Аутфайтер поневоле

«Любой опрометчивый удар — пощечина самому себе, потому что ты проигрываешь уже тогда, когда выходишь из себя.»

После грачевской выходки Сашка выбирает скорее не «Бар» с большой буквы, а простой уютный «барчик» с небольшим, почти два-на-два танцполом и добротным музлом. Не настолько малоизвестным, чтобы впасть в уныние за бокалом вина, но и не чересчур распиаренным, отправляющим мгновенно в пляс. — Поздравляем! Они звенят стаканами, алкоголь льется через края и заливает часть стола, но довольная морда Захара перекрывает все минусы. Он умеет принимать, поэтому не жмется, а с почтительной благодарностью широко улыбается в ответ: — Ну, впереди еще большой путь, но это уже победа, не каждый день становишься мастером спорта. — А медаль, покажи медаль! — гордится Сашка, и Филя знает этот взгляд с прищуром. Так обычно делают мамашки, проталкивая ребенка с грамотой наперевес в гущу родственников за похвалой. Захар достает из рюкзака коробку, цепляет ленту и с торжественным «а вот и она» вытягивает на центр стола. Филя бегло читает текст и с улыбкой жмет Захару руку: — Молодец, не зря у тебя занимаемся. — А то! Почаще б ходили и не отлынивали, как некоторые, — и кидает многозначительный взгляд на Лесю. Он, собственно, злостным прогульщиком и не был, пропустил суммарно не больше трех тренировок да и то от лени. Но камень в свой огород словил. — Я свою цель выполнил вообще-то, — заявляет Грачев, подкатывает рукав толстовки и демонстрирует бицепсы. И будь Филя сто раз неладен, но они есть! Не такие, конечно, как у Захара или у него самого, но, черт подери, действительно есть. Сашка вертит трубочкой и с досадой жалуется: — О, мощно! Мне до такого семь лет в обед. — А встаньте рядом, дайте вас сравнить. Сашка отодвигает аккуратно стул, заходит сбоку и складывает руки в замок. Выглядит он не особо довольным, но не сопротивляется, движется за голосом Захара, как змея. Рядом становится нехотя Леся, и его жест зеркалит Василькова на сто из ста. Филя рассматривает их обоих, но скорее ставит галочку в голове, чем останавливает себя, когда оказывается, что взгляд так или иначе бежит к Грачеву. Леся на полголовы выше Сашки, с идеальной осанкой, выструганной годами ледовых арабесков, с косой дорожкой светлой челки и волосами по плечи, привычно завязанными в барашек на макушке. Он, будучи Филе по плечо, на фоне Василькова выглядит уж слишком мужественно. А Саша... Субтильно-стеклянный, бледный, с тонкими кистями и такими же ногами-веточками. Но он не требует защиты, и об этом кричит весь его внешний вид: эти тату, горшок, джинсы в цепях и разношенные гриндера. Васильков выглядит, как подросток, укравший у отца-рокера байкерскую куртку. Но не тот, который потом разревется, стоит его шугнуть маленько, а тот, который возьмет в ладошки биту и зарядит по куполу со всей дури. Подросток-хулиган, которому на вид и восемнадцать-то дашь с трудом. Что еще важнее, так это то, что ни Леся, ни Саша не подают признаков женственности: в них нет манерности, жеманности, они не кокетничают и не носят блеск для губ в заднем кармане. Филя против этого ничего не имеет, потому что уже давно понял, что его глупые размышления годами ранее были напрасны: ему все казалось, что он мог запасть на какую-нибудь девчачью грачевскую привычку. А когда такой не нашлось, выдохнул. Все-таки он гей, но гей-монополист, с животным желанием запереть Лесю там, где его никто не найдет. — Не могу налюбоваться твоими татуировками, — мягко хвалит Захар, рассматривая мнущегося от безделия Сашку, и кивком подзывает обратно к себе. Васильков не скрывает улыбки, и Филя это замечает с первого взгляда. И только потом спрашивает, задумавшись: — А это тебе кто набил? — и тычет в боксерскую перчатку на шее у Захара. Саша победно трет руки: — Так я и набил. Леся приподнимает брови и делает аккуратный глоток из трубочки: — Да? То-то такая страшная. Ногами бил? — Нормальная, чего пристал. Просто первая. — И сколько ты потом таких набил? — Точно таких? Только одну. Ну, вернее две, — запинается он, нервно ракручивая коктейль в стакане, и Захар громко хохочет, расплескивая напиток. На недоуменные взгляды от Грачева и Фильки торопливо поясняет: — Он мне эту перчатку спьяну сделал. Не смотрите так! — А вторая — это какая? — О, это моя любимая история. Если коротко, то у Сашки был знакомый пацан на пару лет старше, с которым они напились вусмерть. А у того была то ли какая-то неразделенная любовь, то ли еще какие-то страдания, но в итоге Сашка набил ему до жути трогательную надпись. Я не шучу, мне реально было стремно. Напомни-ка? — «Наберите, когда он вернется, я так больше не могу», ну, и номер телефона. — Пиздец. И что, кто-то позвонил? — ржет Филя, опрокидывая в рот лонг. — Насколько я знаю, потеряшка нашлась. По крайней мере слышал, что они уехали в Мадрид прошлой осенью, вроде как любить друг друга и жить счастливо. — Вообще-то очень романтично, чего вы ржете. — Да какое «романтично»? Страшно! Это как любить надо, чтобы такое набить. Сашка не соглашается, начинает едва ли не бодаться: — Ну, они больше семи лет не виделись. Я всех деталей не помню уже, но там клиника, любовь до гроба. Прикиньте, семь лет не видеть мужика и ждать, словно Хатико. — Тут уж как посмотреть. Типа насколько надо быть повернутым на ком-то, чтобы за семь, нет, вы просто представьте, за СЕМЬ лет не найти нового любовника, — стоит на своем Захар и выглядит при этом по-настоящему удивленным. У Фили своя логика, он в той же каше варится, что и ноунейм «наберите, когда он вернется», поэтому он аккуратно вклинивается в перебранку: — Обычно, если кого-то любишь до чертиков, то время куда-то утекает. Иногда и не замечаешь, день прошел или пять лет. Может, у него тоже так было? Они бы и дальше перебрасывались ничего не значащими фразами, но выходит все так, как и должно было выйти: Леся с размаху прибивает стакан к столешнице и, когда образовывается звенящая тишина, шипит, еле дыша от злости: — Девочки, вы еще не наболтались? Может, трех коктейлей вам хватит? У Фили холодеет везде, где еще секунду назад было тепло. Он, лялякая за горячительным, позабыл о всякой осторожности и лепетал все, что в голову придет. Косит на Сашку, а на том тоже лица нет, белым-бело. Один Захар подает знак всполошившемуся от звона стекла персоналу и наклоняется к Лесе: — А что не так? Нормально общаемся. — Что дальше обсудим, — скрипит Леся, — гей-порно? Может, еще официанта позовем? — В чем твои претензии? Ты у нас, как это сейчас популярно, гомофоб? — Причем тут это? Вы орете на весь бар! Еще немного, и к нам подсядет вон та веселая компашка байкеров, и я не уверен, что беседа получится приятной. Все синхронно оборачиваются назад и по-дурацки пялятся за соседний столик. Что интересно, соседний столик тоже пялится в ответ. Филя медленно кивает, пытаясь разрядить обстановку, но на мужиков смотреть в принципе страшно: дешевый кож-зам на куртках за пятьдесят баксов и бороды длиннее, чем бегловский член, пугают вполне осязаемой стычкой. — Браво, просто браво, — продолжает издеваться Леся, накалывая палочкой-зонтиком круглую пузатую вишню в бокале, — вы поражаете меня способностью находить друзей в любое время и в любом месте. А потом еще спрашивают, почему я интроверт. — Так мы тоже... Ну, интроверты, — тянет Сашка, все еще с опаской посматривая за соседний стол через плечо. — А орете тогда на кой черт? Сидите себе тихо и трындите дальше про гей-драмы. К слову, — Грачев вдруг оборачивается к Филе с обворожительной улыбкой, — я и не знал, что ты такой толерантный. Почему мы раньше это не обсуждали? Может посмотреть дома «Горбатую гору» или «С любовью, Саймон». Филя бы рад ответить, но он слишком хорошо знает Лесю. Того, с кем с детства были четкие правила, к которым Беглов привык: не скрывать, не прятаться, быть честным. — Издеваешься? — Нет, что ты, — цедит Леся, примирительно хлопая Филина по плечу, — у нас открывается такое поле для маневров, что я до сих пор пребываю в приятном шоке, — в голосе тем временем ни одной нотки «приятного шока». — Пойду покурю, а то боюсь, что следующую новость я не переживу. Леся накидывает куртку и в такт песне проскальзывает через танцпол, оставляя Филю чертыхаться над лонг-айлендом. — Поздравляю, вы выиграли суперприз с доставкой на дом: «манипулятор-3000», — ржет Захар, утирая слезы. Смеяться хочется, но «не можется». — Он всегда таким был с тех пор, как мы познакомились, я привык. — Не тяжело? — Нет, — Филя трет виски и выдыхает, — по крайней мере теперь мы хотя бы знаем, что он не закидает меня помидорами. — А ты думал, что он смог бы? Он, который вокруг тебя, как наседка, бегает? Беглов горько улыбается: наседка из них двоих вовсе не Леся. И если бы все было так просто, он бы давно сцапал Грачева двумя руками. Только вот давить нельзя, прогибать нельзя, ругать нельзя и ругаться — тоже. С Леськой пришлось ломать стены друг между другом еще десять лет назад, а теперь — пытаться строить что-то, что цементно скрепит их дружеский дуэт. Филин не может взять и накинуться, признаться впопыхах тоже не вариант. Им двоим подходит только тот темп, где грачевские нервы остаются нерасшатанными. — Может, и не смог бы. Не знаю, все это слишком сложно для меня. — Зато с ним не соскучишься. На следующий перекур они идут все вместе, и Леся еще несколько раз отшучивается по поводу их недавней беседы. На нем легкая куртка, поэтому Фил по-матерински пытается застегнуть молнию, а, когда не выходит, просто прижимается поближе. Грачев к этому привык, и они вдвоем, как две березки, колышутся на ветру. Саша многозначительно улыбается, но для Беглова такие моменты уже давно вошли в обиход: он осознает это тогда, когда касания не разжигают жар в паху. Обнять на холоде — разрешено, обнять дома — запрещено. И еще сотня дурацких правил, которым он следует не первый год. Курить вместе одну сигарету на двоих — да. Лежать на одной кровати почти вплотную — да. Сжимать грачевскую ледяную ладонь на катке — да. Смотреть на Леськины шорты, когда он привычно забрасывает длинные ноги на стол или комод — нет. Гладить его волосы, пока тот спит — ни под каким предлогом. Прижаться, проснувшись от кошмара, — ни в коем случае. Филя, наверное, мог бы написать трактат о том, что ему дозволено, а что — запрещено. И что самое страшное — запрещено самим собой. Потому как Беглов свою выдержку знал, как ничью другую: лишний шаг, и он сорвется в такую пропасть, из которой ни одной веревкой не вытянешь. Весь Леся для него — одна сплошная яма, и он падает туда раз за разом с маниакальной настойчивостью. Хотелось ли ему вмазаться в кого-то другого? Да. Верит ли он в то, что это случится? Нет. Потому что как будто заклеймили грачевским именем все тело вдоль и поперек, что ни дернуться, ни освободиться. Но Филя слишком «хороший мальчик», как любила называть его ласково мать, чтобы вообще куда-либо сбегать. — Останешься сегодня у нас? — интересуется, посматривая на Леськин курносый нос сверху вниз. — Лара уже спит? — Да. — Тогда завтра могу зайти, поздороваюсь. Хорошо? Оставайся сегодня ты у меня. Филя кивает, конечно, он останется. И все-таки ему немного грустно от того, что в его квартиру нога Леси не ступала уже лет пять, а стандартное обещание «зайти и поздороваться» превратилось в обряд, который никогда не случится. Он знал, за что Грачев так не жалует его мать, но продолжает есть ее еду на ужин, за что повторяет в сотый раз «я зайду» и никогда не заходит. И даже этому Фил рад, как дурак: он все еще остается единственным, кому разрешено переступать грачевские границы одним махом. Домой они добираются пешком, потому что от бара до улицы минут десять неспешной ходьбы. Филя кутается в накидку, пока Леся пытается балансировать на бордюре. А когда теряет равновесие и едва не падает, Беглов хватает его аккуратно за руку. — Осторожно. — Ага. Дальше они идут, не расцепляя ладони, потому как у Леси зародилась идея дошагать так до самого подъезда. Филя крепко держит того за пальцы, но сам старается думать о чем угодно, только не о том, что ведет Грачева, как барышню, по темной и пустой улице, где никого нет. Он не старается обдумать ситуацию, не пытается размышлять, потому как давно привык к тому, что у Леси три пятницы на неделе. — Посмотрим «С любовью, Саймон»? — уже серьезно интересуется Грачев, перескакивая с одного выступа на другой. — Ага. — Тогда надо попкорн купить и колу. — Надо. — Давай быстрее, а то супермаркет закроется. Беглов отделывается кивком и следом за Лесей срывается на легкий бег. Руки они так и не отпускают.