***
Напряжённую тишину вдребезги разбивает стучащая по стеклянному столу шариковая ручка. Каждый стук проносится в голове эхом, заставляя её раскалываться и сильно болеть. Всё то, что он усердно держал в себе, пытаются выбить наружу. В помещении психотерапевта достаточно света и всё убрано. Шкафы со множеством документов, закованных в толстые папки, стоят чётко по порядку. В комнате царит исключительно минимализм, и единственное, за что можно зацепиться глазами, — картина, висящая над письменным столом и величественным чёрным креслом специалиста. Изображена на ней абстракция. Смысл сего искусства неясен. Как бы долго и под каким бы углом ни смотрел, это так и остаётся простым неровным кругом неопознанного оттенка. Назвать сиреневым нельзя, но и на голубой не похож. Что же это? Здесь неестественный порядок, отчего посещают мысли, что с его головой сделают то же самое. Сотворят с нею мнимый порядок. Однако настроен он скептически, а значит, склоняется к мнению, что после нескольких сеансов вы поймёте только одну вещь: деньги уменьшились в приличном объёме. Не смея больше терпеть насилие над своим мозгом, юноша переводит дыхание, поднимаясь с насиженного места. От кресла до письменного стола ровно пять шагов. Раз. Три. Пять. Сверху вниз глядит на седовласого мужчину, который, наконец, отложил грёбанную ручку в сторону. Психотерапевт выпрямляется в позвоночнике, из-за чего слышен еле уловимый скрип кресла, и сцепляет руки в замок. Сводит брови к переносице, исподлобья смотря на хорошо знакомого юношу. Пак Чимин, то бишь «упрямец, который не желает соглашаться на лечение», по мнению мозгоправа, способен получить непоправимые последствия. — Глотать таблетки, только чтобы не поставить на себе крест, я больше не желаю, — он перебирает пальцами, пуская грустную усмешку. Отчаяние? Хуже — нехватка средств. Боковым зрением замечает те самые баночки и пластинки, в которых красуются белые пилюли, словно пелена белоснежная, помогающая не видеть всего того ужаса, который способен навредить ему. Теперь он хочет видеть всё воочию. Танцор даже не дожидается какой-либо реакции мужчины, так как отведённый взгляд, поджатые губы и сдержанный выдох — что будет свидетельствовать о явном несогласии, но смирении — ничего не изменят. Вот совсем.***
Юноша подмечает фиолетовый подарочный пакет в женских руках, но особого внимания не обращает. — «Дерево растёт в Бруклине». Интересная? — выпытывает адвокат, переводя взгляд с коричневой книги на танцора. Пара решает выйти наружу. Ноги юноши машинально сворачивают направо, к его дому, а Макото просто следует за ним. Вдоль аллеи простираются голые клёны. — Если вы любительница подростковой литературы, то вполне. Рассказывается о девочке. Брошенной наедине со своими мыслями, обделённой вниманием родителей. Не такая уж и выдумка. Заметив на лице Чимина хмурость, которую тот усердно старался скрыть в тени, Макото ненавязчиво спрашивает: — Ассоциируете себя с той девочкой? — Я лишился матери в семнадцать, — неожиданно для девушки выпаливает он. — Но перестал получать её любовь намного раньше. Для Макото такие вести просто ужасающие. А Чимин говорит об этом с некой теплотой и безмерным спокойствием. Но адвокат — знающая не только психологию человека, но и немного самого Чимина, чьи эмоции всегда были трудночитаемы, — и мысли не допускает, что младший смирился с потерей. — Мне жаль, — с не наигранной печалью в голосе произносит русоволосая, опуская голову, отчего её крашенная прядь спадает на плечо. — Вы были близки? Чимин долго думает над этим вопросом. Они были не просто близки. И парень таки находит подходящую характеристику их отношений. — Она была единственным человеком, благодаря которому я не забывал, что такое любовь. Следует молчание. Это безмолвие понятное для обоих. Слов пока не нужно, Чимин может догадываться о том, в каком ошеломлении или замешательстве девушка. — О своей матери я ничего не знаю. Её Богом забытый пожелтевший снимок как-то был в папином кошельке, но он давным-давно сжёг его, когда курил сигару, — уголок губ приподнимается в усмешке. — Не в курсе даже причины, почему она покинула вас с отцом? — любопытствует Пак, а Макото мотает головой. — Отец никогда не говорил ни о ней, ни о том, почему она ушла. Но я была под присмотром хоть одного родителя, а вы, Чимин… — Это не имеет значения, мисс, — парирует он. — В детстве необходимо два родителя. — Это всё так, но хуже, когда они были — и ты их потерял. Я ничего не знаю о материнской любви, поэтому её отсутствие не так трагично. — Не знаю даже, что предпочёл бы больше: никогда не знать о ней или потерять, — горько усмехается. — Терять что-то всегда больно. Но если ты чего-то не познал, не покажешь этого другим. Особенно умение любить. Уверена, вам знакома забота и чувство привязанности, — улыбается она, глядя на Пака. — Неужто я похож на того, кто способен на что-то подобное? Адвокат ещё немного думает, осматривая лицо студента, транслирующего недоверие. — Похожи, — голос как никогда убедителен. Чимин медленно расплывается в улыбке, а вокруг глаз расползаются морщинки. Макото думает, что они подобны лучам яркого солнца. Для танцора эти слова нелепы и смешны. Но напрягать Макото очередными опровержениями он не посмеет, поэтому решает побыть мушкетёром и промолчать. — Мисс, это мой подъезд, — Чимин отходит от ошеломления, глядя за спину девушки. — Пойдёте домой? Чимин улавливает интонацию девушки и мысленно спрашивает себя: «Почему «Пойдёте домой?» и «Пригласите к себе» звучит как одно и то же?» — Чем вы займётесь? Если не хотите, можете не отвечать и просто попрощаться. Чимин задирает голову на каменное, серое здание, мигом находя своё тёмное окно, прикрытое занавесками. На улице сереет, появляется лёгкий ветер, нагоняющий снеговые тучи. «Хочется отдохнуть», — мысленно отвечает на вопрос он, но и словесный ответ следует скоро. — Я выпью с вами чаю. Интерьер жилища Пака был достаточно минималистичен и прибран. Обычно он убирается в квартире по возвращении: моет посуду, заправляет постель. А иногда на это не хватает сил. Однако Чимин даже несколько рад тому, что впервые за долгое время навёл порядок рано утром, ведь, будь у него разгром, навряд ли Макото сейчас находилась бы здесь. Разувшись, он бесшумно пролетает по тёмному коридору прямо на кухню, игнорируя дверь в холодную спальню. Сараи шла за ним, но фотографии, висящие на стене, привлекли взгляд её серых глаз. Она сощурилась, невольно склоняя голову, рассматривая изображения. — Этот юнец… Это не вы. Кто это? — подмечает адвокат, но нельзя её похвалить за особую проницательность. Юнец ведь являлся европейцем, а Чимин — самый настоящий кореец. Пока закипает электрический чайник, Чимин открывает верхний шкаф, вытаскивая коробку чая. Слыша вопрос девушки в дверном проёме, он делает пару шагов назад и, бросив короткий взгляд на уже давно изученные снимки, возвращается к делу. — Это семья Маргарет. Женщины, у которой я снимаю эту квартиру, — специально уточняет он, кинув в свою большую белую кружку пакетик зелёного. Снимкам в деревянных рамках лет так двадцать. На них изображена и сама Маргарет. Женщиной она была утончённой, как он ещё давно заметил. На выгоревшей фотографии она сидит на скамье в парке рядом с пышными гортензиями. В дамской шляпе, длинной юбке и ярко-красных туфлях. Поодаль стоит смеющийся беззубой улыбкой сын, глядя на свою мать. Славным мальчишкой был, ничего не скажешь. Судя по тому, что сейчас от него не было никаких вестей, для собственной-то матери, он явно изменился. Маргарет осталась без поддержки сына, а Чимин — без любви матери. Может, поэтому и вышел из них прекрасный дуэт, который сродни семье? — Обычно личные вещи забирают, когда сдают квартиру в аренду. Особенно фотографии. Сараи отрывается от рассматривания, заходит в кухню и скромно присаживается за стол, накрытый белой скатертью. — Да, вы правы. Но с Маргарет я был знаком задолго до этого, поэтому не возражал. — О, так вас можно назвать хорошими знакомыми? — удивляется она, выгибая брови. — Семьёй. Макото замолкает. — Может, вы голодны? Я могу предложить пасту. Сараи пускает неловкую усмешку. — Не отказалась бы, — Чимин слабо улыбается. — Из-за похода в библиотеку я пропустила свой обед. — Так что вы там искали? — не унимается он, открывая холодильник. — Я хотела купить подарок для своего босса. Но ничего подходящего не нашла. — Что за повод? — любопытничает юноша. — Повод? — непонимающе переспрашивает русоволосая, тем самым вызывая усмешку у младшего. — Начальникам не дарят подарки просто так. Должна же быть причина. День рождение, грядущие праздники, закрытие дела… — он на секунду умолкает, а затем кидает ещё одно неуверенное предположение: — Просьба о повышении… — Если бы я поощряла его за каждое закрытое дело, разорилась бы, — в речи мелькает сарказм. — Не поверите, но особого повода нет. Мы всем отделом хорошо поработали, я приготовила маленькие подарки. А обделить своего босса показалось мне не то чтобы неправильным, а хамством! — восклицает она безудержно, всплескивая руками. Чимин смеётся. Еда для девушки оказывается в микроволновке, а танцор берётся нарезать овощи. — Это музыка? Чимин отрывает взгляд от красного овоща, глядя на телевизор по левую сторону, на полке которого переливались диски. Он уже готов раскрыть губы, желая выдать, что это мамины любимые песни, но правая рука внезапно вздрагивает и лезвие проходится по указательному пальцу левой ладони. Парень мгновенно айкает, отбрасывая нож в сторону, а уже хмурая Макото встаёт с места, шагая к нему. Её глаза распахиваются от увиденного немаленького пореза, кровь из которого выступает всё стремительнее. — Какой кошмар! — Только давайте обойдёмся без ненужной профилактики, — скептически высказывается Чимин, направляясь в ванную. Останавливает кровотечение большим пальцем, ощущая тянущую, приятную боль. Возвращается он через три минуты, а на поврежденном участке кожи красуется пластырь. — Расслабьтесь, мисс, — настоятельно просит он, глядя на застывшую Макото. — А я и не напряжена, — парирует она, нахмурившись. — Я же чувствую. Отвечает Макото лишь молчанием, а парень продолжает своё дело уже с большей осторожностью, возобновляя речь: — Это кассеты с корейскими старыми песнями. Мама танцевала под них. Невольно вспоминается образ той самой улыбчивой женщины, которая была для него всем и, несмотря на ни на что, запомнилась яркой. Звонкий смех в унисон со стуком каблуков отбивается от тонких стен их старой квартиры в Пусане. Воздух горячий. Кассеты проигрывают выученную наизусть мелодию колокольчиков и флейты. Чимину никогда бы не полюбилась национальная музыка Кореи. Близкие люди заставляют пересмотреть свои взгляды, не правда ли? — Часто слушаете? — А то вы не заметили скопившуюся на них пыль, — поддразнивает он с улыбкой. — Уверена: вашей маме было бы приятно, узнай она, как бережно вы храните не только общие воспоминания, но и вещи. Да. Чимин разделывается с овощами быстро, складывая их на отдельную тарелку, а уже разогретую пасту вытаскивает из микроволновки. Если не ошибается, последний раз он готовил для матушки. Но, как и большинство студентов, предпочитал питаться полуфабрикатами, которые не занимают много времени и сил. Навыки готовки медленно терялись. Время близилось к вечеру. За окном незаметно посерело, а на морозном небе глубокого синего цвета появлялись первые звёзды. За последний час они успели обсудить не только любимый алкоголь, но и учёбу Пака, откуда разговор медленно перетек в работу Сараи. Как оказалось, работает она в сфере юриспруденции около четырёх лет, но уже успела заслужить репутацию адвоката, подходящего к своему делу особенно ответственно и щепетильно. Однако, как высказалась сама японка, к её работе не стоит относиться со всей серьёзностью, ведь голова просто-напросто не вынесет всей нагрузки. «В чем-то она права», — посчитал Чимин, запивая наступавший голод крепким чаем. Кстати, девушке полных двадцать шесть. Всё детство она провела с бабушкой в одной японской деревушке, а на выходных моталась с отцом в какой-то одинокий домик в лесу, который пустует в настоящее время. Рассказывала она об этом с улыбкой, но местами Чимин ловил нотки печали. Например, когда девушка отзывалась о недостатке друзей и простого внимания. В этом Чимин узнал себя. Сараи казалась ему чем-то непостижимо-бесконечным. Да, они проживали разные жизни, но что-то поистине родное он находил в ней. Она была для него чем-то новым, неопознанным. А Чимин на удивление бывал любопытен. В воздухе повисла тишина: оба думали о чем-то своём. Этот момент напомнил ему, как он с матушкой пил чай. В полумраке, на прохладной кухне, поздно ночью. Его мучали кошмары в то время, а маленький Чимин не способен был с ними справиться. Хотя бы что-то изменилось?.. — Макото, вы умеете танцевать?