Метаморфоза

— Пусть я покажусь тебе глупым, а мои чувства — неразумными и резкими, но я не могу отрицать того, что очень ждал нашей встречи и был невообразимо рад увидеться. Мне нравится твоё присутствие, и, к своему удивлению, я не хочу, чтобы ты уходила, — пауза. — Мне было непросто это сказать, я просто поддался влиянию настроения и страха того, что если не скажу сейчас, то не смогу сказать больше никогда. Следующие секунды казались целыми минутами для них обоих. Макото от услышанного затаила сбившееся дыхание и даже случайно выронила пазл, размышляя о том, как правильнее будет отреагировать. Им было страшно слышать, как идут часы, оповещая о каждой упущенной секунде. — В таком случае ты очень смелый, Пак, — наконец заговаривает она. Хотя танцор не видел девичьего лица, по голосу он догадался о том, что она сейчас улыбается. Теперь он чувствовал себя потерянным: предвещает ли эта улыбка что-то хорошее? Он не спешил говорить и терпеливо ждал, пока адвокат что-то добавит. — И я считаю справедливым сказать правду, не привирая. За этот месяц твоё общество стало очень приятно мне, поэтому я могу с уверенностью сказать, что чувствую то же. Оба неестественно затихли, все ещё боясь повернуться друг к другу лицом. Макото размышляла о скрытом смысле слов Чимина, а Чимин задумался о своих чувствах. Получать радость от простой взаимности весьма непривычно, ведь его искренностью часто пренебрегали. Ощущая необходимость в каком-либо выражении благодарности, Чимин слабо улыбается и говорит: «Спасибо». И хотя для девушки это было неуместно, она не стала причитать и поблагодарила в ответ. Ещё в первую их встречу Макото смела просить о приватном исполнении балета¹, даже если просьба преподносилась в саркастической форме и имела шуточный характер. Сейчас же она завела разговор о балете с той целью, чтобы у самого танцора появилось желание выступить перед ней и даже проявить инициативу, предложив похожую идею. Спустя несколько минут Чимин вскользь упомянул о том, что он репетировал своё выступление долгое время и со всей признательностью хотел, чтобы адвокат его посмотрела. И до прямого прошения разрешения тоже дошло дело. Японка, удовлетворенная достигнутой целью и вполне ожидавшая такого исхода, предварительно поинтересовалась, достаточно ли хорошо Чимин себя чувствует, и, получив утвердительный ответ, без раздумий согласилась. Им пришлось сделать небольшую перестановку в гостиной, чтобы Чимину не было тесно и он не чувствовал себя слишком скованно, ведь изначально места для танца было критически мало. Затем танцор сменил одежду, надев штаны «сауна»², которые всегда хранились у него в шкафу, а сверху натянул белую майку. Адвокат, находясь в ожидании, осталась сидеть в кресле на другом конце комнаты. Привычный жёлтый свет люстры она приняла решение потушить, подумав, что в ином случае они не достигнут нужной атмосферы, поэтому оставили лишь торшер около дивана. Вернувшись, Чимин лишь удовлетворённо хмыкнул на некоторые изменения в освещении, но вовсе не был против. Пак вынул пластинку из конверта и включил её в старый патефон Маргарет. Заиграл бостонский симфонический оркестр. Своим контрастом мелодия сначала заставила адвоката засомневаться в своих же ощущениях, поэтому только спустя несколько секунды она назвала испытываемые эмоции любовью, чувством потери, но и вместе с тем какой-то надежды. Первое время Макото ещё была способна отвлекаться на мысли о том, какой взгляд приобрело лицо артиста в один миг. Порой он поджимал губы или немного размыкал их, а его мышцы лица казались расслабленными, хотя и не выглядели как обычно. Почти что бесшумные передвижения на носочках отличались плавностью и в зависимости от настроения мелодии меняли скорость. Чиминовы па были отлично отрепетированы. Он умел контролировать каждую часть своего тела одновременно с балансом. Адвокату казалось, что артиста поддерживает сам воздух, который участвует в том, чтобы при поворотах тот не потерял равновесие. Его преподаватель всегда акцентировал внимание на одной из основных поз — «аттитюд», при которой обязано соблюдаться округлённое положение руки. Пусть не все в курсе об его истинном названии, но люди знают, как он должен выглядеть. По окончании трёх минут — хотя Макото казалось, что прошло гораздо меньше, — танцор встал в первую позицию в унисон с тем, как оркестр медленно затих, и теперь сбитое дыхание стало действительно громким. Грудная клетка активно вздымалась, а на лбу выступили капельки пота. Только спустя секунды Чимин расслабил тело и утомлённо улыбнулся, после чего адвокат захлопала в ладоши.

***

Совместный вечер подошёл к концу ближе к четырём часам. Казалось бы, оба вдоволь сыты совместным времяпровождением, но, когда Макото намекнула на то, что ей пора, Чимин заметно подрасстроился, хотя и ни капли не препятствовал, покорно приняв эти обстоятельства. Парень позаботился о том, чтобы девушка более безопасно добралась домой, поэтому заказал такси, которое было уже через десять минут у подъезда. Не только чувство какого-то долга за оказанное внимание и бескорыстную заботу, но в первую очередь личное желание побудило его лично проводить русоволосую до машины, выйдя с ней на свежий воздух. На улицах зажглись фонари; хоть день солнцестояния уже прошёл и день явно увеличивался, в четверть пятого уже было мрачновато. В момент прощания эти двое перекидывались короткими фразами и поблагодарили друг друга за чудесное время. В один из моментов, Пак задался вопросом, можно ли их досуг наедине считать свиданием, но ответить самому себе на вопрос помешало мешканье Сараи. Посчитав, что сейчас подходящий момент для тех самых проявлений ранее зародившихся чувств — на которые Чимин был плохо способен — он несколько секунд не прерывал зрительный контакт со смущённым адвокатом, а после, аккуратно приблизившись к лицу, оставил робкий поцелуй на её прохладной щеке. Увидев, как румянец вспыхнул на девичьих щеках, он улыбнулся, и она, так же одарив его сдержанной улыбкой, села внутрь и скрылась за дверцей автомобиля.

***

Миновал месяц. К великому сожалению для обоих, Макото всё время отдавала работе и ухаживанию за отцом, с которым хотела видеться всё чаще, ведь его состояние и слова врача дарили надежду на улучшение и тем самым поощряли девушку делать больше. Требовался особенный уход и средства на продолжение лечения, куда и уходил больший процент её заработка. Под влиянием стресса девушка сильно уставала, становясь более сдержанной и менее улыбчивой. В её жизни всё больше становилось сумбурных утр, меньше присущей ей жизнерадостности и свободных воскресений, которые она могла бы проводить со своим объектом воздыханий — Чимином. Теперь её чаще обуревала печаль из-за усталости, но всё же она старалась не погрязнуть в топи своих чувств, каждый раз напоминая себе о том, какой положительный результат это приносит! Примерно одиннадцать часов она уделяла работе, три — распределяла на свои потребности, а оставшиеся уделяла сну — и это исключая регулярные визиты в больницу. И если сон должен был послужить хоть каким-то отдыхом для её мозга и тела, то временами она могла тратить на него всего лишь несколько часов из-за мучавшей её бессонницы. Что касается их отношений с Чимином, то в данный период времени они старались часто обмениваться смс-ками, дабы поддерживать какой-то контакт. На обсуждение чего-то глубокого сил и времени не находилось, ведь иногда Макото могла только спустя двое суток ответить на интересовавший Чимина вопрос о её самочувствии и делах в целом. Нередко парень расспрашивал её об отце, каждый раз желая получить что-то удовлетворительно-обнадёживающее, и вердикт девушки всегда оставался неизменным и заключался лишь в том, что отец, вроде как, идёт на поправку. Чимин не смел просить о личной встрече; бывало, он упоминал только тот факт, что может встретиться в любой момент и по любой надобности, просто если Сараи попросит. Всё что угодно и когда угодно. Адвокат же была очень признательна артисту за то, что он не оставляет её без своего внимания и заботы в нелёгкий период жизни. Учитывая то, что знакомых, к которым она могла обратиться, в Сент-Поле у неё почти не было, она ценила парня ещё больше. Нельзя не упомянуть об одном дне, когда танцор собирался лично навестить её отца, однако визит внезапно оказался не вовремя из-за процедур мистера Сараи, и гостинцы — орехи и свежие фрукты — были переданы ему через медсестёр. Позже Макото сообщила, что папа был очень рад желанию Чимина навестить его, утаив от юноши некоторые слова о том, что он кажется достойным человеком для неё самой. После того случая девушка, окрылённая и смущённая, была счастлива оттого, что её родителю симпатичен парень, к которому она воспылала любовью! Хотя они не виделись с Макото так часто, как прежде, Чимин в моральном плане почувствовал себя лучше. Хотя не только он, но ещё и Хосок с Маргарет начали замечать, что в Паке что-то переменилось. «Ох, влюблённость так меняет людей!» — неустанно говорила Маргарет, если не вслух, то отмечая у себя в мыслях. Замечания Чона об изменениях его друга выражались весьма своеобразным способом. Он не раз упомянул, что Чимин стал менее язвительным, но каждый раз жалел о своих словах, когда танцор отвечал на это закатыванием глаз и какой-то очередной колкой фразой. Однако нет смысла умалчивать, что перемены произошли не только в поведении. Чимина уже реже мучила бессонница и перестали сниться какие-либо сны, будь то хорошие или плохие. К тому же, он воздерживается от аутоагрессии уже больше месяца, хотя, зная этого юношу, всегда можно найти поводы для самоповреждения: он однозначно разучился справляться с Жизнью каким-то иным способом и любое негодование могло привести к настоящему горю. Несомненно, его омрачала редкость его встреч с Макото, но её удовлетворительное положение дел искренне радовало и давало ему надежду, что совсем скоро всё стабилизируется. Однако это и давало возможность доказать, что Пак — надёжный человек. По крайней мере, он изо всех сил старается им быть для неё. Это случилось вечером четвёртого февраля уже две тысячи двадцатого года. Маргарет решила проведать артиста достаточно внезапно, застав дома ещё и его друга Хосока, с которым была знакома чуть меньше, чем с самим Чимином. Они вместе выпили чаю, и женщина поинтересовалась успехами танцора в поиске работы, которая позволила бы и дальше платить за аренду жилья. Ответ юноши оказался слегка расплывчатым, но не лишённым твёрдости, которая убедила её в том, что он в скором времени получит работу, которую будет в состоянии совмещать с учёбой. Она заверила парня, что ни в коем случае не торопит его и он всё равно может оставаться в этой квартире столько, сколько необходимо. Бабушка очень сомневается, что могла бы так заботливо обходиться с кем-то другим, но, зная Чиминову добросовестность, она смело ему доверяла. Когда Маргарет покинула квартиру было около восьми часов вечера. Дальше вёлся разговор о более личных и откровенных вещах. Друг поинтересовался, как тот собирается поступать в отношении Макото, на что Чимин открыто заявил, что уже формулирует полноценное признание в чувствах и вполне собирается его осуществить. Хосок радостно завизжал. Вероятно, от несвойственного решительного настроя своего друга, ведь другой причины Чимин найти не мог. Парень понимал, что должен первым разрешить повисший вопрос о статусе их отношений, но контактировать с девушкой с каждым днём становилось всё труднее. И, по его мнению, мала вероятность того, что его чувства примут от всего сердца в достаточно насыщенный и нелёгкий период времени, когда все мысли крутятся вокруг совсем другого. Хосок поделился совершенно противоположной точкой зрения на этот счёт, аргументируя это тем, что всем будет проще, если на одну неразрешённость станет меньше. Однако, несмотря на это, Чимин не изменял своему решению, сомневаясь в мнении друга по этому вопросу. Телефон артиста внезапно завибрировал. Когда он увидел на экране «Макото», его сердце пробило несколько ударов громче обычного, но трубку он снял немедленно, приложив мобильник к уху. Хосок шёпотом спросил, кто это, но по тревожному лицу друга сам обо всём догадался. И, ведя себя тише обычного, он присел за стол напротив танцора. Чимину много времени не требовалось, чтобы по одному голосу распознать неладное. Да и сам звонок в такой час не предвещал чего-то хорошего, учитывая, что созванивались они около недели назад. — Привет, Чимин. Мне жаль, если я отвлекаю тебя, но мне некому позвонить с такой новостью… — непривычно тихим голосом проговорила она. — Надежды не то что бы не оправдались… Они оказались ложными. С первых слов юноша не совсем смог уловить истинный подтекст, ведь в его голове возникало слишком много предположений; они смешивались между собой и превращались в абсолютно неясный ком, который нужно ещё попытаться развязать. Однако, сопоставив возможные и, к сожалению, худшие обстоятельства и плачевное состояние адвоката, которая редко подвластна настолько сильным эмоциям, он пришёл к несомненно верному ответу. «Мой папа умер», — на гране плача сообщила она, и тут сердце Чимина почти что остановилось.

/flashback/

«Твоя мама мертва!» Слово «мертва» такое грубое и неуместное, что у него не просто защемило сердце, но и словно медленно разрывалась душа. Это слово употребили, потому что ребёнок не мог поверить в правду. Иронично, потому что сын не мог поверить в истинную смерть своей матери. В смерть — в её существование, в её возможность, в её вероятность — возможно ли поверить вообще? Она может отобрать любовь. Семью. Одну из причин жить. Чимин несколько месяцев до своего совершеннолетия был под опекой Маргарет, считая, что лучше бы провёл это время в интернате. Там не нужно было притворяться, потому что нет никому дела до того, как ты себя чувствуешь. Там можно ходить вечно поникшим, не остерегаясь вопросов о причине; плакать ночью, не боясь, что кто-то проснётся; можно ничего не есть, ведь никто не считает твои приёмы пищи, и уходить в туалет, прекрасно зная, что никто не будет беспокоиться о том, что ты там делаешь. Короче говоря, можно быть открыто несчастным, потому что там несчастны все. В первую ночь, когда его мамы не стало, он смотрел на её постель. Пустую, холодную. Маргарет изо всех сил уговаривала его переночевать первые дни у неё, но Пак настоял на своём. — Я ведь не маленький, бабушка. Я понял, что моя мама умерла и я больше не увижу её. Я просто… был на эмоциях первые минуты, понимаете? Вёл себя излишне крикливо и долго истерил. Но я уже осознал значение слова «умереть». Мне не стоит повторять дважды. Той ночью подросток больше не проронил ни слова.

/end of flashback/

Он все ещё помнит температуру девичьей щеки и смеет поспорить, что её прохладность вмиг испарилась, когда он коснулся её губами. Помнит её откровенное смятение и свою не менее читаемую робость. Но в тот момент, когда он увидел её, содрогающуюся от рыданий, услышал рваный голос, крики и мольбы вперемежку, степень гнева и сожаления стала настолько высока, что ему захотелось разрушить весь мир и воссоздать его заново. Захотелось рвать на себе кожу, душу наизнанку вывернуть, словно крича ей в ответ: «Видишь, я не боюсь боли, отдай мне свою!» Макото сильно плакала. Хосок бы держался до конца, правда, держался бы, если бы не увидел то, как у Пака бегут слёзы по щекам, а губы подрагивают. Потому что последний раз Чимин плакал у него на глазах, когда ему было пятнадцать. И даже на похоронах собственной матери он был очень сдержан. И хотя Чон понимал, что артист дал волю своим эмоциям из-за и ради Макото, он гордился своим другом. Тот делал всё правильно. Спустя пару часов, когда Сараи была истощена рыданиями, она осипшим голосом сообщила Паку, что ей необходимо в уборную, и удалилась. Чимин слегка забеспокоился, но, отогнав плохие мысли и предположения, кивнул и сказал, что будет ждать её на улице. На крыльце больницы стоял Хосок, задумчиво наблюдавший за автомагистралью, но, даже заметив чужое присутствие, он молчания не нарушил. Говорить ему, кажется, нечего. — А мне ведь так и не удалось лично познакомиться с её отцом, — вмиг пожалел танцор. — Уверен: он был хорошим, — непривычно монотонно ответил брюнет. Чимин лишь кратко подтвердил: — Да. Но они оба знали, что за этими двумя буквами скрывается целая гамма эмоций, имеющая настолько сильное влияние, что Пак смог заплакать этим вечером. Или, может, это показатель сильной любви?