Метаморфоза

Синие пятна разбросаны по бёдрам, коленам, доходят до стоп. Они не болят, если не давить. Они быстро пройдут, если забыть об их существовании и жить дальше. Тогда почему синяки в груди никак не проходят? Более того, они не забываются. И болят все двадцать четыре часа без перерыва. И это не то чтобы не нравится… Это выводит из себя, заставляет гневаться. Чимин облокачивается о ванну, поджимает ноги. Плитка, на которой он сидит, холодная. Напоминает тот день, когда его со всей силы затолкали в школьный туалет. Избили и оставили сгнивать на полу. Разбитый нос, кровоточащая губа, синее тело. Мокрая одежда, плохой запах и… Пустые глаза. Стеклянные от выступивших слёз. Темное помещение с одной мигающей лампой. А за окном — метель и вьюга. Чего он хотел тогда? Не хороших одноклассников, не влияния, не мести и даже не жалости. Он хотел не чувствовать разочарования и боли внутри. Сердце билось медленно, так тяжело дышалось, что желание задохнуться возрастало. Просто потому что тяжело. В тот момент (он даже не знал времени, пять вечера или около того) холод пробрался в тогда ещё разгоряченное тело, окутал теплое сердце и вытер слёзы. Однако в обмен на меньшее количество боли он дал вечный недостаток сил и сильную печаль. Но холод умолчал об одном: он перестанет ощущать вообще что-либо. А Чимин подумал: «Есть ли разница, от чего погибнуть?» А действительно, есть ли? Тишина. Безжизненная и мёртвая, но уже как родная. Лишь капельки воды ударяются о дно ванной с периодичностью в две секунды. За последние пять минут он даже сосчитал их. Ровно сто тридцать разбившихся и невозвратимых крупиц. Рядом с юношей располагается и его спутник в последнее время. Это такой маленький (как и он в этом мире) осколок в форме треугольника. Он всегда знал, что его мать пыталась сделать из него хорошего танцора или повара, что ещё получится. А Чимин сделал из своего тела полигон для испытаний: стекла, ножей, лезвий и ножниц. Ему нравится не сама боль, а её ожидание после рассечения — это миллисекунды. А эти миллисекунды заживают неделями. Иногда вовсе не проходят и остаются на теле такими белыми, вспоротыми линиями. Они везде: на руках, на бедрах (чаще на левом); повреждены и плечи. Зажав между двумя пальцами осколок, он крутит его в руках, машинально наклоняя голову набок. Рассматривает острый предмет с разных сторон, пытается смотреть сквозь него, фокусирует и расфокусирует взгляд. Затем поджимает коленки, касается уголочком натянутой кожи и делает надрез. Легонько, аккуратно. И при этом на его лице какое-то любопытство. Словно он делает это впервые и ещё не знает, что почувствует и сколько крови будет. Она появляется быстро, но пачкает медовую кожу медленно. Интересно наблюдать, как та вытекает под уклоном, а следом за ней ещё. И в конце концов бордовой и тоненькой струйкой скатывается по икре вниз, почти что бесшумно приземляясь на пол. — Вот же. Чимин мгновенно выходит из некого транса, гипноза — не знает, как обозвать состояние. Его лицо становится более живым: оно передаёт эмоцию смятения, а его движения суетливы. Поднимаясь с пола, он делает шаг к тумбочке, а сам чувствует лёгкое жжение в районе колена. Достаёт с полки жёлтую тряпку и ей же стирает красный след с пола. В этот же момент доносится с кухни звонок телефона, что заставляет его почувствовать раздражение. Теперь он точно начнёт ставить режим «Не беспокоить», ведь отвлекаться он не любит. Парень останавливает несерьёзное кровотечение ваткой, а сам вымывает руки, кладёт осколок на раковину со звяканьем и удаляется из ванной комнаты. — Что ты сказал? — не на шутку удивляется Чимин в трубку, округляя глаза. Ещё спустя несколько секунд лепета друга в трубке, он раздражённо отчеканивает: «Скоро буду» — и сбрасывает, цокая языком. Натягивает на себя джинсы и в спешке направляется в полицейский участок.

***

Ей всегда казалось, что людям в больничных стенах сложнее вылечиться. С детства ей что-то не нравилось в больницах в целом. Она видела шприцы и лекарства, холодные койки и печальных людей. Обращала внимание на мелочи, а ведь ответ лежал на самой поверхности. Белый цвет, да и всего-то. Белый цвет в природе не встречается, именно поэтому всё выглядело очень безжизненным и каким-то нездоровым. Словно место для мертвецов. Сколько бы раз ни посещала больницу, а нервозность не отпускает. А к излишней нервности, которую она тщательно старается унять, присоединяется ещё глубинное чувство вины. Прямо как в ту мартовскую ночь, когда она впервые явилась сюда. — Он ждал вас к трём, — доктор намекает на раннее время для посещения, выходя из палаты. Но Макото лишь криво улыбается, всем видом показывая: планы изменились. Доктор кивает и уходит, а девушка хватается за ручку двери и, выдохнув, открывает, улыбку натягивая. — Привет, пап. Седовласый мужчина улыбается глазами, приподнимаясь на кровати. — Ты уже пришла? Сейчас же только полдень, — мужчина знатно повеселел, но голос хрипловат. — У меня ещё дело есть, так что решила заглянуть к тебе раньше. Она максимально сдерживает своё раздражение, ведь угон машины «школьником» хоть и является гражданским правонарушением, но из-за внезапной болезни коллеги разбираться с этой ерундой поручили Сараи. Девушка оглядывает белую палату, не замечая привычной суматохи. — А где остальные? — спрашивает, параллельно вытягивая из пакета фрукты. — Они вышли на прогулку. Макото отвлеклась от выкладывания продуктов на крохотную тумбочку, строя строгую и очень недовольную гримасу. — Я же говорила тебе проводить время на улице, почему не слушаешь меня? Тебе следует почаще дышать воздухом, сойти же с ума от скуки можно, — Макото яро демонстрирует недовольство напористым тоном и нахмуренными бровями. — Разговаривать так будешь с клиентами своими. И вообще, сколько раз я говорил не хмуриться так, морщины же будут, — негодует отец, наблюдая за дочерью. Макото молчит и обречённо мотает головой с играющей на губах усмешкой. Её шестидесятилетний отец с военной выправкой, строг, практичен, имеет командирский характер и упрямство андалузского мула. И всё бы ничего, если бы полгода назад из-за ссоры со своей же дочерью у него не прихватило сердце. Он на волоске от смерти был, но отмахивался, убеждая её, что проживёт ещё долго. Макото долго плакала после всего случившегося и до сих пор винит себя, но не признаётся. Отец — это вся её семья. Ей следует относиться к нему более бережно. — Смотри, мне медсестра приносит газеты по средам и пятницам, — восторженно восклицает, беря в руки выцветшую бумагу. — Я порешал все кроссворды и даже подумываю над тем, чтобы научиться вязать. А что мне с теми стариками делать? — вспоминает он своих соседей по палате. — Они вечно сплетничают и обсуждают своих родственников. Мне это ни к чему. — Это не отменяет того факта, что тебе следует дышать свежим воздухом. Или я просто так перевезла тебя в больницу загородом? Здесь кислород намного чище, чем в городе. — Ах, Макото, тебя не разубедить! Они оба звонко смеются.

***

— Он должен быть здесь… — оглядывается по сторонам юноша, глазами выискивая полицейский участок. Сент-Пол все ещё плохо ему знаком. В правой руке держит пакет с минералкой (вместо заказанной другом газировки), упакованный сэндвич и таблетки от головы. Деньги Чимину больше некуда тратить, чем на этого безумца с его дружками. Парень, наконец, видит нужное ему учреждение с колоннами и решает перебежать дорогу, пока нет автомобилей поблизости. Но откуда-то взявшийся белый джип позади оглушает своим сигналом. Чимин не теряется даже на долю секунды, мгновенно прибавляя скорость бега. Более чем уверен, что водитель не смог воздержаться от нецензурных слов и удара по рулю, но это вполне объяснимо. У каждого свой экстрим. — Так в чём тебя обвиняют? — задаёт вопрос Пак в унисон с шуршанием пакета. Хосок, друг и по совместительству однокурсник, заметно разочаровывается, когда не обнаруживает желаемое в списке «гостинцев». — А где кола? — вскидывает брови, устремляя щенячий взгляд на серьёзного Пака. Слышится тяжёлый выдох. Танцору надоело терять время: он хочет поскорее уйти, а не протирать штаны в обезьяннике. И Хосок как мысли читает, ведь решает перейти к делу: — Урон имуществу. У Намджуна была годовщина. Ровно год, как он.. — Ближе к сути. Озадаченный Хосок, которого внезапно перебили, спустя секунды продолжает: — В общем, поцарапали автомобилисту машину его. Но мы же не хотели! — Пак искренне верит, пиля того взглядом. — Хочешь сказать за какую-то царапинку тебя за решёткой держат? Хосока раскусили: он сглатывает, опуская виноватый взгляд в пол. — Мы эту машину угнали. Произошла погоня. А Намджун водит так… ну, ты знаешь, никак он не водит. Вот мы и впилялись в ограждение. Пылающий гневом Пак смотрит на Хосока исподлобья, испепеляя, и Чон просто прогибается под его взглядом. Чимин старается, правда, старается не сорваться на друга, поэтому лишь шепчет: «Идиотина» — и прикрывает лицо ладонями. — В чём-то тебе всё же повезло, — сипит танцор. — В чём? — Решётка — твоё спасение от моих рук. А так не знаю, что сделал бы с тобой. Встаёт и уходит. Чимин уже сто раз пожалел, что вообще явился сюда. Ещё и принёс ему еды. Великодушие просто погубит его однажды. Танцору полегчало, как только он вышел на свежий воздух. Душевное умиротворение? Если бы. Сплошные передряги и ни капли спокойствия. Внезапно дверь позади открывается, а парень переводит дыхание и ступает на первую ступеньку по широкой лестнице, ведущую к тротуару. Однако чей-то женский голос останавливает. — Подкинуть? Чимин медленно оборачивается, хмурясь. Чёрные ботинки, тёмно-синие брюки и то же самое пальто. Иногда ему кажется, что, будь японка одета во что угодно, даже в форму танцовщицы пол-дэнса или в уродливый костюм медведя, раздающего флаеры, он узнает её. Узнает по хитрому взгляду, отсутствию чувства такта и крайне нелепым предложениям. — Сент-Пол настолько тесен, или вы меня преследуете? — Чимин разворачивается уже полностью, выпытывая ответ на волнующий вопрос. — Преследовать? Было бы необходимо, навела бы на вас справки и встретила не у входа в полицейский участок, а возле вашего подъезда. — Это угроза? — Пояснение всего лишь, к чему мне вам угрожать? — Макото делает шаг навстречу, а Чимину нужно задрать голову вверх, дабы разглядеть веснушчатое лицо черноглазой. — У вас ведь нет машины… — Чимин отвлекается от рассматривания лица напротив, оборачиваясь по сторонам в поиске припаркованного автомобиля. — У меня нет, а у моего коллеги есть. Так подкинуть или будете строить из себя неприступного? Снова Сараи ставит перед сложным выбором. А Пак снова соглашается в свою (или её) пользу. У него танцевальное занятие начнётся через полчаса, а университет, на минуточку, в сорока минутах езды на общественном транспорте. И Чимин бы успел добраться самостоятельно, если бы не Хосок со своим угоном и давлением на жалость. Они вместе спускаются вниз, замечая тот самый белый джип, а за опущенным стеклом — лицо курящего шофёра. — Рэйден, от табака лёгкие портятся. — А они уже, мисс Сараи. — Я про свои. Выкини сигарету и заведи машину. Бензин и то приятнее пахнет. Мужчина послушался женщину с тем видом, с которым взрослый кот позволяет тигрёнку играть со своим хвостом. Верная своей привычке, адвокат усаживается строго на диагональ, чтобы по ней видеть водящего. Она называет адрес учебного учреждения Чимина и сообщает, что на этот раз с ней не свидетель и не коллега. Рэйден насторожился ещё с самого начала, оценивающе оглядев танцора. Чувствуется навязчивый аромат курева вперемежку с фастфудом. Чимин безудержно чихает, а затем извиняется. — Простите, у меня аллергия на табак. Макото пускает укоризненный взгляд в зеркало переднего вида, встречаясь с глазами прокурора. — Я же говорила! Не себя, так других сгубишь. — Вы тот самый артист балета? — слова японки нагло игнорируются, потому Рэйден переводит тему. — Тот самый — это какой? — недоумевает Чимин, изгибая бровь. — Давайте я вас познакомлю, — адвокат перебивает, не давая ответить. — Это Рэйден, мой старый друг и нынешний коллега. Серьёзный, приветливый, но курящий, — девушка не упускает возможность упрекнуть мужчину. — А это Пак Чимин, артист балета и жизни. — Рад знакомству, но не нужно каждый раз упоминать о моём курении. Да, привычка плохая, но что поделать? — Ну, не знаю… Бросить? На её фразу не отвечают. Прокурор выруливает с парковочного места на выезд, а следом — на дорогу. Макото, успевшая пристегнуться за время своей речи, отвечает на поступающий на её мобильник звонок. Услышав краем уха, что адвокат заверяет кого-то по ту сторону, что они выиграют дело, он делает вывод, что звонок рабочего характера. — Так вы познакомились на концерте? Чимин отвлекается от пейзажа за окном, взглянув на Рэйдена, однако видеть он мог лишь половину его лица. — Да. По-видимому, односложный ответ прокурора не устраивает. — Она говорила, что в восторге от выступления. — Мне приятно слышать это. — в голове танцора появляется коварный план, к которому он решает прибегнуть сию минуту, поэтому продолжает: — Думаю, поэтому она и подарила мне цветы, — на пухлых губах Чимина блаженная улыбка. Даже не глядя на мужчину, он не ошибётся, если скажет, что тот изумлён. — Цветы? За ваше выступление? — Да, именно. — И что ещё она вам сказала? — докапывается прокурор. Ему иногда кажется, что все, кто работает в правоохранительных, любопытные и допытливые личности не только на работе. — Ничего такого, что могло бы оставить меня равнодушным. Лаконичность Пака разочаровывает Рэйдена, ведь желаемого ответа он не получает. Следующие пятнадцать минут они ехали в тишине, а Макото была занята работой. — Спасибо, что подвезли меня так быстро, — Чимин ещё раз благодарит, вежливо улыбаясь. Рэйден с еле заметным презрением отвечает лишь киванием головы, и танцор выскакивает из авто. В машине между двумя коллегами повисает тишина. — Ты дарила ему букет цветов?