The world has teeth

      Корво просыпается тонущим на суше. Густой соленый воздух застревает в горле, пока он смотрит в потолок, а видит морское дно, питаемое дождём, падающим снизу вверх, и тени гигантских морских существ, то появляющихся из глубины, то растворяющихся в ней. Тихо, не слышно даже его судорожных попыток вдохнуть, лишь доносится неземное пение китов и далёкий грохот волн, который вполне может быть стуком его собственного сердца. Не в силах отвести взгляд, он вглядывается в океан и бесконечное голубое свечение, охватывающее всё вокруг него.       Корво просыпается, задыхаясь и кашляя. Каждый выдох вырывается из него с хрипом, похожим на скрежет крысиных когтей, пока он смотрит в потолок и видит обычный серый камень. Сердце бьётся о грудную клетку так сильно, что готово выскочить из груди.       За окном всё ещё темно, когда Корво выскальзывает из постели, и пол обжигает его ступни холодом. Глаза будто полны песка и его клонит в сторону, всякий раз, когда он надолго замирает, но упрямство удерживает его на ногах, позволяя добраться до окна и прижаться к стеклу. На нём лишь хлопковые штаны, и мурашки расползаются по его рукам и груди.       Сквозь закрытое окно он может слышать пение китов. После невыносимой тяжести безмолвия, сковавшего его сон, это почти успокаивающее напоминание, что быть пойманным даже в самых глухих и тёмных глубинах мира ещё не значит быть одному.       — Ты не никогда не бываешь по-настоящему один, мой дорогой, — говорит Чужой.       Корво сдерживает инстинктивный рывок, но не оборачивается, продолжая удерживать взгляд на собственном еле заметном отражении и на огнях города. И замечает, что Чужой не отражается в оконном стекле.       — Я полагал, тебе уже наскучило наблюдать за мной, — тихо говорит Корво.       — Ты недооцениваешь собственную важность.       — Для чего? Для кого? Тебя? Мне казалось, ты не отдаёшь предпочтений.       Прикосновение. Оно ощущается, будто холодный влажный ветер, скользящий вниз по изгибу его спины, по выцветшим линиям шрамов. Корво стремительно разворачивается и вслепую бьет крепко сжатым кулаком в шею Чужого, но удар встречает лишь пустой воздух.       — В ином мире ты был карающим ангелом, который оставил после себя долгий след из трупов. Дети — такие впечатлительные создания, и когда маленькая Эмили увидела, как последнее, что было хорошего в её жизни, напиталось кровью, она последовала твоему примеру. Даже сейчас императрица, которая впоследствии будет вершить судьбу великой цивилизации, ищет у тебя совета. Каждое твое действие содержит в себе потенциал целой империи.       — Если бы тебя интересовало только это, ты бы дал свою метку Эмили, — выплевывает Корво. — Или Соколову.       «Я — лишь тень, — думает он немного нервно. — Я — клинок, которым нужно овладеть, больше ничего».       — Раньше я думал, что ты сродни силе природы, — продолжает Корво, — но это не так. Сила природы не видит различий. Её не волнует, интересен кто-то или нет. Она просто есть. Ты же… нет. Иногда мне кажется, что в тебе больше человеческого, чем ты сам знаешь или же готов признать. Что, быть может, ты… — язык Корво как будто набухает и едва ворочается во рту, мысли отказываются принимать ограниченную форму слов. Корво ненавидит это, ненавидит говорить, ненавидит пытаться втиснуть свои мысли в слова, как будто одни только слова могут вместить всю безымянную сущность человеческого сердца. — Ты подобен отражению, которое можно увидеть ночью на оконном стекле, да только ты… ты даже на это не способен.       Наступившая тишина так тяжела, что на мгновение Корво кажется, будто он снова заперт в своём сне и захлебывается густым воздухом. А затем Чужой мягко говорит: — Редкий человек может рассмеяться мне в лицо. Но ещё реже человек задаётся вопросом, что я такое.       — Самая большая редкость — человек, который будет слушать, — огрызается Корво, снова разворачиваясь к окну, и добавляет: — но ведь ты не человек, не так ли?       Снова прикосновение. Оно поражает своей внезапностью и противоестественностью. Это холод, который течет по вздымающимся холмам шрамов, оставленных кнутом на его спине, струится вдоль рёбер к его груди, пронизывает до костей, растревоженных воспоминаниями о переломах, вливается в вены до тех пор, пока лёгкие не наполняет полузамёрзшая морская вода. Это немного похоже на смерть, немного — на первый глоток воздуха, который жадно хватаешь, едва не утонув, и Корво не понимает, что теряет устойчивость, пока колени и ладони не ударяются об пол. Он пытается повернуться к Чужому, но его зрение — это кровоточащая синяя Бездна, а слух — звон от грохота обрушивающихся волн… Он задыхается чужими океанами и забытыми эпохами, и не может… Не может…       Корво окончательно приходит в себя — один, распростёртый на полу, задыхающийся, тело держится на честном слове. Прохладный воздух касается обнажённой, покрытой испариной кожи, и требуется несколько долгих мгновений, чтобы вспомнить снова, как это — быть человеком, а затем он замечает влагу, из-за которой свободные штаны прилипают к внутренней части бёдер. Какое-то время он колеблется между тем, чтобы разрыдаться от ужаса и содрать метку со своей кожи.       В конце концов он лишь испускает долгий, безмолвный вздох и медленно поднимается на ноги, чтобы привести себя в порядок.       …       Первое покушение на убийство происходит во время коронации Эмили. Этот день, конечно, становится сущим кошмаром для службы безопасности: юная императрица настаивала на парадном шествии по улицам города, чтобы все могли увидеть красивое зрелище, а не только достаточно значимые или состоятельные люди, заслужившие право находиться в Башне. Единственным утешением Корво было то, что теперь он достаточно хорошо знает улицы и предвидит лучшие места для внезапных атак. Капитан Карноу буквально спасает его от нервного срыва или убийства половины стражников, и Корво всерьёз думает о повышении Карноу до высшего ранга, доступного офицеру, несмотря на неизбежный скандал, который это вызовет.       На Эмили белые брюки, со вкусом украшенная оборками блузка, пиджак, искусно сшитый по последней моде, она сидит в передней части коляски, с которой сняли все стальные пластины, чтобы императрица могла улыбаться и махать своим подданным. Офицеры при полном параде и на белых лошадях сопровождаю коляску с боков, а предвестниками её появления становятся колонны военных, шествующие идеально ровными рядами.       Согласно всем правилам и традициям Корво должен сидеть рядом с Эмили, с профессиональным и устрашающим видом, но вместо этого он, никем не замеченный, переносится с крыши на крышу, наблюдая за окнами, проёмами дверей и движениями переменчивой толпы. Оранжевое свечение Тёмного Зрения расплывается перед его глазами и проникает сквозь стены и баррикады.       А затем — вот оно. В тёмном узком переулке, к которому толпа обращена спиной, четверо стражников ввязались в бой с двумя мужчинами, которые, судя по всему, задумали убить Эмили. Корво видит блик ствола в двухэтажном окне и поправляет себя: «Тремя мужчинами».       Стрела попадает снайперу прямо между глаз, и, прежде чем тело успевает вывалиться из окна, Корво неожиданно оказывается стоящим позади одного из мужчин в переулке и выпускает стрелу прямо ему в затылок. Третьему хватает времени, чтобы сказать: «Какого х…», — прежде чем меч Корво отсекает ему голову, и та падает на землю с мясистым, глухим стуком под целым фонтаном крови. Корво остаётся стоять над двумя мертвецами, часть мундира пропитана кровью, а стражники смотрят на него с ужасом.       — Как вы… — начинает один из них, но конец фразы обрывается и повисает тяжёлая тишина.       — Я был вон там, — отвечает Корво, указывая на удачно расположенный поблизости дверной проём, скрытый в тени.       Стражи с беспокойством переглядываются, но тяжелый пристальный взгляд Корво в конце концов заставляет их капитана выдавить из себя:       — Конечно, Лорд-защитник, сэр.       Остаток коронации проходит относительно спокойно, не считая казуса с одним из лордов: напившись на балу, тот начал делиться историями, которые непременно дадут почву для множества сплетен, пока не случится очередной большой скандал. Однако, Корво всё ещё на взводе. Ему видится маленькое бездыханное тело Эмили, лежащее в его руках, как лежало тело ее матери, и он проводит остаток вечера, рыская по бальной зале, возбуждая шепотки, полные беспокойства, среди придворных. Его кровь стучит подобно объятому штормом океану, бьющемуся о скалы, череп звенит от песни китов, и углы комнаты трескаются, пока голубой свет Бездны не просачивается сквозь грани мира. Корво — единственный, кто видит и слышит.       — Посмотри на себя, — шепчет голос сквозь трещины, — как поразителен ты сейчас. Чего только не сделаешь во имя любви.       …       Я — начало всего и его конец. Я знал, что развитие вашего вида сделает океаны безмолвными. Я знаю, что через пять сотен лет твоя любимая империя останется в памяти лишь руинами, которые медленно обтачивают волны. И я знаю, когда Бездна раскроет свои объятия и затопит мир. Но тебя, Корво, я не знаю. Ты — парадокс, который ломает замкнутую систему. Вина терзает тебя, позволяя твоим мучителям ходить на свободе, и в то же время любовь к Эмили, если потребуется, заставит тебя пустить кровь целому городу. Твоя милость — это твоя же жестокость, потому что ты знаешь, что смерть может быть избавлением. Я знаю вечность, Корво, но не знаю тебя, и это делает тебя бесконечно интереснее.       …       — Неисполнение должностных обязанностей, — говорит офицер, и по рядам стражи, собранной в одном из небольших внутренних дворов, пробегает дрожь. Корво стоит, расставив ноги, с идеально прямой спиной, одна рука покоится на мече, пока он внимательно осматривает ряды. Форма не менялась со времён правления Джессамины, и теперь он знает, как она выглядит на телах, которые были заколоты, сожжены, расчленены или разорваны пружинной миной. Двое мужчин отделены от общего строя и одиноко стоят перед другими стражами. Корво шагает вперёд и и начинает медленно прохаживаться перед ними, наблюдая, как они смотрят строго перед собой и тщательно стараются не встречаться с ним взглядом.       — Их поймали с контрабандистами Слэкджова, лорд Защитник, — через силу продолжает офицер.       Его голос звучит сдавленно с того самого момента, как Корво вошёл в его кабинет с нечитаемым выражением, и офицер протянул ему дисциплинарный отчёт.       Корво по привычке прикидывает: двое стражей, ростом выше среднего, один из них более мускулистый, и они двигаются решительно, но плохо держат баланс; сильные, но не слишком быстрые или манёвренные; уязвимые между шлемом и нагрудником, в области суставов и в ногах. Убить их легче лёгкого. Время от времени едва заметная дрожь сотрясает их доспехи.       — Чего вы ожидали? — спрашивает он мягко, и видит их внутреннюю борьбу. Они не хотят отвечать откровенно на тот случай, если сами решат свою судьбу, но и боятся быть пойманными на очевидной лжи. Тишина мучительно растягивается, пока Корво не добавляет ещё тише: — Вы оставили незащищённым периметр юго-восточной башни.       Стражи переглядываются между собой. Корво поднимает клинок и направляет его на стражника справа от себя.       — Обнажи меч.       Тот не двигается, пока не раздаётся рык офицера:       — Выполнять!       С лёгкой дрожью в руках, он шагает вперёд, достаёт клинок и встаёт в позицию. Корво ждёт, не двигаясь, пока у стражника не сдают нервы и он с криком не бросается вперёд. Так легко уклониться от удара, унизить того перед товарищами или вовсе навсегда покалечить. Во многих смыслах пребывание в тюрьме Колдридж было весьма поучительным, и теперь Корво может придумать так много способов заставить человека пожалеть о своей опрометчивости. Было бы легко просочиться ему под кожу и заставить разбиться о скалы у основания Башни; призвать крыс, чтобы они съели его заживо; припечатать его к стене и свернуть шею; остановить время и навечно заточить его в моменте, полном ужаса. Так легко.       Корво шагает в сторону, разворачивается на пятках, видит и отметает возможность перерезать горло или подколенное сухожилие, и с силой бьёт стража навершием в затылок. Тот без сознания валится на землю с громким глухим стуком.       — Простите, — отчаянно говорит второй стражник. — Простите, это больше не повторится, да видит Чужой, пожалуйста…       Корво вкладывает меч в ножны и уходит, уверенный, что да, это больше не повторится. За его спиной остаётся тяжёлая тишина, которую нарушают лишь панические всхлипы стража.       — Ребята боятся тебя, — говорит ему Карноу позже вечером, пока они смотрят, как слуги накрывают ужин в одном из малых залов. Они стоят у стены, в стороне от быстро снующих людей и аккуратно сбалансированных тарелок с едой, и Корво наблюдает за Эмили, которая сидит во главе стола и беспечно болтает с теми слугами, которые оказываются поблизости. Корво рассеянно хмыкает и игнорирует довольную улыбку Карноу. — Они всё ещё говорят о том, каково это – видеть тебя в деле на тренировочной площадке, но теперь больше в духе «о, духи, я надеюсь, он не убьёт меня во сне».       Корво закатывает глаза.       — А ещё они говорят о колдовстве, — продолжает Карноу серьёзно и его взгляд на мгновение падает на руки Корво, спрятанные в перчатки. — К счастью, после предательства и смерти двух Верховных Смотрителей подряд в Аббатстве всё ещё царит слишком большой беспорядок, чтобы открыть охоту на ведьм, но никогда не знаешь, что они могут сделать.       — Прекрасно известно, что именно они сделают.       — Корво! — кричит Эмили, подбегая к ним. Она бесстрашно хватает его за правую руку, полностью игнорируя его личное пространство — с чего бы ей задумываться об этом? — Каллиста рассказывает мне историю каждого острова, и я хочу знать всё о Серконосе. Правда ли, что все дамы там распутны, а мужчины высоки, темноволосы и задумчивы?       Карноу с трудом прячет смех в рукаве мундира. Корво слабо произносит:       — Где, во имя всего святого, ты это услышала?       — Я нашла книгу у Каллисты под подушкой. В ней рассказывается о бравом пирате из Карнаки, который влюбляется в жену гвардейца…       Корво издаёт жалобный звук.       — Нет, Эмили, это неправда.       Её лицо вытягивается, а затем снова озаряется, когда она спрашивает:       — Но пираты действительно существуют, да? И я слышала, как некоторые офицеры обсуждали слухи о том, как все аристократы нанимают убийц всякий раз, когда возникают политические разногласия, как насчёт этого?       — Тебе стоит быть осторожнее со слухами, — говорит Корво. — Иногда они правдивы, но иногда их распускают для того, чтобы очернить невиновных.       Эмили расстроена.       — Мама всегда говорила, как это несправедливо, что аристократам не нравится, когда твой внешний вид и речь немного отличаются.       Карноу слегка морщится. Корво размышляет о Гристоле, который видит Серконос только пристанищем шлюх и торгашей, о множестве пресытившихся роскошью дворян и об их любви к ужасающей новизне, а затем говорит:       — Люди любят лишь те отличия, которые могут обернуть себе во благо.       Прежде чем Эмили успевает ответить, слуга осторожно произносит:       — Ваше Величество, ужин подан, как вы и велели.       — О! Хорошо.       Корво позволяет ей утянуть себя к столу и усадить по правую руку. Некоторое время Эмили выглядит подавленной, но постепенно снова оживает, принимаясь дуться, когда Корво отказывается сражаться с ней ножами для масла, и смеясь на тем, как высокие фигурные желе переливаются на свету. От этого звука в груди Корво становится тесно.       — Я хочу попробовать серконскую еду. Мы сможем приготовить твое любимое блюдо в ближайшее время?       Корво улыбается так, что в уголках глаз появляются морщинки, его зубы надежно спрятаны за сомкнутыми губами.       — Если пожелаешь.       Это редкий вечер, когда ничто срочное не требует внимания Императрицы или Лорда Защитника, и они проводят его вместе, рисуя цветными карандашами («Корво, это лошадь или корабль?» — «…это кит.») и Корво учит Эмили играть в Нэнси («Теперь я могу бросить вызов стражникам! Ты научишь меня курить сигары?» — «Нет.») Его меч и тяжёлый плащ лежат на столе, пока он сидит, скрестив ноги, на полу её спальни, позволяя Эмили ползать вокруг в поисках потерянных карандашей, отчего её белые штаны становятся грязными и серыми на коленках. Он думает, как невероятно сильно Джессамина гордилась бы их дочерью.       Пожалуйста, просит он, не думая ни о том, кто именно слушает, ни о песне китов где-то за гранью его слуха, пожалуйста, пусть это останется неизменным.       …       — Ничто не неизменно, Корво, кроме меня.       Холодный голос Чужого просачивается в спальню Корво, касается его кожи, скользит вдоль мышц и шрамов. Он струится по ступеням позвонков, выступающих отчётливым рельефом его спины, и ненадолго скапливается в изгибе поясницы, прежде чем стечь вниз по бедрам легким касанием пальцев. Корво вздрагивает и оборачивается лицом к бездонной синеве Бездны и изломанным фрагментам времени. Он не верит, что слова Чужого правдивы, поскольку в таком случае ему бы никогда не было скучно, но Корво лишь едва заметно улыбается и закрывает глаза.       Холодные сухие ладони скользят вдоль его рёбер, от чего Корво резко втягивает воздух, удивлённый, встревоженный и, возможно, немного испуганный, потому что раньше такого никогда не случалось, но он не противится происходящему и не открывает глаз, а ладони останавливаются, прижатые к его груди. Несмотря на то, что он полностью одет и на нём плащ Лорда-защитника, он чувствует прикосновения обнажённой кожей, прохладные, но становящиеся всё холоднее, пока…       …ладони становятся до того холодными, что почему-то начинают казаться горячими, будто пролитый алкоголь, а затем они вспыхивают огнём, словно разбитый бак, брызжущий во все стороны китовым жиром. Руки не просто касаются его, они давят, проникают глубже под кожу, обхватывают сердце и держат его с такой невероятной осторожностью, в то время как оно трепещет и пропускает удары. Смутно Корво задаётся вопросом, нашёптывает ли его сердце все свои секреты богу, который и без того их знает, кровоточит ли всеми мелкими грешками, которые отягощают его, будто камни.       — Я хотел бы, чтобы ты узнал меня, мой дорогой.       Корво слабо говорит:       — Думаю, мой разум не…       — Корво, — шепчет Чужой, и внезапно всё тело Корво горит, а лёгкие наполняются морской водой. На мгновение его сердце смято властными руками, а в следующий миг весь мир распадается в калейдоскопе агонии и экстаза миллиона, миллиарда существ. Он видит Дануолл-Каким-Он-Станет, перетекающий в Дануолл-Каким-Он-Когда-То-Был, и Башня возвышается белым маяком из раскрошившегося чёрного камня, которого никогда не существовало, и старуха вырезает руну, а в это время волны постепенно хоронят её скелет, захлебнувшийся восторгом нового материнства, и Бездна распахивается, исторгая мир с родовыми водами, а тот умирает и оказывается выброшен на её берега…       — Корво, — повторяет Чужой, и Корво отбрасывает обратно в самого себя, где время течёт в одном направлении, а прошлое, настоящее и будущее всё ещё отделены друг от друга. Мир отходит на задний план в то время, как тело Корво выпрямляется, расправляет плечи, садится, будто пальто по новой фигуре, и движется к двери, проходит коридорами Башни, и никто из стражников не замечает тьму, облачённую в его плоть. Они ни разу не встречаются с ним взглядами, едва смотрят в его сторону, пока он направляется к самой высокой и одинокой точке Башни, а затем осматривает величественные руины имперской столицы. В эти очень, очень поздние ночные часы здесь тихо, если не считать криков мёртвых и преследующее его пение, которое расходится эхом из самых тёмных частей океана. Корво практически может различить слова в напевах левиафанов.       — Они поют песни, которые старше вашего вида, старше суши, по которой ходит ваше племя. Только Бездна старше, — говорит Чужой без звука и без дыхания.       Мир застыл, пойманный между выцветшими красками ночи и светом Бездны, открывающим свои секреты.       — Что ты такое, — впервые хочет узнать Корво, по-настоящему хочет и приходит от этого в ужас. Его собственное лицо раскалывается в подобии улыбки.       — Я итог всего. У меня было столько имён и столько жизней, сколько человечество могло себе представить.       Метка на руке Корво сияет оранжево-голубым, и его тело переносится к следующей башне, и следующей, дальше и быстрее, чем ему удавалось когда-либо прежде — и это столь же естественно как дышать, просачиваться сквозь щели, где Бездна подходит к самой кромке мира, внезапные паузы и продолжения движения времени, такие же знакомые, как засыпание и пробуждение несколько часов спустя с ощущением, что прошло всего несколько минут.       Он идёт по улицам. Иногда прогнившие трупы мигают, глядя на него остекленевшими глазами, и болтовня крыс звучит как стук иссохших костей. В глубине порта компания мужчин пьёт виски, играет в Нэнси, и Чужой говорит:       — Один из них носит испещрённую узорами кость левиафана в нагрудном кармане и произносит моё имя, когда никого нет поблизости, — и когда мужчина опрокидывает очередную рюмку, алкоголь обжигает так сильно, что его горло покрывается волдырями, он задыхается, сея панику среди остальных. В этом нет злого умысла, лишь любопытство и некоторая изумлённая снисходительность. — Он хотел знать меня.       Корво думает:       — Ты станешь моей погибелью.       Чужой лишь улыбается, обнажая слишком много зубов, а песня китов обрушивается на Корво, будто волны, будто гром, и соль обжигает нос, и трупы, чьи покровы слетели с лиц, улыбаются ему в ответ. Дануолл — это город, тонущий под собственным весом, и он вздымается под ногами Корво — Чужого. Однажды он сольётся с останками забытого города, на которых он стоит. Однажды его — неузнаваемого — выбросит на мелководье Безды, и тогда Чужой (Корво), снова поглотит его.       Голова Корво откидывается назад, пока звёзды не пробиваются сквозь портовые огни. Они разрастаются, пока не ослепляют его, и тогда он слышит ту самую Древнюю Музыку, и его плоть пульсирует шестнадцатинотным строем, который направляет небесные тела по их небесным траекториям. Голова Корво откидывается назад, пока она не касается воды, и его рот, нос, лёгкие не наполняются морской водой и не становятся приютом для маленьких существ, которые ползают по чёрным равнинам океанического дна. Его рёбра окаменевают и превращаются в гранит, который держит Острова, а его кровь горит сине-белым жаром звёзд, китовым жиром.       На короткий миг он и есть Чужой.