/flashback/
Дождь ритмично стучит по окнам, капельки хаотично катятся вниз. Двери в дом открываются и показывается насквозь промокший мальчик. Грязные кеды, в ушах наушники, а в руке — белый пакет с логотипом магазинчика неподалеку. Он снимает обувь, оставляет её сушиться, пакет ставит на пол в прихожей, а сам бесшумными шажочками проходит дальше. — Мама, я дома! — кричит, но в ответ тишина. Останавливается возле двери в мамину спальню. Прислушивается, складывая губы в одну тонкую линию. Затем облокачивается спиной, вспоминая сегодняшний день. — Если что, я не голодный, ел в школе. Нам давали рис с карри и суп. А ещё пирожное с малиной, но так как у меня аллергия на неё, то я не ел, — грустная улыбка. А мама его спрашивала? — А ещё я плохо написал тест по математике, — страх. — Извини, я знаю: тебя расстраивает моя плохая успеваемость, но… — Чимин не знает, что сказать, расстроено губы поджимая. Учителя считали, что он ленив, но мальчика это задевало. Он многим увлекался, а также помогал маме. Например, Чимин любил готовить. Старался готовить новые блюда, правда, не всегда хватало ингредиентов. Мама говорила, что получается вкусно. И балет. Балет составлял часть его жизни. И мать им гордилась, посещая его выступления. Но, когда она серьёзно заболела, ему пришлось бросить занятия. И с того момента он занимался сам. Много читал, смотрел, старался повторять и не забывать уже выученное. Да, мальчик завалил несколько школьных предметов, но это вовсе не характеризует его как ленивого. Он просто не понимает. У него плохо с числами и с запоминанием дат. А ещё иногда он неправильно пишет слова. — Я, кстати, принёс твои любимые булочки на пару. Они всегда их кушали вместе, когда зимой ездили прогуляться на пляж в Пусане. Они мягкие, теплые и невероятно вкусные. Чимин хорошо помнит эти мерзлые, но такие солнечные дни февраля. Тогда море было особенно спокойным. Улыбка быстро сменяется шипением из-за ранки на бедре. Он решает присесть на немного пыльный пол, дабы боль не ощущалась так сильно. Если честно, мальчик уже не сердится на маму за то, что она постоянно молчит. Первое время, конечно, было обидно, но он старался понять её. Когда заходил в её комнату, она почему-то сразу отворачивалась к стене. Наверное, не хотела, чтобы он видел её такой грустной. Мама ощущала печаль своего сына, как свою, однако сделать уже ничего не могла. Даже говорить было трудно. Поэтому женщина кивала головой, что означало: «Да» — или поджимала губы, когда была несогласна. Зачастую она так реагировала на приём лекарств. Язык её тела был выучен наизусть. Мама мало ела, но теперь не хвалила его еду. Видела, насколько тот талантлив в танцах, но больше не обнимала его. Не улыбалась. И не плакала. Чимину хотелось так же понимать всю силу печали своей матери. Хотел, чтобы та разделила свою боль с ним. Был уверен, что ей станет легче. Но та предпочла просто отвернуться. — Одноклассники снова задирали меня. «Били в живот, ударяли по бедрам и плевали в лицо», — остаётся неозвученным. — Не знаю, почему они смеются, когда я говорю, что ты отругаешь их. Почему, мам? Другие подростки и бездействующие взрослые заставили его чувствовать себя отбросом общества. Навсегда привили ему ощущение «лишнего», который совсем ничего не заслуживает. Они действовали, как змея, — осторожно и продуманно. Но если змеи зачастую душили быстро, то люди топтали его на протяжении нескольких лет. Всё началось с определения его как слабого, и все насмехались над ним втихаря. Потом «ненароком» задевали плечо, изображая сожаление, но, кажется, они и не старались выглядеть правдоподобно. Начинали трогать его вещи: свой красный рюкзак, подаренный мамой на половину зарплаты, он часто обнаруживал в мусорном ведре, а тетради находил разрисованными или рваными в клочья. Рюкзак ему порвали в шестом классе, но маме он не сказал, неумело зашив его самостоятельно. А первое избиение случилось в восьмом. Это было двадцать первое декабря. Тогда рано темнело, а Чимин ещё задержался в библиотеке. Он читал сборник мифов и легенд, каждый раз ловя себя на мысли, что это какой-то бред и быть такого не может. Однако в глубине души верил и надеялся, что однажды и с ним произойдёт нечто подобное. По большому счёту Чимин просто мечтал о каком-то чуде, после которого его станут все любить и ценить. Спрашивать и слушать. Интересоваться им как личностью. Однако в тот же вечер все его надежды вмиг рухнули, а веру задавили одноклассники, фактически топча её своими ногами. Произошло всё весьма незамысловато: дети просто поджидали его за пределами школы. Школьники часто посещали площадку неподалёку, но в тот день на ней оказались только они одни. Два низких мальчика, две высокие девочки-близняшки и просто Чимин. А запомнилось, словно все четверо близнецами являлись. Потому что у них на лице можно было прочесть три слова: заставлю, возненавижу, раздавлю. Они повалили на землю, окружили его, заглядывая в глаза. — Чимин-а, я о-очень сочувствую твоей маме. Тяжело, наверное, жить с осознанием того, что у тебя такой жалкий сыночек, — надула губы одна из близняшек. — Поэтому она и не покупает тебе хороших вещей? — Зачем тратиться на такого урода? — громогласно поддерживает мальчик, расплываясь в ехидной улыбке. — Ах, ты всегда был таким догадливым?! Дальше он плохо помнит, что было сказано. Но хорошо помнит эти змеиные зелёные глаза, которые горели огнём, и этот огонь был недобрым. Не тот, который греет. А опасный, тот, который обжигает и убивает. В тот вечер они играли в снежки. Чимин же просто лежал, не имея сил убежать, а если пытался, то дети быстро оттаскивали его за воротник на прежнее место. Он уворачивался от этих заледеневших шаров снега, которые даже через ткань куртки чувствовались больно. Одни из самых болезненных ударов — удары по лицу. Одна его щека особенно пострадала от неудачно прилетевшего снежка, который был настолько острый, что порезал её. Одноклассники же испугались и просто убежали, когда увидели, как щека Чимина медленно наполняется кровью. Оставили его одного посреди футбольного поля, устеленного белым покровом. А небо в тот вечер было морозным. За час его оттенки сменились трижды. От ярко-красного до светло-розового. А со временем начало меркнуть, окрасилось в синий, появились первые звезды. Завывал ветер, тело мальчика ещё сильнее озябло. — Ты чего здесь лежишь? Заболеешь ведь. Чимин открыл глаза. Перед ним стояла бабушка. В старых коричневых сапогах с многочисленными заломами, длинной юбке, а вместо шапки — темно-зелёный платок. Он ещё не знал, что она от него хотела, но её выцветшие голубые глаза были добрыми./end of flashback/
Чимин подаёт руку спускающейся по ступенькам транспорта Макото, которая сначала «воротит носом» и не принимает помощь, но туфля ожидаемо скользит по растаявшей смеси из снега и вынуждает девушку схватиться за его руку. Из страха упасть японка впивается ногтями в его запястье, заставляя его бесшумно зашипеть, стиснув зубы. — Вы упёртая, Макото, — почти что цедит он, чувствуя давление на не до конца заживших ранах. Та одёргивает руку, как от горячей конфорки, и с тревогой глядит на парня. — Сильно больно? — интересуется, а в её голосе чувствуются нотки волнения. Её взгляд устремляется на оголённое запястье в многочисленных порезах, выглядывающих из-за рукава, но Чимин моментально натягивает толстовку. На её ошеломлённый взгляд даже не хочет обращать внимания и ровно отчеканивает: — Не сильно. А вот на улице уже темно. Снегопад прекратился, намело много снега. Он блестит на дорожках от света фонарей, но не тает. Юноша роняет голову, смотря под ноги, наблюдая отпечатывавшиеся следы прохожих. И Паку было любопытно: скоро он растает полностью, как и эти следы растворятся на дороге? От него ничего и не останется, да? А зачем же он пришёл Сюда, если так бесследно исчезнет? — Вы живёте неподалёку отсюда? — вмиг забывает о своих размышлениях, задавая вопрос девушке. Русоволосая — то ли с немым волнением, то ли с шоком — стоит, как вкопанная, а Чимин кусает губы от нелепости произошедшего. «И что она думает обо мне теперь?» — задаёт самому себе вопрос. Хотя должно ли иметь это значение? Нет. Но ему почему-то стыдно. — Я тоже, — произносит танцор. И ему всё равно, что она так и не ответила. Паренёк делает пару шагов к Макото, откровенно осматривая её. У японки красивые чёрные глаза и бархатная кожа. А ещё родинка на кончике носа. Потрескавшиеся губы аккуратной формы. Затем он имитирует смешок, а руку тянет к чужим волосам. — У вас снежинка на прядке, — и после этих слов маленькое произведение искусство растворяется в его пальцах быстрее, чем он успевает её стряхнуть. Сейчас Чимин непривычно разговорчив с новой знакомой, но так хочется поскорее избавиться от этого послевкусия стыда. Сам не знает почему. Макото Сараи долго не выдерживает, и с её лица, к счастью парня, исчезает ошеломление, сменяясь слабой улыбкой. «Так в разы лучше», — думает Чимин. — Да, мне пройтись по аллее минут десять, и там будет мой дом, — быстро отвечает она, показывая направо. Чимин смотрит за движением её руки, а затем понимающе мычит. — А мне в ту сторону, — кивает в совсем противоположную сторону, а Макото мысленно топает ногой и думает: «Чёрт, прогадала». И, улыбнувшись напоследок, танцор произносит: — Не замерзайте, — ныряя ладонями в оба кармана, разворачивается и уходит. Вдох. Выдох. «Она всё равно забудет об этом на следующее утро», — убеждал себя он. Танцор нервно натягивает рукав на запястье, получше скрывая на нём тонко выведенные полосы, которые приобрели цвет бордо. А Макото смотрит ему вслед. Признаться, такое любопытство адвокату не свойственно, поэтому она шмыгает носом и перестаёт думать о личной жизни Пака. Достав мобильный из кармана, быстрыми движениями вызывает такси, ведь её реальный дом находился ровно в сорока минутах езды от этого места.***
Напряжение. Напряжение часто сопровождается тишиной. Безмолвной зачастую. Только и можешь слышать еле уловимый шёпот где-то в конце помещения, шелест бумаг, частые и тяжелые выдохи свидетелей. А мужчина в судейской мантии, как, впрочем, и всегда, непреклонен и серьёзен. Зал заседания в ярко-жёлтой деревянной обшивке, она совсем новая, потому в нос бьёт аромат свежего дерева. Запах напоминает о старом домике её отца в деревне. Там пахнет так же. Но думать о чём-то ещё, кроме как о ранее съеденном завтраке, она не может. «Чёртов салат», — срывается Сараи на гневный крик в голове, стараясь дышать ровно. Желудок сводит, перед глазами всё расплывается, и она чувствует, что ещё немного, и не сможет сдержать тошноту. Обернувшись, с трудом фокусируется на стрелках часов, висящих прямо над выходом. Без десяти минут двенадцать. Выйти сейчас не самая хорошая для неё идея, но и терпеть до того, как её стошнит прямо в суде, перед адвокатами и десятками посетителей, не вариант. И всё-таки она принимает решение просто дожить до того момента, как минутная и часовая стрелки сравняются. — Макото Сараи, вам слово, — звучит оглушающе. Она мигом поворачивается обратно и сталкивается со строгим взглядом судьи. Запоздало, но таки приподнимается с места, прочищая горло. Из-за явной слабости, руками, стиснутые в маленькие кулачки, адвокат опирается на стол, дабы не свалиться с ног. — Ваша честь, все факты и доказательства безучастности моего клиента были озвучены ранее. Поэтому просто прошу отказать в удовлетворении иска. Она жмурится, сдерживая очередной позыв рвоты, а затем усаживается на место. Это совсем скоро должно кончиться. Дебаты подходят к своему концу, и судья, объявляя перерыв, удаляется к себе в кабинет. Тишине тоже приходит конец. Все вокруг начинают разговаривать и суетиться, а Макото подрывается с места и, зажав рот рукой, выбегает первой. Один из коллег хмурит брови, недоумевая от происходящего, следит за удаляющимся на небольших каблуках адвокатом. Отвинчивая кран, она перебивает струю прохладной воды горячими руками. Сначала просто мочит их, а затем прикладывает к пунцовым щекам в попытках охладиться и отойти от всего того кошмара. Капли скатываются по коже лица, огибают острый подбородок, а затем приземляются на белоснежную блузу, растворяясь, оставив лишь влажный след. — Чтоб они подавились своим «свежим» тунцом! Чтобы я ещё раз заходила в их заведение? Да ни ногой! — негодует девушка, стирая остатки влаги с лица одноразовыми салфетками. Резинкой на запястье она стягивает русые волосы в конский хвост, продолжая злиться. — У нас всё самое свежее, — пискляво произносит русоволосая, передразнивая обслуживавшего её официанта. — Кретины, — злобно кидает напоследок и, захватив чёрную сумочку с тумбы, с цоканьем каблуков выходит из уборной. — Боже, напугал! — выпаливает она, как только видит брюнета, стоящего рядом с дверью. — Ты чего тут стоишь… — с подозрением осматривает прокурора в классическом костюме с белыми полосами. Рэйден — старый приятель, с которым Макото училась вместе в старшей школе. Ладить они начали примерно с того момента, как Сараи заступилась за него в компании хулиганов. Девочкой она была смелой, училась прилежно, но в школе её и задирать никто не смел. А если задирали, то вставали совсем не на выгодную для себя сторону. Ходила Макото почти стабильно в потёртых джинсах и серой кофте, ведь позволить себе большего её семья просто не могла. А из-за постоянных ссор родителей, которые часто практиковали раздельное проживание, она хотела лишь мира и покоя, а не клетчатых дорогих юбочек, которые тогда были очень популярны. Рэйдена так впечатлил её образ, что однажды он даже попытался признаться ей в чувствах, однако мальчишку отвергли. Их дружба тогда и закончилась, даже не начавшись. Да, Рэйден знатно изменился с того времени. Возмужал, как говорится. Густые волосы угольного оттенка, тонко выведенные брови, а глаза, как и улыбка, добрые. Но вот именно эта доброта отталкивала. Сараи вообще удивлена была, как только узнала, что тот умудрился поступить на юридический, ведь подростком он был слабым — как характером, так и телосложением. Быть может, этой «неправильностью» Макото и привлекла юношу. Как оказалось, сейчас они работают в одной компании, а пару недель назад их и ещё пару сотрудников вместе отправили в Миннесоту по этому делу. — Мне показалось, тебе нехорошо, — с явным волнением отвечает он, заставляя девушку нервно усмехнуться. «Он же не слышал моих разговоров и не думает, что я чокнутая?» — мелькает в мыслях. — Уже всё в порядке, нечего волноваться. А что, было хорошо заметно? — расплывается она в кривой улыбке. — Ага, всё лицо… красное такое, — жестикулирует парень, а Макото впадает в немой ступор. Она прикладывает руки к щекам, которые из-за неловкости начинают снова краснеть, но Рэйден резко меняет тему. — Поедим вместе? Погода стоит спокойная, но хмурая. Ни один солнечный лучик не просачивается сквозь снеговые тучи, которые куда-то гонит ветер. Но Макото сейчас хватает и простого свежего воздуха, чтобы тошнота окончательно покинула её. Неподалёку от здания суда располагается цветущий сакурой парк. Правда, цветущий он только в апреле, а в декабре является просто огороженным голым участком территории со скамейками. Возле ближайшего магазинчика на колёсах скопилась очередь. И это объяснимо. Время сейчас — Макото глядит на наручные часы — за полдень: время обеда. Все работники собираются перекусить. И Рэйден с Макото не исключение. Хотя адвокат считает, что с приёмом пищи ей стоит повременить. — А ты что будешь? Рэйден обращается к Макото, которая глядит куда угодно, только не на этот фастфуд, запах которого кажется до жути тошнотворным сейчас. Поэтому она с вежливой улыбкой отвечает: — А я не голодна. Прокурор забирает свой хот-дог с стаканчиком горячего чая, от которого исходит пар. — От чая с малиной тоже откажешься? — подходит он ближе к темноволосой, а пункт назначения «Магазинчик» остаётся уже позади. — У тебя же аллерги… — не успевает договорить девушка, как мигом замолкает. — А? Что? — переспрашивает Рэйден, дёргая головой, наклоняясь ближе к коллеге, словно не расслышал. Но адвокат просто испускает нервный смешок, махнув рукой. Перепутать факты о двух совершенно разных людях? Какая нелепость! — Ничего важного, — отвечает, а тот и не настаивает. Эти двое усаживаются на скамейку. Прохладно. Выдохнув морозный воздух, она суёт руки в карманы, а ногами чуть-чуть постукивает, боясь замёрзнуть. Вокруг люди, но ведь в такие моменты гнетущее чувство одиночества особенно ощутимо. «А с Чимином этот парк не был таким пустым…» — И как твой духовный отдых? — интересуется жующий мужчина, что заставляет Сараи обернуться на него и от мыслей отвлечься. — Духовный отдых? — она не понимает сути вопроса, и, кажется, прокурора это забавляет. Но тот немедля уточняет: — Сама же рассказывала, что пойдёшь смотреть эту оперетту, — саркастически высказывается парень, называя балетное искусство, такое захватывающее и невероятное, чем-то комичным. Макото ахает, понимающе покачивает головой, вспоминая фрагменты выступления Чимина. Хотя образ теперь размыт и она мало что помнит, но впечатления, вправду, незабываемы. Ей начало нравиться ещё тогда, когда потушили свет и наступила тишина. Если быть честной, она в этот момент боролась с желанием уснуть прямо в зале, ведь такой подходящей обстановки было сложно добиться дома. Сараи нравилось порхание изящной бабочки, нравился вид этих худощавых ног, которые были похожи на натянутые струны музыкального инструмента, а самое поразительное — прыжки и зависание в воздухе, подобные птичке колибри. — Да, он был хорош, — соглашается она. — Кто «он»? — недоумевает прокурор, а адвокат мгновенно выходит из своих воспоминаний. Она сказала «он»? — Ну… Танец, выступление, — немного погодя отвечает, хотя и, признаться, думала о танцоре. Как говорится: «Какова речь, таков и склад». — Ах, ну да. Правда так незабываемо? Такое всегда казалось скучным. — Нет-нет! — восклицает девушка, желая совсем развеять эти неправильные представления. — Он красивый и милый, на самом деле. Просто со своими особенностями, понимаешь? Макото глядит на недоумевающего прокурора, который на этих словах, отличающихся особенной эмоциональностью, даже перестал жевать. — Мы сейчас о балете говорим, верно? — от этого вопроса на девичьем лице умирают какие-либо эмоции. Она зависает в одном положении, а затем, развисая, хмурится. — Ну конечно о балете! — бурчит. Ненароком взглянув на часы, она распахивает рот в удивлении. — Начало через пять минут! Эй, нам нельзя опаздывать. И Макото в спешке уходит, даже не подождав коллегу. Рэйден смотрит той в след, а потом запихивает в рот оставшийся хот-дог и выбрасывает обёртку в рядом стоящую мусорку. Туда же летит и стаканчик из-под чая. — Балет милый?