Our summer

Дазаю было хреново. Что уж там, просто отвратительно, будто не он сам виноват в своих бедах. После расставания от прежнего Осаму осталась тень, дыра, которая не помнила ни об Ацуши, ни о ком-либо другом. Обстоятельства навалились на него кучей: родители потеряли львиную долю своего бизнеса и, не справившись с таким горем, решили окончательно разрушить свою жизнь. Шатен их раньше уважал хотя бы потому, что они не подавали плохой пример. Конечно, были строгими и интеллигентными, но они просто не знали обо всех похождениях своего сына. Им было не до этого. В их квартире, которую они еще были в состоянии оплачивать, появился алкоголь. С бутылками пришел еще и буйный нрав, а также понукание собственным опытом. «Ты сопляк, ты жизни не видел, послушай мою историю». Если Дазай не выражал явного содействия, начиналось старое доброе: «Убери телефон, иначе я его разобью». Мать спасти ситуацию вообще не пыталась, она уже давно любила другого мужчину, но ничего не предпринимала. Теперь, когда её муж, за которого она вышла по расчету, потерял все, причин оставаться не было. Она была неприятной личностью: сначала напивалась с ним, затем доставала ремень. Ремень стал самым большим противником Осаму. Его гордость, выстроенная за все эти годы, рушилась на глазах. Впрочем, не то чтобы он её потерял, просто деваться некуда было. Шестнадцатилетнего били будто дитя малое; но со всей силы, не жалея. Однако терпеть это постоянно он не мог, сбегал, куда глаза глядят. Он действительно презирал алкоголиков и наркоманов. Пусть его встречи с друзьями не были примером нормальной жизни, они никогда не вдавались в крайности, не кололись. Но под давлением он попал в куда худший коллектив. И началось: таблетки, ножи, уколы. И по кругу. Может, Дазай и казался слишком сильным человеком, казался непробиваемым, это было далеко не так: сейчас он был жалок. Осаму боялся контактировать с прошлыми знакомыми, он считал, что они распустят слухи, возненавидят его. В этом кругу ада пропали мысли об Ацуши, пропали мысли вообще. Он чудом не вылетел из школы: после двух месяцев отсутствия, примерно в конце ноября, он впервые показался в учебном заведении. Бинты. На теле появились бинты, взгляд казался странным, его даже потряхивало иногда. Накаджима его видел моментами, очень редко, но каждый раз буквально бежал за ним. А старший, будто на зло, пропадал. Шатену крупно повезло, что у него не было как таковых зависимостей. Первый раз ему вкололи какую-то дрянь насильственно, Осаму активно сопротивлялся. Многое поменялось в его жизни: из беззаботного дурачка, под которым скрывался настоящий Дазай, он просто стал слабаком. Осаму думал, что именно Ацуши посчитает его таким. Для парня жизнь потеряла ценность, все было как в трансе, словно туман застилал путь к нормальной жизни. Нет, он всегда немного отличался от других, но идти тропой неудачника ему точно не хотелось. Темная эра в его жизни сменилась: мать наконец-то ушла, отец немного взялся за голову, теперь он хотя бы снова зарабатывал деньги. Но кое-что все же добавилось в их совместную жизнь: Дазай панически боялся родителя. Да, Осаму может и стало чуть лучше, он не спешил в его объятия. Парень не забудет домашнее насилие, издевательства и те унижения. Бинты стали для него опорой. Они закрывали шрамы и от порезов, и от уколов. Материя защищала его от самого себя. Белая марля легла на кожу, как влитая. В школе этим новым «аксессуарам» удивились, но учителя молчали, ведь отчасти боялись и самого отпрыска, и его семью. Накаджима предпочел больше себя не накручивать, не искать в каждом третьем Дазая. Когда Осаму пропал, Ацуши все-таки сходил к нему домой, но на входе консьержка преградила ему путь. Ее опасения были понятны, мальчик представился другом шатена, но сам парень не собирался к нему выходить. И как какой-то оборванец, подобный этому белобрысому, может быть богачу ровней? Поэтому план сироты с треском провалился, ему пришлось уйти расстроенным и потерянным. Старая женщина потом даже не уведомила жильца квартиры о мальце, что к нему приходил. Дазай начал ошиваться по барам. Часто он заглядывал в подобные места рядом с домом. Ацуши, сначала потеряв всякие надежды, спустя столько времени снова загорелся идеей поговорить с Осаму. По-человечески. Накаджима устал слушать друзей, которым будто было все равно на то, что случилось с старшим. Даже Рампо особой заинтересованности не проявлял. Все вели себя, словно Осаму и не было никогда. Мальчик много думал. Думал, почему парень, что старше его всего на два года, так на него не похож? Тот всегда был совсем иным, чем дети его возраста. Умнее во многих вопросах, начитаннее, хоть и частенько валял дурака. Но мысли Ацуши постоянно заходили в тупик. Дазая надо было разматывать, словно клубок. Накаджима не собирался отступать так быстро. Седовласый настиг старшего в каком-то баре. Может, потом Куникида спросит, где он пропадал, но это будет потом. Порой у сироты развивалось давящее чувство ответственности за людей, и этот случай просто не мог стать исключением. Ацуши же, вроде как, был в него влюблен. Мальчик, отыскав его глазами, сразу направился к нему. Подросток буквально чувствовал, как в его животе плотно сворачивается комок из страха, волнения и отчаяния. Дазай был совсем плох. Ацуши был похож на сына, что пришел забирать нерадивого отца, а ведь был ненамного младше. — Осаму! — не сдержался младший, увидев друга. Тот сидел на высоком стуле, поэтому Накаджима кое-как залез на соседний. Это заведение славилось тем, что наливали даже несовершеннолетним. Мальчику снова становилось плохо из-за орущей музыки и ярких огней, Дазай же воспринимал это цветное шоу как рай. — Ацуши, ты пришел… — Осаму нежно улыбался, что заставило второго слегка расслабиться. Но спустя секунду до него дошло, почему шатен себя так вел. Он был пьян. Пил в одиночку. В Накаджиме зарождалась истерика. Он должен был спасти друга, должен был вытянуть его из этого дерьма. Младший не знает, получится ли, но он точно попытается. Белобрысый трясет старшего, Дазай раздраженно ноет. Ацуши шарит по его карманам, забывая о нормах приличия, но какие тут, к черту, рамки? Седой пацан расплачивается чужими деньгами, а потом Осаму вдруг получает пощечину. Звонкую такую, но не слишком сильную. Это его отрезвляет, он держится за обожженную кожу, хлопая удивленными глазами. — Ходить можешь? — до шатена не сразу доходит смысл слов, но все-таки он встает, хоть и шатается. Накаджима тянет Дазая на себе до выхода, а уже там, чуть пройдя, сажает его на лавочку. Всего шесть часов вечера, и это Ацуши решился прийти не сразу. Да уж, даже не ночь, но старший уже в стельку. Седовласый присаживается рядом, достает свой телефон. Далеко не самый новый, но хоть какой-то. Младший звонит Доппо несколько раз, но тот не берет. — Ацуши, ты такой хороший… милый… Бля, меня сейчас стошнит, — мычит Дазай, из-за его седой в панике подскакивает. Пьяные слова другого человека очень смущают, но сейчас не та ситуация. Мальчик не знает, что ему делать, но вдруг Куникида ему перезванивает. Парень не решается далеко отходить от Осаму, держится близко. — Папа, прости, тут такая ситуация… — благо, хоть был и рабочий день, Доппо был дома. — Что такое, шкет? — по дрожащему голосу только дурак не понял бы, что что-то было не так. Ацуши никогда не тревожил приемного отца, за что был Куникида благодарен. — Папа. Моему другу плохо, пожалуйста, забери нас. Он переночует с нами, хорошо? — Накаджима почти плакал, он только несколько раз в жизни называл опекуна папой. Доппо затыкается о своих идеалах, интересы его единственного ребенка сейчас в приоритете. Холодно. Почти декабрь, а Дазай одет не по погоде. — Хорошо. Я заберу вас. Ацуши назвал адрес и положил трубку, снова обращая все свое внимание на друга. Младший постарался успокоиться. Осаму забавно чихал, было видно, что он сильно замерз… ее следит за собой вообще, похоже, вышел из школы и сразу в бар отправился. Накаджима снова сел на лавку, снял с себя шарф и повязал его Дазаю, чьи щеки были ярко красными. Тот выдохнул пар, а потом завороженно на это уставился. — Я дракон! Ацуши, я дракон! — детский лепет сейчас только раздражал мальчика, но как злиться на того, кто себя не контролирует? Белобрысый мог злиться лишь на то, что друг так много пил. Брюнет резко придвинулся к сироте, плотно прижимаясь и греясь. Второй слегка покраснел, холод обдавал лицо. Куникида подоспел, не желая оставлять сына на морозе. За широкой спиной отца Накаджима себя всегда чувствовал как за каменной стеной. Прищур зеленых глаз, тихое цоканье и длинный плащ. Он выглядел статно, совсем не таким, каким был дома. Недовольный Доппо все же помог Ацуши затащить тушу в автомобиль. Всю поездку Осаму подозрительно близко жался к его ребенку, но блондин предпочел не искать в этом подоплеку. Взрослый мужчина также дотащил Дазая до кровати, уложив там, а сам удалился. Мальчик переоделся сам, а потом сел за стол, подтянув к себе портфель. Старший уснул почти сразу, распластавшись на маленькой кровати полностью. Спасение спасением, но завтра получить выговор за невыполненное задание не хотелось. Школьник ломал голову над материалом восьмого класса около часа, пока старший спокойно себе похрапывал. Накаджима с некой злостью отшвырнул тетрадку, задевая лампу. Младший буквально вылетает из комнаты, а Осаму после таких спектаклей просыпается. В голове совсем немножко прояснилось, но ровно настолько, чтобы встать и, слегка шатаясь, подойти к столу. Подросток окинул взглядом полурешённые примеры, вдруг ужаснувшись даже в невменяемом состоянии. Дазай рухнул на стул, пока Куникида накладывал обиженному и расстроенному сыну поесть. Ацуши подпирал голову рукой, свободной листая ленту в социальных сетях. Старшеклассник на раз два решает квадратные уравнения, а мальчик подходит спустя еще минут десять, пока тот спокойно себе укладывался. Белобрысого сделанные тесты ставят в ступор, но он, конечно, не без благодарности складывает учебники в рюкзак. Окидывает старшего беглым взглядом. Накаджима, слегка отодвигая огромное тело, присаживается на край кровати и первым начинает диалог: — Осаму, ты должен завтра пойти домой. Твои родители не волнуются? И вообще, почему ты был там?.. — седой шептал, шептал тихо, но Дазай ловил каждое слово. Эти слова расстраивали. Ему было некуда вернуться, но разве решится он на что-то странное? А он-то решится, еще и будучи пьяным. — Ацуши… Ацуши, — старший лежал на спине, а собеседник уставился на него, слегка нахмурившись. Сирота слегка огладил руку, что лежала у шатена на грудной клетке. —Если бы ты знал, что со мной происходит. Но Накаджима в странности не уступает: рот ему не затыкает, не цокает, а лишь нежно придвигается чуть ближе, желая все выслушать. — Расскажи мне, — мальчик склоняется прям над ним, а Осаму замирает. Тусклый свет от лампы сейчас очень хорошо освещает необычные глаза парнишки, что добавляет какой-то странной романтики. Дазай хмурится. Не хватало ему тут еще. Не пристало ему с Ацуши целоваться. — Расскажи, что тебя беспокоит? Я твой друг, не волнуйся ты так, — мальчишка больше не выдерживает этого напряжения, желая разбавить атмосферу хоть как-то. Старший рассказывает. Делает, как хочет того Накаджима: ему открыться не страшно, а приятно, что ли? Шатен начинает, с улыбкой глядя в потолок, лишь бы не на того. Он говорит спокойно, без запинок, но в какой-то момент дает волю своим оставшимся чувствам. Осаму начинает плакать. Только этому мальчику он показывает свои слабости, дрожит, словно лист. Ацуши, видя чужие слезы, теряется. Он не знает, что ему сделать или сказать, полное замешательство охватывает его, словно яд в крови. Дазай ему в глаза смотрит. Широко распахнутые, карие, поблескивающие влагой. Именно такими, слегка покрасневшими они кажутся еще прекраснее. От чужих слов Накаджима нервничал, будто сам это все проживал, поэтому спустя мгновение крепко обнимает парня, забывая, что тот рыдает из-за эффекта алкогольного опьянения. Бинты не разматывает. Все еще чего-то боится, но примет друга любым. — Чего ты? Все нормально, — Ацуши самого на эмоции пробивает от такого откровения. Осаму ему выложил всю подноготную. Специально говорил тихо, чтобы Куникида не услышал. Дазай чувствует, как мальчик над ним весь дрожит, слезы сам глотает, но пытается поддержать. Он это ценит. — Все нормально, Ацуши. Все хорошо, — хочет добавить, что чувствует себя спокойно только с ним сейчас, именно в этот момент, но молчит. Это будет звучать странно. Старшеклассник не хочет рушить их дружеские отношения, над которыми они работали столько времени. Они некоторое время молчат, пока у Накаджимы не затекает спина. Вынужденный отстраниться, он испытывает сжирающую тревогу за близкого человека. От Осаму противно пахнет, но мальчишка не смеет жаловаться. Дазай улыбается. Ацуши склоняется над ним, как тот в вечер ночевки, но в этот раз не касается чужого лица, как сделал это тогда старший. Сирота, словно с позором, сжимает губы и плачет, а соленая жидкость капает старшекласснику прям на лицо. Шатен не понимает, как ему реагировать. Седой мальчик уж был слишком странным, они оба ходили на какой-то доверительной грани. Поступали необдуманно, словно котята, не открывшие глаза. Это интимный момент. — Ты… пережил и переживаешь этот ужас, мне так… жаль, Осаму, — Ацуши глотает слезы, Дазай был ему слишком дорог, а слушать такие рассказы было подобно мукам. Накаджима сжимает край тонкой водолазки. — Тише, тише, а то твой отец нас услышит и не поймет, чем мы тут занимаемся, — подшучивает старший, ведь на такое проявление любви и привязанности ответа лучше не нашел. Им нельзя вечно жаловаться и ныть. Он хочет быть сильным, но разве эмоции — это слабость? Конечно, нет. Мальчик криво улыбается, сразу отстраняясь и вытирая остатки грусти со своего лица, он даже сам удивился излишней печали. Верно, им надо держать дистанцию. Так они останутся счастливы. — Кстати, спасибо, что помог с домашним заданием. Пойдем, может, чай попьем? Я сделаю, но не обещаю, что он будет вкусным… — Ацуши все еще тих, а Дазай смотрит в потолок. Он сделан слишком по-детски, на нем красовались маленькие приклеенные звездочки, что светятся в темноте. Доппо взял ребенка в семью, когда тому еще и восьми не было, но Накаджима все еще частенько засматривался на эти звезды. — Ацуши, я не то, что до кухни не дойду, я просто не встану, — ноет Осаму, а его тон становится все более развязным. Так он показывает, что на дальнейшую беседу не так настроен. — Принеси мне чай. Седой тут же подлетает и направляется в дальнюю комнату, пока шатен размышляет над своими поступками. Ладно, по пьяни сболтнуть лишнего, но настолько распахнуть душу? Да и не девчонке красивой, а другу, что младше тебя на два года. Они допивают горячий напиток, болтая на отдаленные темы. Договариваются о том, что Дазай завтра уйдет, пропустит уроки, чтобы отоспаться и протрезветь, а на следующий день заявится словно огурчик. Накаджиме во время их беседы моментами кажется, что он трогает чужое сердце. Наощупь оно было словно проволока. Оду они не обсуждали, но Ацуши теперь хотя бы знал, что Осаму холост. Гол как сокол. Никто так и не позвонил Дазаю Осаму. Кровать маленькая, одноместная. Восьмиклассник не хочет спать на полу, но и второго туда не положит, поэтому придется немного потерпеть. Старший наоборот, веселенько раскрывает объятия, пока смущенный мальчишка аккуратно залезает под одеяло, прижимаясь к тому. Тепло, даже слишком. Младший слегка приподнимает голову, замечая, что Дазай опасно рядом. Накаджима, руководствуясь уж точно не мозгами, кладет руку на его щеку, и Осаму удивленно распахивает опухшие глаза. Ацуши его целует.