***
Вечность питается уходящим временем, а время утекает странным образом. Если сосредоточиться на тишине и спокойствии, можно подумать, что мысли естественным образом начнут выстраиваться в ряд. Если пройдёт достаточно времени, мозг сам собой сместится настолько, что позволит подобию рациональности выйти на передний план. Но этого не произошло, и Гермиона нигде не могла найти ни унции рациональности, запрятанной в её мозгу. Ничего не прояснилось, и большую часть следующих нескольких часов она провела, знакомясь с часами на камине и всем остальным, что попадало в поле её периферийного зрения. Часы казались сделанными из древесины тёплых тонов — возможно, вишни или красного дерева. Честно говоря, на фоне остальной обстановки комнаты и пристрастия Нарциссы Малфой к вычурной мебели они выглядели довольно скромно — если предположить, что именно миссис Малфой декорировала поместье. Циферблат часов был небольшим, он занимал только верхнюю их половину, а в нижней части находилось окошко. Гермиона не осмелилась подняться, но со своей точки обзора решила, что это птицы или какие-то цветочные орнаменты, выгравированные в стекле или отчеканенные золотом. Римские цифры показывали время, и Гермиона следила за тем, как стрелки отсчитывают часы. Она часто проверяла их, но также и не проверяла, обнаружив, что её больше волнует изображение в зеркале. Огонь окрасил её лицо так же, как и лицо Драко прошлым вечером. Она выглядела усталой. Гермиона хотела получить ответы и боялась, что их не будет ещё очень долго, поэтому задумчиво сидела, изо всех сил пытаясь остановить свой разум, пытающийся ухватиться хотя бы за что-то. Это был урок терпения, и ко второму часу Гермиона пришла к выводу, что его у неё не так много, как казалось в начале дня. Если судить по клочку света под занавесками, наступил полдень. Гермиона села на один конец дивана, потом на другой, но окончательно так и не встала. Она ковыряла потёртости джинсов на коленях и размышляла, когда же её одежду очистили. Неужели после того, как снова одели? Ещё один пункт, добавленный в список вещей, которые она одновременно помнила и не помнила. Её память, казалось, медленно возвращалась, но по кусочкам, которые невозможно было собрать воедино, пока все они не оказались перед ней, поэтому Гермиона переключила своё внимание на то, что помнила. Джинни. Рон. Перси, Бруствер и отслаивающиеся обои за его головой. Выбралась ли Джинни? Может, Рон переживает, где она? В любом случае, Гермиона пропала — её не было ни в списке погибших, ни в списке выживших. Мысль тревожила, потому что, как бы она ни надеялась, что её ищут, Гермиона знала позицию Грюма относительно поиска пропавших без вести. В большинстве случаев они не стоили риска. Где же она оказалась? В голове пронеслось предупреждение об облавах на убежища, о встрече во второй половине дня, о женщине, лежащей на полу. Последний взгляд перед тем, как Гермиона украла банки с едой у мертвецов. Ужас, через который она прошла за несколько часов до того, как дом, в котором они остановились, постигла та же участь. Гермиона подумала о Шарлотте, гадая, успела ли она выжить, прежде чем тяжесть в груди Гермионы подсказала, что лучше об этом не думать. Она так и не узнала имени той девушки: а знал ли его кто-то её вообще? В любом случае, внимание Гермионы сосредоточились не на том, как её звали, а на том, что она чувствовала. Она ощутила, как по коже поползло воспоминание: кашель с кровью и ботинок на груди. Пауза, а потом зубы впились ей в шею, плоть натягивалась, пока не разорвалась окончательно. Тупые зубы перегрызли кожу. Только перевалило за полдень, когда солнце стало менее ярким — давая миру передышку, пока он снова готовится к достойной встрече, — и раздался щелчок дверной ручки. Замерев, Гермиона услышала, как она повернулась и засов отделился от рамы. Наклонившись в сторону, чтобы полностью видеть вход, Гермиона наблюдала, как Нарцисса вошла, тихо закрыла дверь и повернулась лицом к комнате. По взмаху палочки над ней зажглась люстра, которую Гермиона не заметила раньше. Прищурив глаза, Гермиона следила за ведьмой в зеркале, пока та осматривала комнату. Даже Гермиона, повернувшись, чтобы взглянуть на Нарциссу, могла признать, что при свете комната выглядела гораздо хуже. Книги были разбросаны по полу, а кресло у письменного стола — завалено ими и сдвинуто с места. Ящики — выдвинуты, один из них находился на столе, а стоявшая на нём маленькая лампа чуть не опрокинулась, её спасла только боковая стена книжной полки, на которую та опиралась. Кресло слева было раскурочено, на полу валялся наполнитель, который перемешался со стопками книг на полу. Ковёр, на котором стояла Нарцисса, лежал смятый, сдвинутый с места и завернутый с одного края. В общем, царил хаос, и Гермиона смутно помнила, что сама его устроила, но всё равно не испытывала к этому никаких чувств. Нарцисса прошла в центр комнаты и повернулась к маленькому столику. Стояла тишина, пока ведьма изучала белую фарфоровую вазу, которая находилась в опасной близости от того, чтобы упасть — почти наполовину свисала с края. Наконец женщина заговорила тихим и ровным тоном. — Я не против того, чтобы вы переделывали интерьер, но, пожалуйста, учтите, что это семейная реликвия. — Она поставила вазу обратно на стол, подальше от края. Гермиона встретилась с женщиной взглядом, гнев нарастал от такой наглости. — Где моя палочка? Нарцисса не ответила, сделав ещё несколько шагов по комнате и бросив взгляд в сторону спальни. Сжав губы, Гермиона поняла, что комната выглядит так же плохо, если не хуже. Будто услышав её мысли, Нарцисса хмыкнула, и Гермиона поняла, что ведьма не так довольна, как кажется на первый взгляд. — Я пришла сказать, что сегодня вечером у нас будут гости, и вам придётся остаться в своей комнате, — сказала Нарцисса, отводя взгляд от спальни. Она окинула Гермиону пустым взглядом, но на её лице читалось напряжение. Расчёт — всегда расчёт. — Где. Моя. — Гермиона встала. — Палочка. Раздражение, прозвучавшее в её голосе, заставило Нарциссу прищуриться. Если бы Гермиона не ждала этого момента — часами перебирала в голове свои чувства и варианты, ожидая, пока кто-нибудь войдёт в комнату, — она могла бы испугаться. Может, и не испугаться, но немного опасаться, беспокоиться. Она перебирала свои чувства, продираясь сквозь них, как сквозь грязь, и не нашла ничего стоящего. И хотя где-то на задворках сознания Нарцисса Малфой была пугающей, Гермиона не могла найти в себе силы на страх. — Я понимаю, что у вас есть вопросы, мисс Грейнджер. — Нарцисса подошла к Гермионе, теперь их разделял только диван. — Но вы должны выслушать меня. Голос Нарциссы стал строже, и она окинула Гермиону взглядом, полным чего-то близкого к злобе. Гермиона, давно привыкшая к подобному выражению лица из-за этого особого оттенка серебряных глаз, смело встретила его. Нарцисса сделала паузу, затем продолжила: — Вы гостья в этом доме — да, — Нарцисса прервала Гермиону, когда та собралась возразить. — Гостья. Вы здесь, но никто вас здесь не держит. Вы можете свободно передвигаться по этому крылу дома, но я считаю, что вы достаточно умны, чтобы понимать своё положение. — Она вскинула одну идеально ухоженную бровь. — Дело не в вас. Это не имеет к вам никакого отношения — на самом деле, речь идёт о гораздо более серьёзных вещах, и я уверена, что вы об этом не помните, потому что именно я вливала все эти зелья в ваше горло, но я не была… не была… рада решению Драко привести вас сюда. Гермиона не оценила напоминание о пробелах в памяти. Напоминание о том, что она находилась во власти ведьмы, стоявшей перед ней, и хотя ничего не произошло — она чувствовала себя хорошо и не пострадала от рук Нарциссы Малфой, — Гермиона понимала, что та сделала выбор. Если бы Нарцисса захотела — по-настоящему захотела, — Гермионы бы здесь не было. — Однако вы здесь, и это не касается Ордена — это не вытягивание соломинки, как, судя по всему, поступает ваша сторона. У нас есть соломинки, и мы аккуратно расставляем их, деликатно перемещаем, и везде царит порядок. — Нарцисса сцепила руки в замок перед собой. — У меня сложилось впечатление, что это самое безопасное место для вас, так что, пожалуйста, ради вашего же блага — думайте рационально. Ради моей семьи — если вам это важно, хотя я могу понять, почему вы думаете иначе… — Нарцисса бросила короткий взгляд на Гермиону. — Ради Драко, ради его же блага — осознайте, в каком положении вы находитесь. Гермиона ничего не ответила, но Нарцисса выдержала её взгляд. Если честно, Гермиона больше не волновалась за свою семью. Она почти не заботилась о себе и о том положении, в котором оказалась, но что-то ёкнуло при упоминании имени Драко. Его риск привести её сюда должен был что-то значить, должен был иметь какой-то вес, хотя Гермиона не знала, в чём этот вес заключался. Нарцисса словно проникла в её разум, пробила себе путь сквозь её защиту и нашла то, чего Гермиона даже не осознавала. Ради Драко. — Драко придёт завтра, если у вас останутся ещё вопросы, и да, вам стоит прислушаться к моим словам. Нарцисса выпрямилась и подняла палочку. В одно мгновение всё вернулось на свои места: набивка оказалась в подушках, а книги аккуратно встали на полки. В комнате воцарилась тишина: волшебство стёрло все следы волнения Гермионы, и Нарцисса ушла, щёлкнув за собой дверью.***
Гермиона наматывала круги. По часам она определила, сколько времени у неё занимало дойти из одного конца комнаты в другой. Почти сорок пять секунд, а затем она ждала оставшиеся пятнадцать, прежде чем начинала путь обратно в другой конец. Лишь дважды она ошиблась в подсчёте шагов и шла слишком быстро, а часы как будто насмехались над этим фактом, пока она стояла лишние несколько мгновений, не зная, что делать. Время от времени Гермиона брала с полок пару книг, чтобы полистать их, впрочем, отвлечься удавалось ненадолго — в итоге она всё равно бросала фолиант на диван и подходила к большим двустворчатым дверям. К этому времени на диване скопилась уже целая стопка книг, и Гермиона остро ощущала, как проходит время. В комнате было холодно, и она несколько раз садилась на пол, подтягивая под себя ноги, чтобы согреть их. Она не смогла найти ни обуви, ни носков, но её не удивляло, что в таком поместье может гулять сквозняк. Время от времени Гермиона замирала, поворачивая ухо в сторону двери, и смотрела на часы, следя, как тянутся минуты. Хотя она не знала, чего ждёт, объединившийся с часами страх насмехался над ней, чтобы заставить минуты идти медленнее, чем в любой другой день. С момента ухода Нарциссы прошло почти четыре с половиной часа, и Гермиона проверила каждый уголок и щель в комнате. Она знала, как повторяется рисунок обоев на каждой стене. Подсчитала количество подушек, брошенных на кровать и диваны, и даже перебрала в шкафу, кажется, целую стопку старых мантий Драко, оставшихся со времён школы. Гермиона разрывалась, часть её сознания подсказывала не следовать советам Нарциссы. Было трудно поверить, что ведьма полагала, будто Гермиона прислушается к её предупреждению — как она могла? Гермиона застряла в этой комнате с обрывочными воспоминаниями и ничего не могла сделать. Мысль о том, что она должна сидеть здесь, пока что-нибудь не случится, звучала нелепо. Гермиона провела месяцы, мечась между убежищами и сражениями — теперь её одолела стагнация. Она ещё никогда не находилась так долго в подобном состоянии, как сейчас, и это не давало покоя. Суетливость едва ли помогала. Шатания туда-сюда только усиливали панику — её ноги, волочащиеся по ковру, производили не электричество, а страх и ужас, — а стоять на месте и вовсе было хуже всего. Поэтому она двигалась, боролась, сопротивлялась обстоятельствам. Гермиона подошла к двери, потянулась к ручке и почувствовала на ладони гладкое стекло. Медленно повернув её, она остановилась, когда открыла замок. Где-то в глубине души она понимала, что приняла ужасное решение, абсолютно неправильное, но любопытство взяло верх. Оставаться в комнате — не вариант. Гермиона на мгновение забеспокоилась о своей психике. Она порылась в памяти и убедилась, что ещё не готова уходить из поместья. Ей нужно было удостовериться, что она не привыкла к позолоченной клетке, в которую её, похоже, запихнули. Добровольно — это слово снова промелькнуло перед глазами, насмехаясь над ней. Гермиона уйдёт. Она хочет выбраться, а, оставаясь там, где наказано, этого не добиться. Она отпустила ручку двери, медленно подождала, пока та не встанет на место, чтобы не издавать лишнего шума, и сделала несколько шагов назад. Пятка зацепилась за край ковра, и Гермиона упала назад, потеряв равновесие. В то же мгновение она замерла, услышав шум внизу. Было так тихо, что пришлось задержать дыхание, чтобы убедиться, что она действительно услышала его. Звук напоминал плач и хныканье. Гермиона медленно поднялась, поправила край ковра носком и разгладила рубашку, перебирая подол между пальцами. Подойдя к двери, она снова прижалась к ней ухом и затихла. Прошло несколько минут, и вокруг стояла тишина и спокойствие, а затем воздух прорезал крик. Не столько крик, сколько вопль. Вопль страдания — звук чистой агонии. Гортанный и резкий. Сразу за ним раздался ещё один, почти без паузы, но он перешёл в сдавленный всхлип и стон — протяжный и глубокий. Каждые несколько секунд стон обрывался, и крик снова прорывался сквозь воздух с громким вздохом. Несколько раз Гермиона слышала только вздох, будто глаза человека распахивались от неверия собственным ощущениям. Гермиона не осознавала, что вышла из комнаты, пока не оказалась в холодном тёмном коридоре. Пол здесь давно не чувствовал человеческого тепла, словно между стенами и деревянными панелями поселилось ощущение затхлой пустоты. В голом коридоре царил полумрак, лишь клочок света пробивался из-за угла за самым дальним поворотом, куда Гермиона и направлялась. Остановившись на полушаге, Гермиона не услышала ни звука, кроме своего дыхания и биения сердца, казавшегося слишком громким в окружающей тишине. Она вытерла ладони о джинсы, затем отступила назад и прижалась спиной к стене. Шёпот — тихий, но суровый, рассекавший пустоту — двигался вверх по лестнице, петлял по углам и крутился вокруг её головы, пока Гермиона кралась вдоль коридора. Дойдя до его конца, она быстро пересекла проём и направилась к противоположной стене. Прислонившись спиной к углу, Гермиона ухватилась за лепнину и в очередной раз выровняла дыхание. Сделав вдох, она медленно заглянула за угол. Там было пусто, но из большого витражного окна, обращённого к главной лестнице, на стены каскадом лился свет. Он озарял комнату неестественным голубым свечение, углубляя тени, отчего коридор казался ещё более холодным и неуютным. По полу рассыпались узоры, и, присев, Гермиона медленно двинулась за угол. Она увидела вершину главной лестницы, которая вела вниз и открывала вид на парадный вход в поместье. Сглотнув, Гермиона снова услышала голос, но на этот раз громче, — торопливый и пронзительный. Выпрямившись, Гермиона встала на цыпочки и быстро пошла по коридору, держась как можно ближе к стене. Дойдя до конца, она вышла на главную лестницу и замерла. Лёд в венах — вот на что это было похоже за мгновение до того, как она снова услышала крик, на этот раз ещё ближе, ещё громче и ещё отчётливее. Это был знакомый возглас, навевающий мысли о пытках и мучениях. О том, как Гермиона сама корчилась на полу гостиной, борясь за жизнь, когда её визг рассекал воздух, словно лезвие. Ощущение удара черепа о твёрдый пол — боль в затылке, но она не шла ни в какое сравнение с той агонией, которую Гермиона чувствовала от палочки Беллатрисы. Жгучая, режущая, рвущая, раздирающая — всё, что только можно был представить, что только могло причинить боль — всё это чувствовалось одновременно. Гермиона не могла придумать ничего хуже, чем ощущение, когда тебя выворачивает наизнанку. Разорванная кожа и распоротая плоть, но никаких видимых ран. Тогда она выглядела целой, но чувствовала себя расчленённой. Крик раздавался несколько долгих мгновений. Секунды превратились в минуты, прерываемые лишь вздохами или захлёбывающимися рыданиями. Судя по голосу, он принадлежал мужчине — хотя пытки для всех звучали одинаково. Гермиона замерла, чувствуя сковывающий ужас и пытаясь понять, что именно она слышит. Голос стал ослабевать — не прервался, но звучал теперь сдавленно, словно голосовые связки человека были разорваны до неузнаваемости. Гермиона представила, как кто-то — не важно: мужчина или женщина — задыхается, рот широко разинут, а глаза полны страха. Страх перед болью, которую этот человек испытывал, и перед тем фактом, что был больше не в состоянии кричать — он так много плакал, что единственная отдушина больше не являлась выходом. Ужас сковывал горло, словно кто-то глубоко вонзал гвозди в голосовые связки. Гермиона не могла не кричать снова — это было единственным, что могло помочь, но не спасало. Истошные вопли только подбадривали ведьму над ней. Та смотрела на неё так, словно видела Бога каждый раз, когда Гермиона открывала рот, задыхаясь. Это было знакомо — жжение в глотке и ощущение, когда зубы прокусывают губу. Раздались громкие стуки, один за другим, снова и снова. Последний удар — и в поместье воцарилась жуткая тишина. Что-то изменилось в воздухе — что-то похожее на тихую тревогу. Вокруг витало беспокойство, что-то тёмное и осязаемое плыло вверх по лестнице и в сторону Гермионы, но в нём ощущалась законченность. Как в момент, когда внезапно прекращается дождь после сильной грозы, но воздух ещё горячий и влажный. Гермионе показалось, что она может протянуть руку и схватить его, и она впилась ногтями в бёдра и стиснула зубы, а другой рукой схватилась за угол, чтобы удержать равновесие. Она услышала шаги — тяжёлые и несколько более мелких, медленных, но уверенных — и прикрыла рот рукой. Она оказалась в ловушке. Выровняв дыхание и выдохнув через нос, Гермиона присела ещё ниже, стараясь казаться как можно меньше. Резкие шипящие и протяжные гласные — вот что она услышала дальше. Парселтанг. Почти бесшумное, но различимое в густом воздухе шипение пронзило Гермиону насквозь, когда она узнала голос, который слышала раньше. Её обдало холодом — впервые с момента пробуждения она почувствовала настоящий страх. Перебирая варианты, Гермиона поняла, что нужно уходить, куда-то двигаться. Даже из укрытия её заметят, если поднимутся по лестнице. Любой, кто будет покидать поместье, увидит её, если посмотрит под правильным углом. Гермиона присела ещё ниже и развернулась всем телом в сторону коридора, который вёл в её комнату. Она не могла бежать — даже не могла идти, но как только она шагнула вперёд, чтобы попытаться ползком вернуться обратно, то чья-то рука обхватила её ладонь. Гермиону подняли на ноги. Не на ноги — мимо них. Единственное, что помешало крику вырваться из горла, — это ощущение рук, лёгших на её бёдрах, и вспышка белокурых волос в лунном свете. Гермиону перекинули через плечо, её голова ударилась о поясницу поднявшего её человека, и они вместе прошли уже половину пути по коридору, прежде чем мозг наконец уловил происходящее. Длинные, торопливые шаги — Драко крепче сжал её ноги, когда тело начало сползать с его плеча. Боль в животе вновь вспыхнула, когда он поправил Гермиону и потянул ноги вниз, чтобы она не упала. Его плечи впились в её незабинтованную рану так сильно, что пришлось прикусить губу, чтобы не вскрикнуть. Гермиона слышала эхо ударов его ботинок о пол, заглушавшее голоса и шум, которые она ещё могла слышать снизу. Она опустила взгляд вниз, наблюдая, как блестящая кожа его обуви отражает свет, а затем они свернули за угол и оказались в темноте. Повернув шею в сторону и глядя поверх его спины, Гермиона увидела двери в свою комнату в дальнем углу коридора. Они становились всё ближе, по мере того как его быстрые шаги не замедлялись и уводили их всё дальше. Одной рукой Драко придерживал её бедро, а вторую опустил на ручку двери и медленно повернул её, после чего проскользнул внутрь. Гермионе пришлось пригнуть голову, чтобы не удариться о косяк, когда Драко бесшумно закрыл за собой. Его рука снова поднялась, обхватила Гермиону за ногу и потянула вниз, так что она снова оказалась у него на плече. Гермиона почувствовала, как он сделал вдох, услышала, как выдохнул через нос, а потом направился в спальню. Драко шёл быстро, громко и стремительно, после чего бросил Гермиону на кровать. Он наклонился вперёд, наполовину позволяя ей упасть, наполовину сбрасывая с себя, и Гермиона застонала, когда давление его плеча на её живот исчезло. Она приземлилась на подушки, некоторые из них упали на пол, когда она тряхнула головой, перевернулась и застонала от боли в животе. Подняв глаза, она увидела Драко, который смотрел на неё, стиснув зубы. Ярость переполняла его черты, и Гермиона подумала, что никогда не видела, чтобы что-то настолько хорошо дополняло цвет его глаз. Он выглядел так, словно хотел двинуться на неё — задушить или накричать, — и его взгляд пробежался по её телу, остановившись на том, как она приподнялась на локтях, а он затем быстрым шагом направился в среднюю комнату к двери. Драко остановился, вытянул руку так, чтобы Гермиона поняла, что он собирается уйти, но она внимательно следила за тем, как сжимаются и разжимаются его кулаки — мышцы и сухожилия напрягались, костяшки пальцев белели, несмотря на то, что их покрывал красный цвет. Едва заметная под иссиня-чёрной мантией кровь залила его руки и впиталась в подол рукавов. Она розовела, когда он напрягал костяшки пальцев, и снова приобретала цвет ржавчины, когда разжимал их. Кровь была свежей. Гермиона наблюдала, как он несколько раз прошёлся взад-вперёд, казалось, остановился и почти повернулся к ней, но потом замер. Сунув руки под мантию, Драко достал свою палочку, и Гермиона услышала, как он тихо наложил заглушающие чары. Она почувствовала, как её охватило беспокойство, и ей удалось доползти до края кровати, соскользнуть с неё и сесть на стоящую рядом оттоманку. Пальцы Гермионы погрузились в бархат, ногти впились в обивку, и она смотрела, как Драко замер после наложения чар. Ему понадобилось три шага, чтобы очутиться перед ней, и он кипел от ярости. Костяшки пальцев больше не выглядели белыми. Вся ярость теперь была направлена на Гермиону. Он стиснул челюсть, и она услышала этот скрежет, от которого её бросило в дрожь. Драко наклонился вперёд, его руки легли по обе стороны оттоманки, и Гермиона оказалась в ловушке. — О чем ты, блять, думала? — прошипел он сквозь зубы, наклоняя голову, чтобы поравняться с ней. Гермиона открыла рот, чтобы ответить, поражённая его близостью и ощутимым гневом, излучаемым им, но Драко прервал её, грубо ударив по оттоманке. Гермиона почувствовала, как ножки опустились на пол, прежде чем он снова наклонился вправо. — Тебе сказали оставаться в своей комнате… Они могли тебя увидеть. Блять… — заорал он, грубо встряхивая головой и выпрямляясь во весь рост. — Любой мог увидеть тебя, Грейнджер! Но, конечно, ты не послушалась и вышла из своей грёбаной комнаты. — Он принялся расхаживать по спальне, запустив пальцы в волосы. — Ты хоть представляешь, что бы случилось, если бы кто-нибудь увидел тебя — если бы ты издала хоть один звук и кто-нибудь услышал бы тебя, или учуял, или… — Он обернулся и пригвоздил Гермиону взглядом к месту. — Внизу есть комната, полная грёбаных Пожирателей смерти, а ты не можешь оставаться в своей комнате. — Драко издал горький смешок, небрежно махнув рукой в её сторону. — Надо было догадаться — ты вечно делаешь что-то безрассудное. Он направился в среднюю комнату, затем повернулся на пятках и быстро пошёл в сторону Гермионы, чтобы снова нависнуть над ней. Спокойствие отразилось на его чертах, а глаза были распахнутыми и серьёзными. — Внизу комната, полная Пожирателей смерти, и если бы кто-то поймал тебя, тем кричащим человеком могла быть ты. Ты кричала… я знаю, ты слышала крик. Драко зажмурил глаза, и Гермиона увидела, что он дрожит. — Ты чёртова идиотка, я спас тебя, а ты чуть на хрен не убила нас всех? — Я… — Неужели ты, блять, не понимаешь, Грейнджер. — Драко насмешливо хмыкнул. Он скрестил руки на груди и поднял бровь. — Я не против запереть тебя здесь, если придётся, но я думал, ты оценишь, — Драко указал на двери, — что я позволил тебе выйти. — Из комнаты. — Что? — Выйти из комнаты. Драко, казалось, понял, что она имела в виду, и скрежетнул зубами в ответ. — Да, из комнаты, — сказал он резко. — Но если ты не можешь держаться подальше от грёбаных неприятностей, я сделаю так, что ты просто не сможешь попасть в них. Не заставляй меня запирать тебя здесь. Он повернулся, чтобы уйти, а Гермиона молчала, обдумывая его слова. Она усмехнулась, её терпение сразу же лопнуло от его саркастического ответа и тона. — Что бы ты сделал в моей ситуации? Сидел бы здесь, в этой комнате? — Я бы… — Знаешь что? — Гермиона прервала его, подойдя и встав перед ним. Скрестив руки на груди, она медленно произнесла: — Не отвечай. Просто скажи мне, что происходит, потому что если я не пленница, если ты ещё не решил запереть меня в этой комнате… — Её голос дрогнул, и она почувствовала, как гнев поднимается в горле. — Думаю, я заслуживаю знать, что, чёрт возьми, происходит. — Заслуживаешь? — пробурчал он. — Да. — Ты думаешь, то, что ты только что сделала — после всего этого — ты заслуживаешь знать, что происходит? Мы уже выяснили, что у тебя, очевидно, нет чувства самосохранения, и я не могу доверять тебе в том, что ты не заберёшь нас всех с собой на тот свет, так? — Он наклонился. — Поставь себя на моё место. Что бы ты сделала? — Я бы не угрожала запереть меня в этой чёртовой комнате. — Теперь её голос звучал пронзительно, повышаясь с каждым словом, которое она выплёвывала в его адрес. — Что, чёрт возьми, с тобой не так? — Похоже, у тебя сложилось неправильное впечатление обо мне, — Драко встал, сделав несколько шагов назад. — Мы всё ещё на войне, Грейнджер. — Он насмехался над её именем, окидывая её глазами, а затем на его лице появилось недовольное выражение. — Ты думаешь, что все, кого захватили, могут спать в кровати? Греются у камина и имеют целую грёбаную книжную полку? — Он небрежным жестом указал на стену. — Ты думаешь, они едят, наслаждаются комфортом и общением? Нет. — Он насмешливо хмыкнул и покачал головой. — Ты понятия не имеешь, что достаётся другим, так что осознай своё место. — Моё место? — Потрясённая, Гермиона моргнула. Это было скорее утверждение, чем вопрос, потому что теперь Гермиона и правда осознала своё место. Её место было здесь — она должна была сидеть, оставаться покорной, не задавать вопросов и идти против всего, чем она являлась. Драко должен был знать, что просит невозможного. Он отступил назад, сохраняя зрительный контакт, и прижался спиной к двери. — Грейнджер, я запру тебя в этой комнате. Это не только для твоего благополучия — это для всеобщего благополучия. Моего в том числе, а у меня есть инстинкт самосохранения, если ты этого ещё не поняла. Драко повернулся, и Гермиона потеряла дар речи. Она и в самом деле знала это, что делало разговор — ситуацию — особенно раздражающей. Всё вылезло на поверхность — рейд, изменение его поведения после пребывания на поле боя. Гермиона вспомнила цвет своей крови на его руках, почти такой же, как и безымянная кровь сейчас, и она снова задалась вопросом, чем же Драко отличается от других. Гермиона бросилась к нему и увидела, как на мгновение расширились его глаза, а затем обошла его, подойдя к семейной реликвии — вазе, — стоявшей на столе. — Пошёл ты, Малфой, к чёрту твою семью, к чёрту всё это! Я не просила приводить меня сюда. Если бы я знала, что меня будут держать в этой чёртовой комнате в неведении, я бы предпочла, чтобы меня схватил кто-нибудь другой. По крайней мере, тогда я бы поняла своё место — сидеть здесь и ничего не делать, пока мои друзья, те, кого я люблю, умирают снаружи! С резким движением руки ваза соскочила с края стола. Она покачнулась, а потом рухнула, дважды крутанулась при падении на пол и, несмотря на то, что наполовину приземлилась на ковер, разбилась с громким звоном. Грудь Гермионы вздымалась, и это было приятно. Это было как нечто прекрасное, как будто такая мелочь, как разбитая ваза, каким-то образом точно передала весь гнев, скопившийся в ней за последние несколько месяцев, да что там — лет. Она знала, что это было по-детски, но что-то восхитительное проявилось в выражении лица Драко в тишине после падения вазы. Смятение и неуверенность, смешанная с удивлением. Слёзы навернулись на глаза, и Драко едва не отвёл взгляд. Однако всё-таки не отвёл, и на его лице растянулась медленная ухмылка, после чего он посмотрел на разбитые фарфоровые осколки на полу. — Un peccato allora, la mia Gioia, — усмехнулся он, покачав головой, и носком ноги отбил осколок вазы. Драко сделал паузу, его глаза метнулись вверх, чтобы встретиться с ней взглядом, когда дверь почти закрылась. — Оставайся в этой комнате. Тишина заполнила пустоту, которую он оставил после себя, и Гермиона опустилась на диван, чтобы дать волю слезам.