Восьмое февраля. Суббота.
[Jimin] Заглянешь на пиво? [Hoseok] Загляну, коль приглашаешь. Спустя минуту ещё одно уведомление. [Hoseok] Что с Макото? Сообщение так и осталось непрочитанным. А собственно, ему-то откуда знать? Он затрудняется даже в ответе на вопрос, что с ним, что уж говорить о другом человеке. Парень потратил десять минут на дорогу к продуктовому, пятнадцать минут на выбор товаров, минут пять простоял в очереди на кассу, за минуту с небольшим расплатился и в том же темпе возвратился домой к бабушке Маргарет. У женщины с утра пораньше давление скакануло, а поход в магазин у неё строго был по утрам субботы. Людей, наверное, поменьше. Поэтому, узнав, что Чимин не занят, она вежливо попросила его купить некоторые продукты. Масло там… молоко, муку и яблоки специально для запланированной шарлотки, которой пообещала потом его угостить. Хосок изрядно удивился, когда прознал, что у Пака сегодня день свободный. «В смысле? У Макото же вылет», — вот так по-дурацки опешил он. Что, по его мнению, Чимин должен был сделать? Волосы на себе рвать, моля остаться? Чимин так прямо и спросил у друга, так сказать, попросил поделиться своей точкой зрения. А Хосок ведь так просто ответить не мог, поэтому риторический вопрос «Идиот?» был первыми словами, которые он произнёс. И этот его, как Чимину показалось, тупой тон на удивление не вызвал у него даже ни капли раздражения. Друг, спустя кучу возмущённых вздохов и шлепков самого себя по лбу, наконец-таки поделился, промолвив: «Сказать, что любишь!». — «А что бы это изменило? — спросил другой, продолжив: — Люблю или нет — она уедет. В лучшем случае мы встретимся летом, если, конечно, захотим». На это друг замахал руками и вскричал: «Нет, нет, нет!». Чимин из-за такого резкого скачка эмоций даже дёрнулся от испуга, устремив на громкого парня смиряющий взгляд. Но у того перед глазами словно простёрлась пелена, мешающая созерцать высшую степень недовольства Пака. Из него полился поток доброжелательного гнева, если такой вообще существует, потому что брюнет то всплескивал руками и называл действия своего друга глупейшей ошибкой, то его пыл утихал и он максимально спокойно — насколько ему позволял характер — проговаривал, как нужно поступить. Признаться, со временем Чимину стало даже жалко смотреть на попытки своего друга «образумить» его, ведь все его старания казались Паку бесполезной тратой времени. Артист даже сам не до конца разобрался, почему так просто готов отпустить девушку, хотя, если быть честным, простым решением это назвать нельзя. Его леденила мысль, что он, возможно, больше не увидит её вообще. А если и не так, то пугало расстояние, время. Вдруг он вправду допускает ошибку? Но ему казалось, что легче пока отдаться на волю случая, чем действовать наперекор всем обстоятельствам и пытаться что-то изменить. Кто ж знал, что «люблю» принесёт ему столько трудностей. После вчерашней похоронной церемонии они с Макото перекинулись только парой фраз. Паку было тяжело: на него давила обида; но и чувство вины, которое испытывала девушка, было не меньше. Уже перед домом она, по словам Хосока, лично сообщила тому о своём отъезде, на что друг поинтересовался точным временем вылета, а после предложил помощь; адвокат отказалась, заверив, что вещей не так много и она управится сама. Позднее Чон передал информацию танцору, поэтому если память Чимина не подводит, то самолёт взлетает в восемь часов вечера. Каждый раз, когда часовая стрелка оповещала о прошедших шестидесяти минутах, тем самым приближаясь к цифре восемь, Чимину становилось хуже. Выпить пива без разговоров о тревожном вроде бы удалось. Но, как уже стало ясно, не говорить о тревожном не значит не тревожиться. По сравнению с относительно спокойным утром, сейчас он сидел как на раскалённых углях, и с каждым разом Некто подкручивал температуру. Потому сидеть на стуле для него было точно покорно ждать смерти, поэтому Пак решил занять себя всевозможными делами. Он навёл порядок у себя в квартире, всё тщательно пропылесосил, подмёл на кухне, даже ножи наточил зачем-то, хотя редко когда ими пользовался, поэтому как таковой необходимости в этом не было. Непоседливого парня Хосок просто чудом умудрился усадить за стол и нормально поболтать о том о сём. Они, правда, первые минуты просто молчали. Чимин смотрел куда-то в окно и постоянно бегал глазами, будто кот, пристально следящий за игрушечной мышью. А Хосок так же сосредоточенно глядел на друга, всё не отпуская этот случай с Макото. У Чимина впервые какие-то серьёзные отношения не только с девушкой, а с человеком в принципе, не считая самого Хосока, конечно. И, кажется, все страхи пятнадцатилетнего мальчишки выявляются уже сейчас. Паку нравились всего лишь два человека в его жизни — по крайней мере это то, что знает Хосок. Как правило, всё начиналось с простой доброты и внимания. Чимину было достаточно капельки внимания: стоит кому-то заметить, какой у него красивый шарф, или поинтересоваться его увлечениями, и парень тут же широко улыбнётся и едва ли не хвостиком завиляет, как самый добродушный пёс. Но вся доброта и искренность тех, кто ему нравился, не имела серьёзных намерений. Хосок об этом знал, маленький Чимин — даже не догадывался. Признаться, Чону было его до ужаса жалко. В то время Пак был более открыт с ним, наверное, в силу подросткового возраста. Он помнит, как тот мог пожаловаться на какую-то девчонку, которая после того, как сделала ему одноразовый комплимент, теперь в его сторону даже не смотрела. Или порой даже упомянуть о том, как тяжко ему приходилось, когда его били сверстники, а за него некому было заступиться. Говорил, как ему повезло с таким другом, как Хосок. А однажды, как уже потом сказал Чимин, по глупости вырвалось, что если бы не он и не его мама, то наверняка он бы умер давно. Где-то там, где никто бы не нашёл; в таком месте, с которым он ощущает родство. У Чона тогда глаза на лоб полезли не сколько от откровенности, сколько от скрытых желаниях его друга. Он тогда чуть не расплакался даже. Затем ещё смутно, правда, но помнит, как застал Пака за аутоагрессией. Признаться, тогда Хосок и слова такого не знал, но, увидев, что Чимин играется со стёклышком, а одна из его рук испачкана в крови, он уже заподозрил неладное. Словно он сразу прознал, что это не случайность никакая. Собственно поэтому его друг даже лгать не видел смысла. Уж какой дурак в чушь поверит при таком раскладе. Шестнадцатилетнему Хосоку тогда стало очень-очень страшно. Он подумал, что тот вовсе с катушек слетел и готов на самое худшее, на самое непоправимое! Только по истечении некоторого времени он понял, что Пак не собирается самоубийство совершать. Он просто наркоман в каком-то смысле. Поиграется, поймёт, что плохо дело, и бросит. Но Чимин не бросал никак. Он стал заядлым наркоманом, а не тем самым школьником, которому просто-напросто вставило разок и больше такого не хочется. Это необратимый процесс, конец которого весьма плачевный. Ломка подступает с каждым разом быстрее. А в один миг наркотика слишком много в организме становится, да так много, что тот уже не справляется, как бы ни хотел. И конец. Хосок вот этого боялся: Чимину башню сорвёт, получаемой боли уже будет недостаточно, и он подсядет на что-то более сильное, что контролировать станет в разы сложнее. В конечном итоге — просто невозможно. Добродушный Хосок предлагал: «Давай одолжу у мамы денег и к психотерапевту тебя запишем?». Друг то и дело отмахивался, говоря, что справится. Хосок-то спустя время прекратил предлагать, но его душа раскололась на две части. И если бы части этой самой души умели разговаривать, то одна из них наивно бы доверяла и твердила: «Справится!», а другая отчаянно говорила бы: «Нет». Не успел как-то друг уследить, когда темы уже известного ему селфхарма и его мамы перетекли из обсуждаемых в запретные. Он мог понять, что тот не желает колыхать прошлое без надобности и уж тем более говорить о нём. Для них будто существовали только последние два года, а травмирующее время до совершеннолетия скрыто за плотной вуалью. На какие-то деньги, но Пак всё-таки решил наведаться к психотерапевту. Тому спустя время поставили диагноз хронической формы депрессии и выписали антидепрессанты, которых, как стало известно, хватило ему не так надолго. Но вот пока хватало, Чимин хотя бы чуточку живее был. Однако, глядя на друга сейчас, Хосок задаётся вопросом: «А существует ли антидепрессант в виде человека?» Судя по парню, можно ответить утвердительно. Японка, которую он повстречал как-то, словно вдохнула в Чимина вторую жизнь. Он тогда даже почаще язвить и шутить стал, а это уже означает, что состояние у него знатно улучшилось. А тот факт, что это знакомство к самой настоящей влюблённости привело и даже каким-то большим чувствам, — так тем более! Излечился почти что и без ваших этих антидепрессантов. Только вот загвоздка тут есть, как стало ясно: человек-антидепрессант, хоть и антидепрессант, но ведь все ещё наполовину человек. А люди… Они, знаете, далеко не как пилюли, которые дают гарантию стабильно лечить. Люди на то и люди, что меняются. И состояние людей, которые подвластны жизненным обстоятельствам, тоже меняется. И в один момент могут сработать совсем наоборот. Не вылечить, а только ухудшить протекание болезни, какой бы та ни была. Что же это за таблетка такая, состав которой может каждый раз быть разным? Вот, например, сейчас таблетка под названием «Макото» сработала не совсем так, как всегда, и Чимин теперь грустный, тревожный и подозрительно задумчивый. А таблетка ли вообще виновата? — Занавески грязные какие-то, — говорит Чимин, разбивая тишину и внутренний монолог Чона. — Постирать нужно. Представляешь, я их не стирал с того самого времени, как заехал сюда. «А занавески вообще стирают?» — мелькнул вопрос у Хосока. По-видимому, да. Ну, Чимин-то бреда не скажет, правильно? Хотя кто знает теперь, как эти таблетки в облике девушки на него действуют. В квартире Пака стало находиться даже как-то непривычно. Плита вымыта, грязной посуды нет; вокруг раковины капель воды, которые почти никогда не удосуживался вытереть Чимин, тоже не найти. Все вещи по своим местам разложены, растение на подоконнике полито — быть может, у него ещё есть шанс на свою цветочную жизнь? И не то чтобы неуютно, просто вот… Не как всегда. А ещё его друг ни чипсов своих любимых — пачки из-под которых нередко валяются около кровати — не попробовал, ни глотка пива не сделал. «Наверняка тёплое уже», — вслух заметил Хосок, но тот даже внимания не обратил, продолжая смотреть куда-то. — Может, я всё же неправильно поступаю с Макото? — промолвил темноволосый, а брюнета как током шибануло. На этот раз он повёл себя сдержанно и ни слова не выговорил, ведь ранее друг чётко и ясно сказал, что тема закрыта. Откуда ему было знать, что та закрыта только для Хосока? Для танцора она оставалась вполне открытой, как выяснилось дальше. — Она всё-таки хорошая, правда ведь? И весело с ней было, и разговоры по душам такие содержательные велись… Как с тобой прям, — добавил он, а Чон хотел было улыбнуться, но ему шок не позволил. — Я бы ещё в первую встречу сказал о том, как сильно мне её лисьи глаза понравились. И шарф её… красный такой, который я не раз помогал ей завязывать. Теплый, наверное, раз она носила его почти всю зиму. Мне так приятно было слышать, как она хвалила меня. Даже с самого начала похвалила за выступление, когда толком знакомы не были. И цветы мне подарила, азалии свои. Я их в вазу поставил в тот день и даже подумал, что она милая, но как-то отмахнул эти мысли быстро. Словно я сам себе любить запрещал, думая, что всё это неправильно как-то. А ведь что плохого в любви, Хосок? Меня матушка любила сильно и только из-за неё в моём сердце отпечаталось то, что любовь всё-таки приятна. Дарит спокойствие поздно ночью, спасая от кошмаров. Обнимает до хруста костей, словно отдавая всё своё тепло. А ты взамен не только душой расцветаешь, но ещё и сам становишься тёплым, желая делиться своим неповторимым теплом с тем человеком. И вы так друг дружке передаёте его из рук в руки, — на этом моменте он засмеялся, сделав длительную паузу. Хосок всё это время внимательно слушал и, подумав, что стоит поддержать диалог, начал говорить: — Ты тоже тёплый, Чимин, — заверил он его. — Просто ты своё тепло усердно прячешь. Так сложилось, что ты боишься другому показать любовь свою. А ты попробуй во всех красках проявить её. Особенно, когда другой человек так сильно в ней нуждается. Чимин наконец-то показал своё лицо, посмотрев на друга. У того, оказывается, щёки горели красным пламенем, хотя ни капли алкоголя не попало в его организм. — А что, если страшно? Хосок по-доброму улыбнулся, словно разглядел в Паке маленького ребёнка. — Я тебя знаю со школьных лет. И если ещё тогда я мог тебе честно сказать, что ты показываешь свою любовь не тому человеку, то сейчас, поверь мне, ты сделаешь правильно, если вверишь её той, которая тебя искренне ценит. Это больше не обман. Это сущая правда. Тогда, как показалось Чону, друг впервые так сильно поверил ему. Всё то время, пока он говорил, Чиминовы глаза даже не моргали, а взгляд был вдумчивый и проникновенный. Вскоре парень ушёл, оставив после себя лишь пустой стакан из-под пива и морской аромат одеколона. Чимин, встав с места, двинулся в гостиную прямиком к стеллажу, на котором лежали те самые мамины любимые кассеты. Вчера он не уделил ей должного времени, да и голову занимали мысли совсем о другом. Нет, Пак не преследовал цель добить себя окончательно. Впервые спустя столько времени ему, правда, хотелось послушать их, а не просто словить жгучую ностальгию. Ну вот и встретились, мам.***
— Ты как? Брюнет протягивает стаканчик ароматного кофе и присаживается рядом. Адвокат благодарит, берёт в руки и сразу же отпивает осторожно, страдая от недостатка кофеина в организме. — Жить можно, — отвечает с такой же глупой, как и вопрос, улыбкой. В принципе, можно, но не хотелось совсем. Хочется в гроб залечь да крышечку захлопнуть. Убраться из этого мира восвояси, отдавшись покою. Но это скоро пройдёт. Как и всё хорошее в её жизни, по-видимому. Аэропорт кишит людьми. Семьи, влюблённые пары, бабушки и дедушки. Кто прилетает, кто улетает. Вон, справа сошедшая с самолёта девушка кидается на руки к своему молодому человеку — видно, не виделись долго, — кружась и сливаясь в долгожданном поцелуе. Слева мамочка со скоростью Флэша завязывает шнурочки своему чаду, широко открывая рот, — кричит, наверное. «Чего на ребёнка кричать-то? Иногда шнурки завязывать достаточно проблематично, когда короткие особенно. Вот у меня тоже не раз развязывались в самых неподходящих моментах, так что теперь, убиться?» Примерно такие размышления происходили у адвоката в голове. Бывало, она вообще о чём-то нелепом задумывалась. Вела себя странно: то окружающих людей рассматривала, бормоча что-то, то глядела в уже пустой стаканчик, на дне которого осталось немного пенки, и ни на что не обращала внимания. Впрочем, Рэйден почти всё это время рядом был, но Макото ни жарко ни холодно, сидит он рядом или отлучился куда-то. Толку? Прокурор, бывало, предупредит, что в туалет отойдёт или что где-то продают маффины, а он проголодался; спрашивал, какой девушка будет: шоколадный или ванильный? Макото ему не дала однозначного ответа, плечами пожав. Так он потом прибегает с изделиями двух вкусов и говорит: «Не знал, какой ты захочешь, поэтому купил два». По итогу он эти два сам и съел, ведь Сараи твёрдо отказывалась, ссылаясь на то, что не хочет есть ничего перед вылетом. — От сладкого может затошнить при полёте, — внезапно заговорила она. Рэйден, поднося к губам маффин, чтобы сделать следующий укус, резко закрыл рот, глянув на коллегу. — А я воздушной болезнью не страдаю. После этого она посмотрела на него ещё несколько секунд — точно со скрытой завистью — и отвела взгляд, снова замолкнув. Прокурор непривычное для адвоката поведение списал на потерю единственного родителя, едва ли догадываясь, что к этому какое-то отношение имеет её новый друг. 7:30 PM С каждым шагом тело тяжелело, словно на её спине брезентовый мешок со всем чем не нужно и она вот-вот поцелует пыльный пол. Тошно от всей этой ситуации, а ощущение, что она делает что-то неправильное, не отпускает. «Впрочем, это не конец, верно?» — так успокаивала она себя раньше, да сейчас перестала даже пытаться. Тревога росла, выливаясь в покусывание губ, частые оглядывания, словно в попытках увидеть кого-то; совесть съедала по кусочкам, и теперь громоздкий эшафот кажется смертью поприятнее, чем отдать себя собственному разуму. «Ну же, Макото, очнись!» — одёрнула она себя. А разве разум не спасает? Он же отчаянно подаёт знаки, чтобы она на пятках развернулась в обратную сторону и убежала поскорее. А что в Японии, собственно? Одинокий город, квартира, как и она теперь, пустая — хоть бери и кошку заводи, так чьих-то когтей, скребущих по сердцу, хватает сполна. Никого больше нет. Она одна. И страх такой окутывает. Тяжело, когда всё время с кем-то по жизни был, а сейчас один остался. Макото до дрожи пугала эта мысль. Пусть здесь, в холодном и чужом Сент-Поле, но со «своим» человеком, чем там. Так будет проще. Намного проще. Она чувствовала, что если уедет, то сгниёт там заживо. А девушка, по большей части, искренне жить хотела, пусть сейчас силы находились только для существования. Точно так. — Предъявите билет и паспорт, — произнесла женщина, протягивая руку. Макото, стало быть, предоставила необходимое, но в какой-то момент её рука сжала паспорт с вложенным билетом на самолёт. Она взволнована, даже, можно сказать, пребывает в какой-то панике и тупится. Вскоре мотает головой, извиняется, разворачиваясь и судорожно пробираясь сквозь толпу людей в очереди обратно. Коллега, ожидавший адвоката уже на подходе к телескопическому трапу, изгибает брови в недоумении и немо зовёт её через стеклянные двери, но та уже не слышит. Сердце её так громко кричит, что ей даже не слышно недовольства посторонних, которые нисколько не спешили уступить ей дорогу. На лице её застыл страх, но чем ближе она подходила к выходу, тем легче ей становилось. Наконец, толпа осталась позади. Облегчение пока ощущалось слабо, но Сараи точно знала: она поступает правильно. Выйдя из целого лабиринта на свежий воздух, она вздохнула. «Давно не виделись, Сент-Пол», — произнесла она в мыслях, едва усмехнувшись. Но усталая усмешка долго не задержалась на её лице, вновь сменившись переживанием. Сердцебиение стало отдавать удары прямо в голову, и у девушки она разболелась сильнее, чем несколько минут назад. Такой ураган мог вызвать только Пак Чимин. И не просто он, а именно его присутствие здесь и сейчас. Его вид был грустным, потрёпанным и едва ли можно сказать, что этот человек кого-то ждал с нетерпением. Скорее, юноша выступал в роли провожающего. Точнее, уже проводившего. Их взгляды встретились лишь спустя минуту, как только Пак прекратил смотреть себе под ноги, ощутив, что за ним кто-то наблюдает. И так, главное, долго, без какого-либо смущения, и наверняка он подумал, что это был человек, у которого отсутствует такт и воспитание. Он даже не подозревал, что его и без того сильное недовольство (прежде всего, самим собой) сменится полным ошеломлением, а причина этого заставит почувствовать пока не совсем раскрывшуюся отраду. Макото доверяла его глазам, ведь они не умеют лгать. Она научилась читать Чимина по глазам. И именно благодаря этому умению подметила шок, хотя, в принципе, скрыть его, даже при желании, он был бы не в состоянии; затем уже менее выраженную нескончаемую тоску. Чимин, наконец убедившись в том, что всё это взаправду и Макото впереди не является последствием его поехавшей крыши, поморгал несколько раз и продолжил идти к ней навстречу. Как только он был на расстоянии вытянутой руки, она открыла рот и заговорила: — М-мне очень жаль, что обстоятельства приняли такой оборот, и мне уж точно не хотелось, чтобы мы оба чувствовали то, что чувствуем сейчас, — выпалила она дрожащим голосом, а её лицо воспылало румянцем. Была бы его воля, он бы уши закрыл, ведь не желал слышать всего того, что она говорила. Потому что это уж точно не её вина. Не вина, быть может, и его самого, хоть он в этом крайне сомневается. Не сумев обличить мысли в слова, он с аккуратностью коснулся её лица, обхватив его своими прохладными ладонями. Японка замолчала под остротой нахлынувших чувств и мурашек, окативших всё её тело. Он мягко поглаживал её розовые щёки своими большими пальцами, глядя в девичьи глаза. Своим взглядом он транслировал нежность, заверяя девушку, что всё в порядке. Теперь уж точно всё в порядке. А она невольно робела от его ласк и теплоты. Часы незаметно пробили уже вторую минуту девятого, самолёт неподалёку с шумом оторвался от земли, стремительно набирая высоту. Под удаляющийся свист Чимин смело прикоснулся к слегка дрожащим губам девушки своими, вовлекая её в ленивый поцелуй, наполненный фейерверком эмоций. Они целовались так сладко, так упоённо. Поначалу Макото боялась сделать лишнее движение, но поняв, что сам Пак желает чувствовать её ближе, прильнула к его телу в самом горячем объятии. Чимин поглаживал её щёки, подбородок, обводил кончиком пальца контур скул, всё лучше сознавая, как сильно жаждет окунуть её в самую искреннюю и сильную любовь, на которую он только может быть способен. Когда губы стали постепенно уставать, они отпрянули друг от друга в сладкой истоме с расцветшей улыбкой на лицах и пламенной любовью друг к другу.***
Ближе к ночи полил дождь, удары по стёклам которого были громкими, но, несмотря на это обстоятельство, приятными для слуха. Они выключили весь свет, оставив лишь маленький светильник на письменном столе, и комната погрузилась в полумрак. А они неустанно разговаривали. После столь сладостного контакта ему думалось, что говорить без смущения теперь не получится, но на его удивление Макото, кажется, говорила ещё больше, чем обычно. Её взгляд то был наполнен неясной ему печалью, то вспыхивал восторженной радостью, стоило только Чимину коснуться её. Смущение постепенно удалялось, и вскоре Пак тоже почувствовал себя как никогда раньше расслабленно, одаривая девушку своими частыми улыбками и заливистым смехом. Со временем Макото в белой майке и джинсах лежала на заправленной постели, положив руки на живот, и, глядя в потолок, разговаривала с Паком, который стоял неподалёку от окна, внимательно слушая. Вместе с дождём закончила свой говор и японка. Некоторое время они сидели в тишине. Вскоре Чимин вздохнул и сказал: — Столько недосказанностей хочется озвучить, — о том, как полюбил и любит, как хочет в будущем любить. — Которые в стеснении и страхе затаились… Девушка усмехнулась в полумраке, и её смешок с эхом отскочил от стен квартиры. — Не стоит торопить время. Это далеко не последняя твоя возможность сказать всё то, что душа таила глубоко в себе, — заверила она, как бы избавляя Чимина от некого мучения. — Откровенно говоря, мне тоже есть, в чём признаться. — Надеюсь, это не что-то плохое. — Вовсе нет! — воскликнула она с лёгким возмущением. — Более того, это исключительно хорошее. Чимин улыбнулся. Слыша лёгкий хруст простыней, которые прогибаются под девичьим телом, он отрывает голову от вмиг потухших фонарей за окном и поворачивается на звук. Силуэт Макото не спеша движется к нему. Её ладонь по касательной проходит по юношескому плечу и совсем скоро опускаясь на предплечье. Она чувствует шрамы под каждым прикосновением, и Чимина оторопь берёт. Ему хотелось руку одёрнуть ещё несколько секунд назад, но почему-то он покорно ждёт, пока девушка посмеет обвести раны по контуру своими ногтями. Он уж подумал, что Макото спросит что-то, заведёт разговор на больную для него тему, но та молчала. Её рука вскоре скользнула в ладонь Чимина и сжала её крепко, но мягко. И именно в этот момент Пак понял, что девушка сумела передать даже невербально больше, чем любой другой словами. Макото, в принципе, сделала для него намного больше, чем любой другой человек. И если ещё пару месяцев назад он не мог дать ответ на вопрос: «Почему же она делает всё это со мной?», то сейчас Чимин говорит уверенно и без каких-либо сомнений: это результат любви. Смущённой, но такой трепетной; долгое время скрываемой и кое-кем не признаваемой, но всё же пробившейся и сильной.