Аутфайтер поневоле

«Бокс голыми кулаками или бокс без перчаток (англ. bare knuckle boxing) — начальная стадия развития бокса, отделяющая современный бокс от кулачного боя»

Филу стыдно за то, что ему приходится позорно ждать. Ждать, когда у Леськи в голове случится тектонический сдвиг, когда он выдохнет бегловское признание и вернется. Грачев отделался коротким «дай мне время», но Фил знает, что дело не во времени. Просто Лесе нужно сложить пазл в голове и понять, что кто бы то ни было рядом с ним не останется, зато будет он, Беглов. При этом у Фила все в порядке с восприятием: бросаться на Лесю в случае отказа он не будет, потому что не сможет себе позволить. Как и не мог последние десять лет. Любит ли его Грачев? Филин не знал ответа. Привязался? Да. Нуждается? Да. Чувствует необходимость в друге? Да. Но само слово «любовь» всегда отходит на задний план, особенно, если чувствуешь, как холодеют ладони в ожидании ответа. Если бы Беглов был уверен, он бы не ходил там стремительно по комнате взад-вперед, не бил бы грушу позавчера так, как будто от этого зависит его жизнь. И чем больше времени проходило, тем глубже он закапывался в трясину. И логичный вопрос «нахера я вообще это сделал» все чаще всплывал на поверхность. — Я не мог по-другому, так нужно было, — успокаивал себя Фил, но как-то нерешительно звучало это утешение. Он мог. Мог не признаваться, заткнуться, проглотить этот неуместно-дурацкий крик души и не вываливать на Лесю все свои чувства ушатом помоев. За жадный укус в прохладную Леськину шею тоже было стыдно. Потому как на следующий день, в универе, Грачев выставил напоказ этот позорный красный след с отпечатками зубов и демонстративно игнорировал все взгляды. От Сашкиных лазеров Филу хотелось сбежать. — Ты его так? — шепнул Васильков, тряхнув пачкой. Он вытащил тонкую сигарету и, все еще не отрывая от Фила взгляд прищуренных глаз, подмигнул. — Ага. — Вы не выглядите так, будто все в норме. Что нужно было сказать? Соврать, что все в порядке? Сказать, что отметина на шее — следствие бегловского удачного признания? Фил бы не смог врать — приятелю? Или уже другу? — в лицо. — Мы еще не разобрались. Как будет что-то понятно, я скажу. Саша хлопнул по плечу и мягко сжал его ладонью. — Если понадобится помощь, пиво или поддержка, напиши. Филин бы написал, но не знает, о чем писать: Леся метнулся в норку и теперь отсиживается там сычом. Думает? Просто избегает? Не может решить, нравится ли ему Беглов? И здесь, уже в пятый раз обдумывая грачевские мысли, которые сам же и настрочил в своей больной фантазии, Фил прекрасно понимает, почему его так коробит. У них нет и не будет тех самых прекрасных здоровых отношений со страниц бульварных романов. Потому что Грачев без него, без Фила, уже не может, а сам Беглов манипулирует этой невозможностью, предлагая всего себя. То есть он прекрасно знает, на какие точки давить, какие слова произносить, какое лицо состроить, лишь бы внутри у Леси что-то дернулось и потянулось навстречу. В универе Грачев все так же его избегал и через неделю, когда у Фила уже все наизнанку вывернулось. — Брось, тебе надо успокоиться и прийти в себя, — философско-менторским тоном проповедовал Сашка, затягиваясь. Они опять курят и в очередной раз мусолят те же больные раны, — отдохнуть, отвлечься. Я предлагал пиво, помнишь? Может, выпьем у тебя? И в этот раз идея кажется не такой плохой, поэтому после пар они сбегают в местный магазинчик, затариваются банками, соленой рыбой, к которой Фил брезгливо относился с детства, солеными крекерами и кешью. Домой они идут длинными тропами и Фил честно признается Сашке, что к себе он почти никогда никого не водил, кроме Леси, только в детстве, поэтому так боязно и непривычно. — А Леся не психанет? — Надеюсь, что нет. — А мне вот кажется, что ты только этого и ждешь. Что он разорется и наконец-то выйдет на нормальный диалог. — Может, и жду. Но я уже не могу просто бесцельно пялить в экран каждый вечер и ходить в прихожую, чтобы проверить, не мнется ли он за дверью. Сашка понимающе кивает и все-таки говорит то, о чем так долго молчал: — Вы оба, конечно, немного не дружите с головой. Без обид, если что. — Да какие уж тут обиды, все нормально. — Мне это непонятно, странно. Вроде болен Елисей, но и ты сдвинут с орбиты. И никаких тебе зеленых флагов, о которых все трубят направо и налево. Разве не хочется простого человеческого «нормально»? — А я и не знаю, что это, понимаешь? — вопросом на вопрос кроет Фил, спускаясь в переход. Саша семенит сзади на тонких ножках-палочках и немощно крутит пакетом из стороны в сторону. — Я привык к тому, что мои чувства вот такие, какие они есть. Больные и жадные. И для меня это и есть норма. А теперь я просто хочу узнать, согласен ли на это Леся. — А если нет? — Уйду в закат. Ну, в соседнюю квартиру, как минимум. Как максимум — перееду и отчислюсь из универа. Сашка косится в его сторону и тянет ужасно потешную лыбу, от которой Филу хочется скрыться. Подвох он чувствует в еще несказанных словах. — Ты ужасен, — наконец-то выносит вердикт Васильков. — Почему? — А ты не догоняешь, да? Боже, я беру обратно все слова про то, что Грачев тобой манипулирует. Это не он, это ты. Вертишь им, как душе захочется, и даже не замечаешь. «Уйду в закат, перееду, отчислюсь», ага, десять раз. Ты же знаешь, что как только он увидит тебя с сумками, бросится в объятия, лишь бы ты остался. И не делай такое лицо, потому что еще до того, как ты это сказал, ты уже на это рассчитывал. Дома Саша долго копается в стопках книг, в приставках и в дисках. Он уселся прямо на пол и деловито разбрасывает вещи, перебирая каждую мелочь. — Пластинка Kickers? А где проигрыватель? — он машет плоской квадратной коробкой, и его фенечки сползают к самому локтю. — Да все хочу купить, но никак. А «кикерсов» слушаю уже несколько лет, пока что, правда, в наушниках. Знаешь их? Васильков довольно кивает, рассматривая треклисты. — Ага, хотел бы попасть на концерт. Они вроде летом приезжают. Сходим? И Фил совершенно буднично кивает: — Сходим, почему нет? Билеты уже есть в продаже? Могу сразу купить. Вместе с ответом приходит приятное осознание того, что его мир все-таки немного расширился. Но не настолько, чтобы без Леси делать шаги вперед: в этом плане он не настолько прогрессивный. Зато ему хватает смелости спросить: — Так а что у вас с Захаром? Васильков замирает с пластинкой в руке. Его прическа-горшок выглядит куда лучше, чем Сашкина задумчивость: — Херня у нас с Захаром. Фил, оно тебе надо? Ну, расскажу я, ну, пожалуюсь. И что, поможешь чем-то? — Так вроде не чужие люди. Может, советом помогу. — Ты? — он скептически приподнимает бровь. — Дашь пару уроков манипулятивной психологии? — Засранец! — огрызается Беглов, но без лишней злости. В конце-концов Саша был прав, и с этим поспорить трудно. — Захар тоже с кукухой не дружит, — внезапно начинает Васильков, перекатываясь на живот. Его футболка задирается, оголяя выпирающие кости. — Не так сильно, как вы двое, но тоже с приветом парень. Ты, например, от Елисея без ума, да? И трахать, наверное, только его и хочется? — на этих словах Фил кивает, но как-то со страхом, будто Леся может неожиданно выскочить из шкафа и за этот кивок перекусить вены. — Захар от меня тоже вроде как без ума. Только одним мной сыт в его случае не будешь. Понимаешь? — Ходит налево? — Направо, блин, — злится Сашка, но спешно поясняет. — Вместе ходим, парой. Мы же так тебя в «Тиндере» и нашли, искали третьего. Фил сглатывает слюну, прижимаясь спиной к дивану. Со всеми своими самокопаниями уже успел забыть, что Васильков уже не впервые делится их общим мэтчем. Теперь вся эта история с приложением не кажется таинственной, но начинает попахивать очередной проблемой. Благо что не у Беглова, как это обычно бывает. — И тебя это устраивает? Сашка кривит морду, делает глоток пива: — Сдурел? Покажи мне в этой комнате кого-то, кого б это устраивало. — Ну, я слышал, что отношения «втроем» тоже бывают. — Бывают, — спешно соглашается Васильков, — только мне от этого не легче. Я Захара ни с кем делить не хочу, но мне прямым текстом сказали: «Или так, или никак». А я его... втюрился давно, короче. Он с моим старшим братом ходил на бокс раньше, мы давно знакомы. Я только в себе тогда разбирался, а тут он, такой подтянутый, красивый, меня и вштырило. Бегал за ним, как собака, а Захар всё отшивал и отшивал. — Из-за брата? Я бы, если б к Кузе кто-то полез, тоже был бы против. — Ага, из-за него. Но в итоге мы все равно состыковались, спасибо бухлу и пьянкам. Только вот потом Захар перед фактом поставил, пришлось соглашаться. — И у вас уже было... втроем? — мнется Фил. Про себя сразу решает, что Леся, если когда-нибудь придет с такими предложениями, получит по тыкве немедля. — Один раз. Только я тебе этого не говорил. — Да понял я, понял. И как? — Странно, неприятно и обидно. Давай не будем об этом, сомнительная тема. Лучше расскажи, почему ты еще не перед Елисеем на одном колене стоишь? Засос поставил, про себя все растрепал, наизнанку вывернулся. Он от тебя никуда не убежит. — Да знаю я, знаю, — Беглов не добавляет, что сделал для этого, для отсутствия попыток убежать, все возможное. Привязал к себе, заполонил собой всё Леськино пространство, стал центром его антисоциальной вселенной. Но Сашка и без его объяснений уже обо всем догадался, — я просто хочу дать ему хоть какой-то выбор. — Выбор? Так это выбор без выбора, разве не догоняешь? Те же условия, что и у меня от Захара. Елисей весь твой, с головы до ног, только с тобой не выстраивает баррикад. Попросишь его с балкона прыгнуть, и он прыгнет, я уверен. — Думаешь, что он согласится? Лишь бы я не исчез? — Он согласится. Только вот тебе надо понять, из-за чувств или из-за того, что больше ни с кем не может. Фил выдавливает из себя кривую улыбку. Он ведь знал, на что шел, когда признавался. И явно не был готов к отказу, зная, как тесно к нему привязан Леся. Только от этого не легче. Быть для него другом — это нормально, Беглов к этому привык, а вот любовником понарошку, потому что у для Леси каждый новый шаг — пытка... К этому не подготовишься. — Я уйду, Саш, не шутил. Только все-таки не в свою квартиру, а совсем. Уеду. Ты прав, что это дерьмо какое-то. И из «друзей» удалюсь, и номер телефона сменю. Исчезну, — Фил кивает сам себе. — Так будет лучше для нас обоих. — Но это вариант на случай, если он тебя «не любит»? — Да. Я пойму, если он попытается соврать. — Ты же понимаешь, что у него снесет крышу, когда он узнает, что ты сбежал? — Понимаю. Но рядом будет Лара, Кузя, ты и Захар. Он меняется, я это вижу. Раньше вообще никого к себе не подпускал, кроме меня, а теперь есть вы. Сашка вертит в руках бутылку. Та с легким звоном бьется о его массивные железяки на пальцах. — А если он совсем сбрендит? Я имею ввиду... худший вариант из худших. — Ты про суицид? Надеюсь, что до этого не дойдет, но я предупрежу мать, она будет за ним приглядывать. — Если он захочет дома в одиночестве наглотаться таблеток, то тут уже никакие «приглядывания» не помогут. — Саша! — Фил повышает голос, хрипло выдавливая из себя имя. — Давай не будем об этом, хорошо? Я скоро сам наглотаюсь таблеток, чтоб перестать наконец-то сходить с ума. Васильков достает из сумки ноутбук, наугад выбирает фильм. Никаких «С любовью, Саймон», чисто пацанский боевик со стрельбой и гранатами. Смотрят в тишине, изредка похрустывая кешью. Фил и вовсе упускает сюжет, представляя, как Леся распечатывает новый блистер, закидывает в себя белые кругляшки и закрывает глаза. Становится дурно от одной мысли об этом. — Я пойду, ладно? Уже вечереет, а мне еще добираться в другой конец города, — говорит Сашка, когда титры уже бегут по экрану спустя час с лишним. — Хочешь остаться? Ляжешь со мной, я не против. — Ага, конечно, — ржет Васильков, натягивая толстовку. Та висит на нем, как мешок. — А потом, когда Елисей встретит меня с утра, выходящим из твоей квартиры, я получу по затылку кроссовком. Учитывая его пластичность это вполне возможный исход. Нет уж, поберегу себя. — Уверен? — Уверен. Закроешь за мной? Фил провожает Сашку до двери, наблюдает, как тот со скрипом влезает в свои гриндера, шнурует их причудливым способом. — Увидимся завтра. Ты же придешь? — Приду, куда денусь, — тянет Беглов тоскливо. Колористику он так с первого раза нормально и не сдал. Когда за Васильковым хлопает дверь, Фил сбегает в душ. Долго отмокает в ванной и все никак не может выкинуть из головы эту выдуманную сцену с фейковым суицидом. Руки, стоит это представить, холодеют даже в горячей воде. К горлу подступает ком, сжимающийся в тугой узел где-то в трахее, но Беглов отмахивается от этих мыслей, ныряя под кромку воды. Сквозь неровную поверхность видится белый потолок в неровных мазках краски — это Кузя проявил в себе нотки творчества, решив помочь с ремонтом. И, изучая шершавую гладкость плитки на стенах, Фил едва не пропускает дверной звонок.