The world has teeth

      — Твоя мать знала моё лицо, — говорит Чужой, и на мгновение у Корво перехватывает дыхание.       Чужой спокойно наблюдает за ним, паря в нескольких дюймах над обветшалым затопленным алтарём. Его руки скрещены на груди. Заливающая подвал вода доходит до середины высоких сапог Корво и пахнет так мерзко, что его непременно бы стошнило, не будь он давно привыкшим к подобному.       «Почему? — хочет потребовать ответа Корво. — Что ты сделал?»       Он стоит молча, правая рука покоится на клинке, а левая сжимается вокруг кольца пиронафтового фонаря. Чужой по-кошачьи склоняет голову на бок, но там, где свет фонаря должен был бы отразиться в его глазах тусклым блеском, ничего нет. Есть только маслянистые пленки и две далекие звезды, сияющие в ответ.       — Нет, она не была отмечена мной. Она не была особенной, подобно тебе, но я показал ей варианты будущего, до которого ей не суждено было дожить.       — Какие варианты? — спрашивает Корво.       Подозрение холодом разливается под кожей, подобно ржавой воде, просочившейся между камнями его тюремной камеры, подобно неизменному эху капающей, текущей, плещущейся воды Затопленного Квартала вокруг.       (Это его первые слова за последние несколько часов.)       — Ты уже знаешь.       Корво смотрит в сторону, невидящим взглядом останавливаясь на отблесках, которые мерцают на плещущейся под ногами воде. Свет горящего китового жира холоден и полон неясной синевы. В нём бледная кожа Чужого становится похожа на выбеленную кость. Сейчас Корво чувствует холод острее, чем когда только спустился по гнилым ступеням, не вполне уверенный, что ищет, и руководствующийся лишь тем, что Эмили запретила ему заниматься делами, потому что: «…тебе нужен перерыв, Корво, ты перестал спать, просто отдохни сегодня, ладно?»       — Твоя мать кричала от ужаса, когда увидела мир, в котором Ренхевен обагрился пролитой тобой кровью. И она плакала о своем сыне, когда увидела мир, в котором твоё сердце исполнилось жаждой мести, но ты всё же сдержался.       — Зачем ты это сделал? — шепчет Корво, но Чужой оставляет вопрос без ответа.       На мгновение Корво раздумывает, не кинуть ли лампу с китовым жиром, чтобы увидеть, как она разбивается о грудь Чужого, как его одежда занимается языками пламени, которое сожжет беспристрастное любопытство с обманчиво человеческого лица.       Вместо этого он отворачивается и по колено в воде пробирается в дальнюю часть подвала, где стоит наполовину затопленный сейф. Прикрепив лампу к высокой, ещё не успевшей прогнить полке, Корво наклоняется и тянет на себя тяжёлую дверь. Та распахивается с оглушающим скрежетом, который на несколько секунд повисает в воздухе, и внутри оказывается позолоченная статуэтка кита. Типичная драгоценность аристократии: прелестная, искусно сделанная и совершенно бесполезная. Странно, что ее спрятали в подвале рядом с алтарём, но когда Корво бросает взгляд наверх, то видит сломанные потолочные балки и понимает, что гнилое дерево просто не выдержало тяжести сейфа.       Чужой всё ещё наблюдает за ним, не мигая, не двигаясь, если не считать клубящегося вокруг его тела густого тумана Бездны, который вызывает у Корво головную боль, стоит задержать на нём взгляд. Вместо этого Корво смотрит Чужому прямо в глаза и ждёт какого-то знака, который бы объяснил, зачем тому потребовалось появляться, когда Корво занят всего лишь поиском безделушек среди развалин. И поскольку Чужой по-прежнему молчит, Корво в конце концов прячет фигурку кита в глубокий карман куртки, берёт фонарь и направляется к лестнице.       — Ты умрёшь, подобно всем людям. Разве тебе не интересно узнать, когда, как и почему?       Корво резко втягивает воздух, и его правая рука сама тянется к одному из костяных амулетов, спрятанных под плащом. Внезапно он чувствует, как сильно устал.       — Все когда-то должны умереть. Полагаю, что узнаю всё необходимое, когда это случится.       — У смерти множество лиц, мой дорогой. Иногда она нетороплива и начинается задолго до того, как касается тела. Она подкрадывается, когда ты лежишь в постели, глядя в потолок, когда в кругу близких ты чувствуешь себя также одиноко, как в пустой комнате, когда то, что прежде дарило наслаждение, становится преисполненным скуки.       — Ничто из сказанного тобой не относится ко мне.       — Неужели?       Корво решает, что уже достаточно отдохнул от службы, и выбирается обратно к пустошам грязной морской воды. Ему придётся принять ванну и переодеться, чтобы избавиться от стойкого запаха разложения, прежде чем он вернётся к Эмили.       …       Потребовалось совсем немного времени, чтобы смысл сказанного Чужим настиг его: чтобы говорить подобное его матери, Чужой должен был терпеливо ждать, что Корво родится, вырастет и выберет любое из бесчисленного количества возможных путей, некоторых более прозаических, чем другие. Ждать, и знать, и ничего не делать. Не раньше, чем Корво пожелал стать интересным — иначе, не докажи он свою способность заинтересовать…       Когда Корво осознаёт масштаб такой беспристрастной жестокости, он переносится на вершину башни Дануолла и сидит на краю, разглядывая крутой обрыв скал, сознательно сохраняя максимальную неподвижность, чтобы не совершить что-нибудь невероятно глупое. Любовь Корво к Джессамине была яркой и ослепляющей, не вызывающей сомнений, абсолютной. Корво не может решить, любит он Чужого или ненавидит, и способен ли он еще разделять эти чувства.       …       Через неделю после того как Эмили взошла на трон, а Корво были прощены все возможные вменяемые преступления — что было политическим кошмаром даже при отсутствии фактических доказательств, связавших бы его с личностью Убийцы в маске — Корво приказывает отряду стражников очистить подземные темницы и демонтировать возведённый палачом алтарь. Только обещание заплатить сверх обычного и беспредельный ужас перед самим Корво заставляют их коснуться алтаря, не говоря уже о том, чтобы разрушить его, но сам он… Что ж, он ещё не настолько доверяет себе, чтобы спуститься туда самому.       Несколько дней после этого он невольно следит за тенями и тихими голосами, ждет, что вода из-под крана потечет в сторону, но Чужой так и не появляется.       (Наполняющее его чувство вовсе не похоже на разочарование, говорит он себе.)       Сам Корво никогда не строит алтарей. В этом нет необходимости, ведь его рука отмечена Бездной, в голове роятся синие сны о вечности, и едва различимая песнь китов становится слышна всякий раз, когда вокруг становится слишком тихо.       …       Его мать была так же набожна, как и все женщины в Ордене Оракула. Она держалась в стороне от остальных домашних слуг при дворе Карнаксого лорда и научила Корво ценить умение оставаться незаметными, подмечать детали и держать ухо востро. Каждый вечер перед сном и каждое утро после пробуждения она зачитывала вслух Священное писание и заставляла Корво делать так же. Когда одну из служанок забирали Смотрители, она стояла рядом с непроницаемым выражением лица.       — Мама, — спросил Корво тем вечером, когда они остались одни в крошечной каморке, служившей им спальней, — почему они забрали её?       — Её обвиняют в том, что она ведьма, — пробормотала она, сидя на полу рядом с соломенным тюфяком Корво и держа в руках маленький костяной амулет, обычно спрятанный под его тряпичной подушкой. Сам Корво неловко стоял рядом с ней.       — Почему быть ведьмой — плохо?       — Потому что Чужому нельзя доверять, — лишь сказала она.       Пальцы, сжимавшие амулет, побелели, а она смотрела на Корво так, будто видела его впервые, будто он был чем-то инородным и опасным, подброшенным под дверь. Иногда с ней такое случалось, но Корво никогда не понимал причины, просто стоял неподвижно и тихо, пока она снова не становилась его матерью. И лишь тридцать лет спустя бог в затопленном подвале объяснил ему.       Корво и не думал бы больше о ведьмах и Чужих, если бы однажды вечером не зашёл в их крохотную, ободранную спальню, девятилетний и измотанный беготнёй между кухней и столовой во время одного из многочисленных шикарных обедов лорда, и не нашёл свою мать в слезах и с кучей выбеленных костей животных в руках. До этого он видел, как другой лорд, один из высоких гостей, отвёл её в сторону и попросил показать ему уединенную гостиную. Корво решил, что тому хочется немного передохнуть от духоты и тесноты зала, и кому-то нужно было указать ему путь.       — Мама? Мама, что случилось?       — Уже ничего, — несмотря на слезы, ее голос звучал на удивление ровно. Она водила карманным ножом по одной из костей. Не зная, что делать, Корво в конце концов повернулся, чтобы переодеться в ночную одежду, и чуть не наступил на скомканную окровавленную тряпку, лежащую на полу.       — Мама?       — Всё в порядке, Корво. Иди спать.       Шесть дней спустя высшие круги общества разразились скандальными слухами, когда тот лорд погиб при странных обстоятельствах в одном из борделей. Корво заметил на губах матери зловещую улыбку, но не стал ни о чем спрашивать. Всё так и оставалось для него загадкой, пока однажды, будучи чуть постарше, он не застал служанку плачущей на плече у другой, пока третья протирала ей внутреннюю сторону бедра салфеткой, и только тогда Корво наконец понял, что на самом деле происходит в мире этих невидимых женщин.       — Я должна сохранить работу, — всхлипывала та. — Должна.       Это стало для него открытием. Оказавшись в следующий раз на тренировочной площадке, он, одиннадцатилетний и недавно отданный на обучение интенданту, разнес на куски тренировочного болвана. Разъярённые офицеры едва не спустили с него шкуру. «Почему вы никогда не злитесь на тех, кто действительно этого заслуживает?» — думал Корво, пока офицер кричал на него, и маленький, крепкий уголёк гнева зародился глубоко в его сердце.       Мать научила его, как быть тихим, как смотреть, как оставаться невидимым и что иногда, когда всё остальное рушится, ты должен брать правосудие в свои руки.       …       Только в разгар очередного щедрого бала, проводившегося придворными аристократами, плавный голос Чужого наполняет пространство, где стоит Корво, наполовину скрытый шторой и тенью.       — Твоя императрица коронована и, благодаря величайшим умам твоего времени, чума теперь — лишь недавний кошмарный сон. Всё возвращается на круги своя, будто последнего года не было вовсе.       От неожиданности сердце Корво начинает стучать быстрее. «Это не сон и алтаря поблизости нет, так почему Он здесь?». Несмотря на панику, ему хватает самообладания, чтобы окинуть взглядом бальную залу, отследить каждого из присутствующих и убедиться, что никто не заметил, где он прячется.       — Пока тела бедняков заполняют улицы, аристократы по-прежнему плетут интриги и с легкостью торгуют капиталами и верностью под столами из экзотических сортов дерева. Они обсуждают последнего заключённого из глубин Колриджской тюрьмы — израненного, голодного, ставшего жестоким как крыса под гнётом своих страданий — и делают ставки, как далеко укатится его голова.       В комнате полной взрослых Эмили старается казаться выше. Очаровывая всех своей улыбкой, она обходит гостей в торжественном белом платье. Карноу следует за ней по пятам. Корво не отрывает от неё взгляда и следит за движениями рук и переменами выражений лиц каждого, кто находится рядом с ней. Он отмечает складки одежды, которые могут скрывать оружие, а также простраивает кратчайший путь к Эмили в любой момент времени.       Все это не мешает волосам на его затылке встать дыбом от близости Чужого. Тот, конечно, не дышит, но создается чёткое ощущение присутствия: посторонний, зависший у него за плечом, открытая дверь позади, предчувствие чего-то, без чёткого понимания, чего именно. Корво заставляет себя продолжать смотреть вперёд.       — Ты — клинок, затупившийся от долгого бездействия, — шепчет Чужой, и Корво пытается понять, когда это тот стал настолько разговорчивым и почему.       Руки Корво холодеют, и постепенно успокаивающееся сердце делает тяжёлый удар.       Тихий смех Чужого похож на волну, разбивающуюся о скалы. Возможно, он может слышать мысли Корво, и разве это не тревожащая мысль?       — Что потребуется, чтобы заточить твоё лезвие снова?       Корво сжимает рукоять клинка и зло шепчет:       — Если ты хотя бы посмотришь на Эмили…       — Я не намерен обращать внимание на твою любимую императрицу, даже если ты медленно увянешь в череде дней.       Его слова льются почти небрежно. Корво стискивает зубы так сильно, что и сегодня во сне его челюсть всё ещё будет болеть.       Чужой говорит:       — Я дам тебе имя, как дал его Дауду. Я не отдаю предпочтений, Корво, но мне интересно, какое будущее ты выберешь, когда поймёшь, как легко всё могло обернуться провалом, сколько бы ты ни старался и скольких бы тиранов ни погубил.       Корво испытывает непреодолимое желание спросить: «Зачем ты это делаешь?» — хотя уже знает ответ.       — Найди Далилу.       …       Комнаты Лорда-защитника находятся непосредственно слева от покоев Императрицы и связаны с ними изумительной резной дверью, которую установили ещё при предыдущей династии. По ночам выбранные самим Корво стражники делают обход, но сегодня — как и прошлой ночью, как и в ночь перед этим — он не может уснуть. Вместо этого он ходит кругами, слушает приглушённый голос Калисты, рассказывающей Эмили перед сном какую-то историю, успокаивается от звуков девичьего сопения или тихого бормотания, время от времени доносящегося из-за двери. Его покои намного просторнее тюремной камеры, и кажется неестественным иметь столько свободного гулкого пространства.       Сегодня холодная ночь, и места, где его кожа была сорвана, а кости сломаны, неприятно ноют. Шрам на лице тянет всякий раз, когда он пытается улыбнуться. Тыльная сторона левой ладони горит, будто обожжённая крапивой, и хотя, возможно, ему это лишь кажется, он не может перестать тереть знак пальцами правой руки, пока небо не начинает светлеть, а замок — просыпаться для нового дня.       …       — Здрасьте, лорд Аттано, — говорит горничная, её голос глухо доносится из огромного очага, в котором она орудует щеткой. — Чем я могу помочь?       Корво подходит ближе, чтобы ему не пришлось говорить слишком громко, и его голос не услышали поверх обычного шума кухни.       — Ты знаешь женщину по имени Далила?       — Далила? — горничная садится на корточки, задумчиво потирает нос тыльной стороной кисти, оставляя полоску сажи на щеке. — Нет, милорд. Правда, на рынке в Винном квартале есть торговка рыбой по имени Далила Роуз, но она стара, как морские скалы и куда более отвратительна.       Возможно, это не та, кого он ищет.       — Благодарю, Присцилла.       Горничная улыбается, польщённая тем, что он потрудился запомнить её имя.       — Возможно, вам стоит спросить экономку? Она служит здесь уже сотню лет.       Прежде чем он успевает покинуть кухню, один из поваров настойчиво впихивает ему в руки несколько абрикосовых тарталеток — «По-прежнему ужасно худы, Лорд-защитник!» — а мальчишка из прислуги, тащащий ведро со сгнившими овощами, застенчиво спрашивает о возможности однажды вступить в Городскую стражу. Корво сбегает, бросив несколько неловких слов и потеряв половину своего достоинства.       Он находит экономку в прачечной. Живые глаза сияют на морщинистом лице, пока она прикрикивает на слуг, снующих с вёдрами горячей воды и корзинами с бельём. Жара, запах щёлочи и людского пота вызывает у Корво ностальгию, заставляя вспоминать времена, когда он утаскивал простыню и, обмотавшись ею, притворялся призраком, пока мать не ловила его.       — Лорд-защитник, — говорит экономка, как только замечает его, притаившегося у стены, — если вы ищете императрицу, то ее здесь нет.       У Корво вырывается короткий смешок.       — Я ищу вас.       — Что случилось? — тут же спрашивает она. С такого близкого расстояния он замечает едва заметный тивианский акцент.       — Ничего, — убеждает он. — Я просто хочу задать вопрос. Вы знаете женщину по имени Далила?       Он почти видит, как она тщательно пролистывает страницы своей памяти, пока кричит служанке не подкладывать больше угля под тот чан, «ради всего святого, девочка, ты что, пытаешься спалить королевское исподнее?» Корво терпеливо ждёт, отмечая ритм, в котором работает прислуга, входы, выходы и скрытые углы, бутылки толстого стекла с едким щёлоком и раскалённые кочерги, которыми мешают угли.       — Несколько лет назад была служанка по имени Далила, — говорит она наконец. — Подмастерье на кухне. У пекаря, насколько я помню.       — Что с ней произошло?       — Она делала красивый цветной крем, у девчонки был талант. И когда она стала экспериментировать с украшательством тортов, кто-то это заметил. Элли! Сколько раз напоминать тебе отделять цветное от белого! — и она добавила Корво на полтона тише: — Хотя, если спросите меня, этому павлину, лорду Брандлстоку, не помешало бы немного путаницы.       Корво жестом закрывает рот на замок, и она по-дружески фыркает, прежде чем улыбка исчезает с её лица.       — Если я правильно помню, кто-то из дворян прикарманил её, чтобы она стала своего рода художником. Возможно, стоит спросить Соколова, если, конечно, вы найдёте этого бабника рядом с комнатой какой-нибудь несчастной женщины.       — Благодарю.       Соколов в своей лаборатории, где они с Пьеро нашли лекарство от чумы. Труп маленького животного вспорот и вывернут так, что Корво не может определить, что это за зверек. Он аккуратно смотрит в сторону.       — Далила Копперспун, — говорит Соколов с презрительной усмешкой.       Его взгляд все время возвращается к левой руке Корво, как если бы метка светилась электрическим светом сквозь перчатку. Корво старается максимально естественно спрятать руки в карманах плаща.       — Впечатляющий врождённый талант в совокупности с досадным вкусом. Если я правильно помню, она пренебрегла моими усилиями восполнить её недостаток художественных знаний, отдав предпочтение аристократу с большим кошельком.       — Помните, кому именно?       — С чего бы? Аристократы и ломанного гроша не стоят, хотя верят, что достойны несравненно большего.       Корво напоминает себе, что прошёл через столько проблем, спасая Соколова, не для того, чтобы сейчас всадить вилку ему в глаз.       (Отправляясь расспрашивать других слуг в Башне, он говорит себе, что впервые за очень долгое время чувствует себя более живым и полным решимости, потому что ему, наконец, удалось поспать несколько часов, а вовсе не из-за того, что теперь у него есть повод для охоты.)       …       — Моя семья заслуживает возмещения убытков, — заключает лорд Стрэтфорд, гордо выпрямившись перед своей императрицей и доброй половиной аристократии. Эмили сидит на троне, и её ноги едва касаются пола.       Старый род, припоминает Корво, где львиная доля влияния завязана на имуществе. Стрэтфорды уже не так сильны, как прежде, впрочем, они до сих пор обладают некоторым влиянием просто благодаря былым заслугам. Наследник титула имеет негласное отношение к нескольким из наиболее сомнительных бизнесов в Дануолле.       — Почему? — спрашивает Эмили прямо.       Стрэтфорд слегка отшатывается назад на каблуках и растерянно моргает.       — В каком смысле «почему»?       — Почему ваша семья заслуживает возмещения убытков? — повторяет она, очевидно, помня наставления Корво о том, как вести себя во время аудиенции.       Лорд с жаром говорит:       — Наш особняк был незаконно конфискован. В наших комнатах сейчас живёт чернь!       — У вас есть другие особняки?       — Да, есть, но этот был…       — Вы вывезли своё имущество, прежде чем туда въехали другие люди? — прерывает Эмили, чуть более нетерпеливо, чем положено по этикету.       — Не всё, но…       — Насколько я понимаю, — говорит она сухо, — вы скупали столько эликсира, сколько могли, продавали его за непомерную цену, а затем изворачивались и лгали о доходах, которые таким образом получали. Это правда?       — Ваше Величество, это ужасное недоразумение…       — Но не ложь?       — Ваше Величество.       — Ваш особняк был конфискован, потому что вы лгали о своих задолженностях и доходах, — продолжает Эмили, — таким образом, это вовсе не было сделано незаконно. Если у вашей семьи есть другие дома и вы вывезли большую часть своего барахла, я считаю, это справедливо, что бедняки, которые потеряли своё жильё и которым больше некуда пойти, должны остаться. Было бы ужасно жестоко заставлять их спать на улицах.       Корво прислушивается к разговору Эмили и лорда, одновременно рассматривая толпу со своего места у трона и отмечая, кто выглядит подчёркнуто нейтральным, а кто — явно встревоженным заботой императрицы о бедняках.       Корво наблюдает за Стрэтфордом остаток аудиенции, пока Эмили не тянет его за рукав и не объявляет, что готова к обеду. Тогда он сопровождает её к выходу из зала и передаёт в умелые руки Каллисты и четырёх тщательно отобранных стражей. Затем Корво выбирается через окно своей спальни, переносится вниз по отвесной стене Башни и направляется в Квартал Особняков.       Дом, о котором шла речь, был переделан в своего рода общежитие для переживших чуму, многие их которых почти стали плакальщиками к тому моменту, как Пьеро и Соколов нашли лекарство. Это было началом экспериментальной программы по оказанию помощи нуждающимся — задумка Калисты и, как ни странно, Сесилии. Но обе наотрез отказались от своих заслуг, когда Эмили — изнывающая от скуки и подавленная происходящим, но отчаянно делающая вид, что всё в порядке — подслушала их беседу в «Пёсьей яме» и решила, что это отличная идея. Корво помнил всё ещё живых людей, ползающих по трупам в Затопленном Квартале, помнил отчаянно пышную вечеринку у Бойлов, где гости старались не замечать мертвецов на пороге.       По чистой случайности Корво находит на пыльном чердаке запертый сундук, который поддается его отмычкам и открывается, являя стопку бумаг. Здесь лежат списки, подобные списку покупателей Слэкджова, только указывающие количество эликсира, цены и методы оплаты. Находятся и другие бумаги и изобличающие документы, заставляющие Корво улыбаться во все зубы.       Лорд Стрэтфорд сейчас живет в особняке не менее грандиозном, хотя и несколько уступающим в размерах предыдущему. Множество стражей охраняют особняк этой ночью, но для Корво не составляет особого труда проскочить мимо них и найти лорда, готовящегося ко сну. Мужчина взвизгивает, когда Корво толкает его к стене, вжимая лицом в обои, а рукой крепко стискивает его шею.       — Ч-что…       — У тебя есть выбор, — шепчет Корво без лишних прелюдий. Он специально занижает голос и заставляет Стрэтфорда упираться лицом в стену, чтобы избежать узнавания. — Либо ты прекращаешь попытки вернуть то, что по закону больше не твоё и, в дополнение, жертвуешь значительную сумму на благотворительность, или я сверну тебе шею.       — Думаешь, это сойдёт тебе с рук? — с трудом выдавливает Стрэтфорд. — Кто ты?       Теряя терпение, Корво смотрит на стену взглядом плоским, как крышка гроба, и усиливает хватку. Стрэтфорд булькает и инстинктивно хватает Корво за запястье, пытаясь высвободиться из захвата. Корво терпеливо молчит и ждёт. Через несколько секунд Стрэдфорд перестаёт сопротивляться.       — Я всё сделаю, — шепчет он хрипло.       На следующий день Эмили приятно удивлена, когда один из придворных аристократов передаёт ей чек с впечатляющим количеством нулей. Она милостиво принимает пожертвование, пока Лорд-защитник наблюдает из тени её трона и слушает бестелесный голос, шепчущий ему прямо в ухо: «У тебя такое интересное понятие о чести».       …       «Что ты предпримешь, если преуспеешь в своих поисках и обретёшь понимание силы, которую даёт одно единственное имя? Продолжишь ли ты сдерживать свой клинок, как прежде, или осознание, насколько близок ты был к падению, несмотря на все свои усилия, всё-таки сломает тебя, и улицы захлестнёт кровью? Какой бы из путей ты ни выбрал… удачной охоты. Уверен, это будет интересное путешествие».