовил предо мною трапезу в виду врагов моих; умастил елеем голову мою; чаша моя преисполнена. Так, благость и милость Твоя да сопровождают меня во все дни жизни моей, и я пребуду в доме Господнем многие дни. Аминь. Дон Игнасио Диас Карраско неслышно шевелит губами, мысленно произнося молитву, одну из немногих, засевших в памяти с прежних времен. Он никак не мог назвать себя религиозным человеком, отнюдь. Сочтя на определенном этапе своей жизни религию предков инструментом лжи и манипуляций, он так и не проникся идеями буддизма, поселившись в Поднебесной. Отвернувшись, наконец, от распростертого у его ног тела мальчика с упрямым и цепким взглядом, умудрявшегося глядеть на него сверху вниз, несмотря на то, что его макушка едва доставала дону Игнасио до подбородка, он, поддавшись внезапному порыву, снимает с себя плащ и накрывает умершего, хотя страдать от холода покойник точно не станет. Стоит ему переступить порог каморки, где держали пленника, как Чу Шэнь Хэ кидается к нему и, вцепившись в одежду, принимается яростно трясти, а по его искаженному от обиды и ярости лицу текут слезы. - Ты…! Ты обещал! Ты обещал отдать его мне! Обманщик! Я согласился выполнять твои приказы в обмен на него, ибо Господь возложил на меня священную миссию! Ты проклятый еретик, Мао Цзиан, гореть тебе в Аду! Дон Игнасио выслушивает эти вопли с каменным лицом и терпит тряску без малейшего сопротивления. А потом внезапно обхватывает ладонями голову безумца и, резким отточенным движением повернув вправо, ломает ему шею. Тот валится на пол без единого звука, а дон Игнасио переступает через убитого, брезгливо дернув уголком рта. Оглянувшись назад, он небрежным движением смахивает со стола масляную лампу и, понаблюдав, как языки пламени мгновенно пожирают расстеленную на полу соломенную циновку, выходит наружу. Спустя некоторое время он, сидя в тележке и держа в руках поводья, глядит на объятый пламенем дом. Таких эпизодов в его жизни было уже немало, по сути, каждый новый виток биографии дона Игнасио начинался с того, что он смотрел на пожар. Первый раз это случилось еще в ранней юности, когда горело его родовое поместье в Бургосе. Его род был древним, гордым, но, к несчастью, изрядно обедневшим; в самых ранних воспоминаниях дона Игнасио сохранились обветшалые стены, потертый герб с изображением медведей и дубовых ветвей на зеленом фоне, что висел над закопченным очагом, заросший сорными травами и кустами сад, куда было удобно убегать и прятаться от строгого убеленного сединами отца Васко, учившего его грамоте, и играть в разбойников и крестоносцев. Тем не менее, приличествующее дворянину воспитание и образование дон Игнасио получил. Он рос порывистым, гордым и амбициозным, что плохо сочеталось со скромным положением его семьи и туманными перспективами, ожидавшими его в будущем. Будущее оказалось еще более суровым к юноше – его отец, и прежде не отличавшийся благоразумием, в последние годы активно тратил скудные остатки состояния на выпивку и азартные игры, и вот в один из вечеров, изрядно набравшись, он устроил в поместье пожар, в одночасье сделав сына бездомным сиротой. Когда начался пожар, дона Игнасио в поместье не было, он появился под занавес действа, никто уже и не пытался бороться с пламенем, понимая бесполезность потуг, все просто стояли и смотрели. Вечером следующего дня осиротевший юноша заливал свое горе вином в сомнительной компании и, поддавшись отчаянию, громогласно проклинал жестокие Небеса в довольно непристойных выражениях, за что был арестован, обвинен в богохульстве и отправлен в застенки святейшей инквизиции. На этом прискорбном эпизоде жизненный путь дона Игнасио мог бы оборваться, так толком и не начавшись, но на его счастье двоюродный брат его отца, служивший секретарем в вышеупомянутом богоугодном заведении, вступился за родственника и помог избежать жестоких пыток и последующего неизбежного аутодафе. Юношу без лишнего шума отправили в порт Палос-де ла-Фронтера, тот самый, откуда почти столетие спустя стартовала экспедиция его великого соотечественника, и посадили на корабль, везущий груз в Марокко, записав в качестве младшего матроса. Но разгневанные богохульством дона Игнасио Небеса обрушили на его голову кару – корабль был захвачен алжирскими пиратами и после долгих мытарств юноша в итоге очутился в самом сердце африканского континента в качестве раба. Тем не менее, он никогда не оставлял надежды вернуться на родину. По истечении шести долгих и невероятно тяжелых лет он оказался на Восточном побережье Африки в компании проповедника-францисканца и испанского купца с примесью мавританских кровей, который явно спасался бегством от чего-то или от кого-то. Сев на корабль, дон Игнасио вновь отправился в плавание, не подозревая, что движется в противоположную от родных берегов сторону. Увы – и этот рейд завершился катастрофой – корабль попал в жестокую бурю, потерял половину команды, почти все припасы и получил серьезные повреждения. Несколько недель он беспомощно дрейфовал в открытом море, а все находившиеся на борту медленно умирали от жажды и голода. Будучи невероятно сильным телом и духом, дон Игнасио оставался жив и даже сохранил способность передвигаться, так что когда он увидел вытянувшееся на палубе безжизненное тело испанского купца, то подошел ближе, чтобы закрыть покойнику глаза и прочесть молитву. Тот лежал оскалившись, с упреком пялился в безжалостные небеса и судорожно сжимал скрюченными пальцами кожаный кошель с завязками. Заглянув внутрь кошеля, дон Игнасио узрел огромный драгоценный камень, безусловно сделавший бы его баснословно богатым человеком в случае успешного возвращения на родину, но нынче он охотно променял бы найденное сокровище на кружку воды и краюху хлеба. Сменявшие друг друга дни слились воедино, и измученный лишениями дон Игнасио наконец впал в забытье, из которого вынырнул уже будучи на борту чужеземного корабля. Окружавшие его люди – низкорослые, скуластые и узкоглазые - рядились в диковинные одежды и говорили на каком-то птичьем языке. Подобравший его корабль был не один – то была целая флотилия судов странной конструкции, и, кажется, здешние воды были им знакомы, поскольку они уверенно двигались вперед к ведомой лишь им одним цели. Когда спасенный очнулся, камня при себе он не обнаружил, видно, кто-то из спасителей прибрал его к рукам, но, по крайней мере, он остался жив. Так дон Игнасио Диас Карраско попал в Поднебесную. Для жителей этих земель высоченный, мускулистый, загорелый дочерна чужеземец с выгоревшими добела волосами и необычайно светлыми глазами был диковинкой, и они не придумали ничего лучше, чем по прибытии в портовый город отправить его в тюрьму. Там он провел около полугода, посвятив это время попыткам выучить язык своих пленителей, показавшийся ему невероятно сложным. По истечении этого срока он присоединился к сокамерникам, устроившим побег, и в итоге стал контрабандистом. Не так уж много времени понадобилось дону Игнасио, чтобы узнать поближе окружавших его людей, их язык и обычаи, хотя поначалу все это казалось ему непостижимо далеким, а еще заслужить их уважение благодаря физической силе, бойцовским навыкам и острому уму. Полная опасностей жизнь контрабандиста была ему вполне по душе, но внезапно удача, неизменно сопутствующая их банде на протяжении нескольких лет, им изменила – конкуренты сдали их властям, они попали в засаду и были перебиты практически подчистую. Получив заведомо смертельные ранения, дон Игнасио не чаял уж остаться в живых, но слепой случай столкнул его с человеком, круто изменившим его судьбу. Человек, как ни странно, оказался тоже выходцем из западных земель; имя Августино Пачелли он получил от своих родителей, генуэзских аристократов, но с тех пор сменил столько имен и личин, что едва смог его вспомнить. Себя он велел называть «Магистр», и дон Игнасио не возражал – в конце концов, ему спасли жизнь, исцелив его раны каким-то чудесным, похожим на колдовство способом, так что отныне эта самая жизнь принадлежала спасителю. Годы, проведенные на службе у Магистра, изрядно обогатили его ум самыми разнообразными познаниями и приблизили к сферам, выходящим за пределы человеческого, относящимся скорее к мистическим вещам или даже божественным. Магистр потихоньку обзаводился паствой, обращая в христианство тех, кто мог принести ему пользу, но делал это осторожно, чтобы не привлекать внимания властей; он проводил опыты, стремясь достичь бессмертия, а дон Игнасио беспрестанно рыскал по стране в поисках драгоценных камней, могущих послужить сосудом для человеческих душ. В какой-то момент Дон Игнасио внезапно обнаружил, что, по его подсчетам, он должен был уже превратиться в старика, но он по-прежнему был полон сил и выглядел как человек, едва переступивший порог зрелости. Магистр объяснял это последствиями исцеления и сулил абсолютное бессмертие в случае успеха его опытов. Когда дон Игнасио случайно упомянул про тот удивительный камень, который вез с собой умерший в море испанский купец, Магистр чрезвычайно возбудился, и с тех пор поиск этого сокровища стал их основной целью. Но камень, как по волшебству, каждый раз ускользал из рук, словно ведомый чьей-то или своей собственной волей. В последний раз недобрая карма, что раз за разом вырывала из рук дона Игнасио вожделенное сокровище, приняла облик юноши, выстрелившего в него из маленького кремниевого пистоля. Благополучно избежав смерти как от пули, так и от неспокойных речных вод, дон Игнасио вновь кинулся на поиски, и все сходилось на том, что камнем мог завладеть лишь один человек. Однако, подобраться к этому человеку оказалось не так-то просто. Господин Ван Чжи, казалось, обладал каким-то сверхъестественным чутьем на опасность и невероятной удачливостью, помогающей избежать всех расставленных ловушек. С какого-то момента дон Игнасио проникся восхищением и даже симпатией к своему неуловимому противнику, чьи таланты плохо сочетались с его крайней молодостью и миловидной внешностью, и заранее сожалел о том, что такого опасного врага ни в коем случае нельзя оставлять в живых. Однако, он никак не ожидал, что победа в их поединке ляжет поистине свинцовой тяжестью на его душу. Дон Игнасио встряхивает поводьями, и лошадь, всхрапнув, послушно устремляется вперед. Жаль, что пришлось пожертвовать этим убежищем, но долго оставаться на одном месте все равно опасно. Когда в доме найдут сгоревшие тела, то начнут разбираться в причинах пожара и выяснять личности погибших, это немного отвлечет внимание ищеек, которые за последние дни развили столь бурную деятельность, что передвигаться по городу стало крайне опасно. Он мог загримироваться до неузнаваемости, но нереально скрыть свой рост. Придется надолго залечь на дно, и пусть его второе убежище вблизи Железного рынка больше похоже на грязную нору, терпения и смирения ему не занимать. Наступившее спустя двое суток раннее утро дон Игнасио встречает могучим храпом, съежившись на соломенной подстилке в крохотной хижине с одним окном и накрывшись плащом. Тихий стук в дверь заставляет его мгновенно перейти от сна к бодрствованию и нащупать рукоять метательного ножа. Стук повторяется – два быстрых постукивания, потом пауза, потом еще три. Сомкнувшиеся на теплой ребристой рукояти пальцы тут же разжимаются, и он идет открывать. Переступившему порог юноше на вид около двадцати; у него миловидное лицо с чуть более широким разрезом глаз, изящными скулами и мягким рисунком губ, а ростом гость ниже хозяина каморки всего лишь на ладонь, что встречается среди жителей Поднебесной довольно редко. Дон Игнасио чуть приподнимает уголки рта и, оглядев юношу потеплевшим взором, проводит ладонью по его щеке, думая, как хорошо, что сын не унаследовал его черты, а взял самое лучшее от своей матери, а еще о том, что лицо сына теперь будет постоянно напоминать ему о другом мальчике, которого он оставил мертвым на полу в сгоревшем доме. - А-Цзин, рад тебя видеть. Ты один? Слежки не было? - Я отправил Хона и Го на рынок узнать новости. Нет, слежки я не заметил. Почему ты не предупредил меня, что сменишь убежище? – По лицу юноши скользит тревога и недовольство. – Когда я увидел сгоревший дом…, - Он отводит глаза прежде, чем закончить фразу. – Я испугался, что с тобой что-то случилось. Широко ухмыльнувшись, дон Игнасио легонько хлопает его по плечу. - Пора бы тебе привыкнуть, что твоего старика так легко не одолеть. Ты принес то, что лежало в тайнике? Кивнув, юноша вынимает из-за пазухи кожаный кошель с завязками и протягивает отцу. Дон Игнасио нетерпеливо лезет внутрь и, достав оттуда небольшой стеклянный шар, испускает тяжелый вздох, похожий на стон. Юноша с тревогой вглядывается в исказившиеся черты его лица. - Что-то не так? Ты сказал не дотрагиваться до этой вещи, и я всего лишь мельком заглянул внутрь… С трудом справившись с нахлынувшими эмоциями, дон Игнасио медленно качает головой. - Ты ни в чем не виноват. Это я, старый дурень, позволил мальчишке обвести себя вокруг пальца. И что же теперь делать… Эх, господин Ван Чжи. Почуял мою слабину, мою жалость - и тут же ею воспользовался. Предпочел умереть, не выдав свой секрет. Что ж… Задача изрядно усложняется, но не кажется невыполнимой. Надо лишь поразмыслить над тем… Какой-то шум снаружи прерывает его речь, и отец с сыном тревожно переглядываются. - Ты сказал, слежки не было… - Я мог не заметить, что кто-то следует за нами, но вот у Хона глаз наметан и чутье, как у лисицы. К тому же, мы сделали крюк… Шум не прекращается, и теперь оба явственно слышат звон оружия и топот множества ног. - Проклятье! – Швырнув кошель со стеклянным шаром себе под ноги, дон Игнасио проверяет, свободно ли вынимается из ножен кинжал, и берет стоящий в углу длинный прямой меч, выкованный когда-то по специальному заказу из лучшей местной стали, которая, пожалуй, не уступала толедской. – Останься здесь. - Но, отец… - Делай, что велено! Снаружи уже совсем светло, но не видать ни уличных торговцев, ни прохожих, всех словно ветром сдуло; лошади в расположенной рядом с хижиной конюшне тревожно всхрапывают, а выстроившиеся полукругом стражники замерли неподвижно, выставив наизготовку обнаженные клинки и натянув тетивы луков. Лицо человека, что стоит впереди всех, заложив руки за спину, - мрачное, непроницаемое, похожее на маску, а еще он безоружен, по крайней мере на первый взгляд, и не похож на воина. Дон Игнасио шумно втягивает ноздрями воздух с запахом дыма от очагов, конского навоза, прелой соломы и нечистот, накрепко смыкает пальцы на рукояти меча, прикидывая, что даже если все лучники выстрелят разом, у него есть шанс отбить стрелы, а дальше он заберет с собой столько врагов, сколько сможет. Возможно, удастся затянуть бой и дать А-Цзину шанс улизнуть. Стоящий впереди человек поднимает руку, и внезапно лучники опускают луки, а все остальные прячут оружие в ножны. Сомкнутые ряды расступаются, пропуская еще одного участника действа, и дон Игнасио понимает, что лицо этого невысокого плечистого крепыша с аккуратно подстриженными усами и бородой ему знакомо. Ах да, поединок в Нанкине… Этот тип оказался одним из лучших бойцов, встреченных когда-либо, и если бы он тогда не допустил ошибку… При иной ситуации дон Игнасио порадовался бы возможности сразиться с достойным противником, но теперь поединок один на один лишал его шансов создать необходимую для побега сына суматоху. Досадливо дернув уголком рта, он медленно тянет меч из ножен, а когда противник внезапно и стремительно атакует, швыряет тяжелые ножны ему в лицо, но тот успевает их отбить, не отклонившись от линии атаки. Дон Игнасио использует прежнюю тактику боя – расставив ноги, вращает клинок вокруг себя с невероятной скоростью лишь за счет движения кисти руки, создавая непреодолимую преграду. Эта тактика, помноженная на преимущество в длине клинка и длине руки, в разное время помогала ему изматывать и побеждать лучших мечников Поднебесной. В прошлый раз его нынешний противник пытался пробить этот барьер за счет скорости, атакуя в лоб, теперь же он действует по-другому – неуловимыми скользящими перемещениями словно бы танцует вокруг длинного меча дона Игнасио странный рваный танец, просачиваясь внутрь кажущегося непроницаемым барьера, будто вода сквозь щели; и вот уже дон Игнасио дважды едва успевает блокировать стремительные удары нижней частью своего длинного лезвия и даже частично гардой, а это уже дурной признак. Максимально сосредоточившись и ощущая, как струйки пота ползут по спине, дон Игнасио избегает еще двух ударов; в глазах темнеет от неимоверного напряжения, но внезапно он пропускает третий удар, нанесенный не клинком, а двумя пальцами - точно по локтевому суставу. Рука, держащая меч, мгновенно немеет и повисает плетью, заставив его выронить оружие, а острое лезвие стремительно приближается к его оставшемуся без защиты горлу. - Отец! Нет! Голос А-Цзина бьет по ушам и по нервам; краем глаза дон Игнасио видит, как кинувшиеся к мальчику стражники мгновенно его обезоруживают и заламывают руки за спину. - Стоять! Короткий властный окрик мгновенно останавливает движение на небольшом пятачке земли между хижиной и конюшней, вынудив всех присутствующих замереть на месте. Вид появившегося из-за спин стражников человека, заставляет дона Игнасио невольно задержать дыхание, выпучить глаза и приоткрыть рот, приняв донельзя глупый вид. Господин Ван Чжи по-прежнему выглядит измученным и нездоровым, а его правая рука все также висит на перевязи, но он совершенно точно жив, сомневаться в этом не приходится. Приблизившись, он улыбается пленнику мягкой добродушной улыбкой, а тот хрипло бормочет: - Не может быть… Я точно видел, как вы проглотили яд, в этом нет сомнения! - И ваши глаза вас не обманули. Ван Чжи сует руку за пазуху, вынимает крошечную плоскую коробочку и демонстрирует ее содержимое пленнику, а тот, прищурившись, глядит на одинаковые круглые бурого цвета пилюли. - Одна из них ваша. Остальные это просто женьшеневые пилюли, очень хорошее средство когда надо быстро восстановить силы, рекомендую. На несколько секунд прикрыв глаза, дон Игнасио восстанавливает в памяти недавнюю картину. Лицо обреченного на смерть мальчишки – трагический излом бровей, скорбная морщинка на лбу, увлажнившиеся, наполненные болью глаза, дрогнувшая нижняя губа и вытянутая вперед раскрытая ладонь. Вот пальцы смыкаются на пилюле, и Ван Чжи низко кланяется, прижимая к груди сжатый кулак… - Дьявольщина…! – Несмотря на то, что дон Игнасио в данный момент ощущает себя обманутым, побежденным и уязвленным, он с удивлением обнаруживает, что свинцовая тяжесть на сердце рассосалась, словно по волшебству, и, широко ухмыльнувшись, расправляет плечи, не обращая внимания на смертоносное лезвие у своего горла. – Надо признать, что вы, господин Ван Чжи, самый ловкий пройдоха и самый везучий сукин сын из всех, кого я только встречал. Умудрились подсунуть мне фальшивку вместо камня, да еще и избежать смерти… Тот церемонно наклоняет голову, выражая благодарность за столь сомнительный комплимент. - Тайник с фальшивкой я устроил, как раз предвидя подобную ситуацию, и приказал своим людям за ним наблюдать, так что отследить ваших сообщников до вашего нынешнего убежища не составило труда. Что касается яда, это и вправду чистой воды везение, вы ведь могли убить меня любым другим способом. Когда вы в первый раз показали мне пилюлю, я понял, что это мой шанс несмотря на то, что вы, возможно, захотели бы проверить – мертв ли я на самом деле. Но, к моему счастью, вы были абсолютно убеждены в смертоносности яда, и вдобавок поддались эмоциям. - Что ж, - хмыкнув, дон Игнасио поводит плечами, ощущая, как по правой руке, так и не восстановившей подвижность, словно бы ползут огненные мурашки. - Я сглупил, а за глупость нужно платить. В моем случае самую высокую цену. Убьете меня здесь или устроите весь этот цирк с судом и казнью? В улыбке господина Ван Чжи теперь явственно скользит оттенок лукавства. - Ваша судьба зависит от вас. Ваш господин мертв, теперь вам некому служить. Вы лично не желали мне смерти, лишь выполняли его волю. Теперь же у меня нет никаких причин желать смерти вам. - Мертв, говорите? – Дон Игнасио скептически выгибает бровь. – Вы уверены? Его опыт в различного рода мистификациях куда побольше вашего. - Я лично перерезал ему горло. - Небрежным тоном сообщает тот мрачный тип, что командовал стражниками. – И, в отличие от вас, я убедился, что враг совершенно точно мертв. Ирония в его последней фразе заставляет пленника вновь ощутить укол уязвленного самолюбия. - Я не из тех, кто разбрасывается ценными ресурсами. – Произносит Ван Чжи уже с серьезным видом. – Так что я предлагаю вам подумать над тем, чтобы поступить ко мне на службу. Взгляд пленника делается изумленным, а потом наполняется тревогой, когда он украдкой косится влево на удерживаемого стражниками А-Цзина. Его собеседник, словно читая его мысли, добавляет: - И нет – я не собираюсь принуждать вас к чему-либо, шантажируя жизнью сына, это крайне дурной способ вербовать людей. Его судьба не зависит от вашего решения – если не найдется улик, указывающих на его причастность к серьезным преступлениям, его отпустят на свободу. И я не требую от вас немедленного ответа, у вас будет время подумать. Около минуты пленник стоит, опустив голову и съежив плечи, потом медленно распрямляется и глядит в глаза человека, который, судя по всему, открывает новую веху в его бурной биографии.

***

Оказавшись в повозке, Ван Чжи почти падает на сидение и обессиленно запрокидывает голову, упершись затылком о деревянную стенку. Дин Жун промокает платком испарину на его лбу, с тревогой глядит на выглядывающие из перевязи пальцы его правой руки, отмечая, что отек никак не уменьшается, и как будто даже стал больше. Сняв с пояса флягу, он подносит ее к губам командующего, но тот, поморщившись, отворачивается. - Не стоит. Мне сейчас нужна ясная голова, а твое зелье… Повозка мягко движется вперед, а Дин Жун около минуты глядит, закусив губу, на человека, который в очередной раз едва не заставил поверить в его смерть, потом лезет за пазуху и, вынув массивный причудливой формы перстень с алым камнем, надевает Ван Чжи на палец левой руки. Тот изумленно распахивает полуприкрытые глаза, подносит руку к лицу. - Это… Что это? Дин Жун стискивает зубы, изо всех сил сохраняя непроницаемое выражение лица. - Это подарок. Красивая вещь, вам она подойдет больше, чем мне. Ван Чжи рассматривает перстень и, видя, как меняется его лицо и темнеет взгляд, Дин Жун понимает, что вранье и недомолвки с этим человеком не сработают. - Дин Жун…, - Тон у командующего такой, что любого из его подчиненных вмиг обуяла бы настоящая паника. – Ты ведь никогда не лгал мне. Ну хорошо, почти никогда. Но я полагал, что такие вещи остались для нас в прошлом. Ты рассказал мне о том, чем занимался безумный алхимик, но не упомянул, что его опыты увенчались успехом. И это кольцо… Ты правда считал меня глупцом, думал, я не догадаюсь? Думал, я не почувствую его ауру… После последней фразы на лице Ван Чжи появляется такое выражение, словно он тут же пожалел о сказанном; он держит руку с перстнем перед собой и рассматривает алый камень с гадливостью, словно ядовитую змею, что обвилась вокруг его пальцев. А потом делает движение, собираясь снять кольцо, но Дин Жун перехватывает его за запястье. - Прошу тебя! Прошу… Можешь назначить мне какое угодно наказание, я готов. Но Лао Пэй сказал, что перелом сложный, и, вероятно, твоя рука никогда полностью не восстановит подвижность, не говоря уж о прочих осложнениях. Просто поноси его немного. Можешь потом сделать с ним, что хочешь, хоть в реку выбросить. Ван Чжи медленно выдыхает, отворачивается, уронив руку с перстнем на колено, прикрывает глаза. - За все в этой жизни приходится платить, Дин Жун. Нельзя просто так получить здоровье и бессмертие, ничего не отдав взамен. Эти души там, внутри камня… Они заперты, лишены возможности переродиться. Можешь себе представить, каково это? Понимаешь, что это значит? В памяти Дин Жуна всплывает картина – запрокинутое, испачканное в крови лицо алхимика с навечно застывшим на нем изумлением, которое внезапно начинает меняться, с каждой секундой покрываясь морщинами, иссыхая и состариваясь все больше, пока, наконец, не превращается в оскаленный пожелтевший череп, обрамленный остатками грязных седых волос. - Если от использования этой вещи будут последствия, я приму их на себя. Это ведь я завладел перстнем, и я решаю, как им распорядиться. Мотнув головой, Дин Жун глядит на командующего с непоколебимым упрямством, а тот вновь тяжко вздыхает и бормочет: - Никогда не узнаешь, какое из двух зол меньшее. Чувствую, я пожалею в любом случае.