Вспомнить всё

Все яростнее разгоралась битва на Пеленнорской равнине, и далеко был слышен грозный гул сражения: неистово кричали люди и бешено ржали кони, трубили рога, гремели трубы, ревели разъяренные мумаки. Вся конница скакала на восток, на помощь Эомеру. И тут он увидел, как с противоположного конца поля к нему несется серебряно-серая молния. Рохиррим сразу узнал эту молнию – коня Анны он бы узнал из тысячи, таких скакунов ему еще не приходилось видеть. Не раздумывая и не дожидаясь никого, Эомер подстегнул своего Огненога и помчался навстречу Роху, уже ожидая скорбной вести. Рох, прекрасно осознавая, что ничего сказать не сможет (то есть сказать-то он мог, только бы Эомер ничего не понял) повел себя так, как стала бы вести собака. Дождавшись Огненога, он мотнул головой в сторону востока и поскакал; Эомер направил своего коня за ним. Рохиррим сначала не понял, зачем же Рох позвал его сюда и усомнился, звал ли его конь вообще – потому что он остановился перед тушей убитого чудовища. Эомер видел такую же картину совсем недавно. И тут за трупом чудища он увидел неподвижно лежащую Анну. Она была бледна, и черные волосы ее искрились на солнце. С горестным криком Эомер буквально скатился с коня и упал на колени перед недвижно распростертой девушкой. - Неужели все, кто дорог мне, должны погибнуть в этой кровавой сече? - воскликнул он и поднял Анну. Вдруг она открыла глаза, и недолго думая, дала ему по уху (то есть по шлему). Эомер не поверил своим глазам. - Да жива я, жива, а он – ушел, - пробормотала она заплетающимся языком и указала на черную мантию, валявшуюся на земле. Эомер, сам не свой теперь от счастья, крепко ее обнял, на что та возмутилась: - Ну, конечно, конечно, придуши меня теперь, конечно… добить-то надо… - Ты удивительная девушка! – вдруг радостно воскликнул воин и поцеловал ее в щечку. - Ага, живучая, как таракан, - смутившись, проговорила Анна и попросила, - забрось меня, пожалуйста, на коня – битва еще не закончилась, - и кое-как нахлобучила на голову шлем. - На коня? Да тебя оттуда сшибут сразу же! - Как хошышь… тогда я сама, - Анна, опершись на плечо рохиррима, встала и нетвердым шагом пошла к Роху, - Тут такая битва…ботва…, а мне тута… туточки… тут сидеть? Пройдя несколько шагов, она пошатнулась и снова упала ничком. Эомер поднял ее на своего коня и, кликнув Роха, поскакал, прорубаясь сквозь полчища врагов, к Вратам Гондора. Всю дорогу Анна что-то бормотала, находясь где-то на грани сознания. Понятным было только выражение, повторявшееся много раз: «где мой конь? Где мой меч?»; потом Анна завела нелепую песенку про Шалтая-Болтая: «Шалтай-Болтай спал на стене, Шалтай-Болтай болтался во сне…». - Эй! – крикнул Эомер воину в черной форме стража цитадели, - друг, есть ли здесь лекари? - Палаты Врачевания в Третьем Ярусе, – откликнулся воин. - Спасибо! – воскликнул Эомер и метнулся по «коридору» на Третий Ярус каменной крепости. Все, встречавшиеся по дороге, с удивлением смотрели на всадника на рыже-золотом скакуне, скачущего с женщиной на руках – она была в шлеме, но длинные смоляные волосы не оставляли сомнения, что это женщина. Она была, казалось, без сознания, но периодически открывала глаза и начинала что-то напевать – как оказалось потом, чтобы не «улететь», короче, чтобы не отправиться вслед за Тэннаром. Все, знавшие Эомера, подивились бы, почему он доставляет Анну в Палаты сам, не желая перепоручить кому-нибудь. Эомер безошибочно нашел Палаты и, спешившись, стянул с коня Анну и ввалился в двери лазарета. Откуда-то сразу появилась немолодая женщина и уже хотела возмущенно воскликнуть что-то или уже испугаться (было не понять), но увидела в руках воина девушку, взиравшую на нее из-под съехавшего шлема и пытающуюся сообразить, где она. Эомер проговорил: - Вот, оставляю вам на попечение. Куда ее положить? - Сюда, пойдем, - сказала знахарка (к слову – это была Иорета), - и, открыв какую-то дверь, вошла в комнату, где указала на застеленную чистыми простынями кровать. - Да, сюда, уложи ее, - сказала Иорета. - Она сразила назгула, - пояснил Эомер (в голосе его вперемешку с опасением за жизнь Анны слышалась гордость). - Назгула? – ужаснулась Иорета. - Ой, забыла сказать… - Анна ухватила Эомера за рукав, - эво… эови.. воиви…– язык заплетался, - Эовин жива! – Ты можешь уйти, воин, - проговорила она, - я сама могу снять с нее доспех. - Конечно, - Эомер покраснел до корней волос и вышел; у него и в мыслях не было подглядывать – как такое знахарка могла подумать? Рохиррим пулей выскочил из дверей и, закрыв их, вскочил на коня и поскакал к воротам – как говорится, труба зовет. Гэндальф тихо вошел в комнату и затворил за собой дверь; за ним просочились Пиппин и Эомер. - Ну, как? – громко вопросил хоббит прямо с порога; но Гэндальф так сурово на него взглянул, что Пиппин замолчал, для подтверждения закрывая себе рот рукой, но волшебник махнул на них рукой, давая понять, что молчания мало и нужно выйти. Пиппин вздохнул, Эомер помрачнел еще сильнее, но, тем не менее, оба повиновались. Гэндальф тихо подошел к кровати, склонился над Анной и долго вглядывался в ее лицо. Гэндальф тяжело вздохнул и пробормотал себе под нос: «Неужели уже поздно?». - Вот, Митрандир, - сбивчато начала Иорета, - наконец-то ты пожаловал. Сможешь ли вылечить ее – никогда такого не видели! Она то бледная, как смерть, и руки холодные – словно ко льду прикасаешься, а то вдруг вся горит, бредит – как будто лихорадка – так уже двое суток – то холодная, то горячая… - Не бойся, не бойся, - Гэндальф старался говорить легко и беззаботно, но он не мог скрыть сомнения в своих глазах, - вылечим, вылечим ее. Ты только сходи к главному лекарю, или кто там у вас, и принеси травку, которой Арагорн вашего наместника лечил (и царевну, и полурослика). Только Арагорна не приводи, – вдруг усмехнулся ни с того ни с сего волшебник. - Все, как ты велишь сделаю, Митрандир, - проговорила Иорета и заторопилась за травой. Выпроводив знахарку, Гэндальф сел на край постели и взял холодную и сухую руку Анны в свои руки. Долго он так сидел, устремив взгляд вдаль. Наконец, словно очнувшись, он взял вторую руку Анны и, взглянув ей в лицо, тихонько позвал: - Анна… Анна… Вернись! Отпусти его и возвращайся – он ушел, ты должна остаться… Вернись, - повелительно произнес он, и на миг вспыхнуло алое кольцо на его руке, а прозрачный камень кольца Анны вдруг стал красным, потом вспыхнул собственным светом, и погас. Через секунду Анна открыла глаза и как ни в чем небывало радостно сказала: - Привет, Гэндальф! Как я рада тебя видеть! Ой... какое сейчас число? - Семнадцатое марта три тысячи девятнадцатого года. Да, правильно. Двое суток ты была без сознания, - сказал Гэндальф, увидев недоумение на лице Анны. - Двое суток… как… а, вот оно что… о я дура-то, а? Кто меня просил переться за назгулом – наверное, как говорят истинные рохирримы, чуть копыта не откинула! Просто он когда сбросил кольцо, потом медленно стал растворяться, ну я и как-то пошла за ним – не знаю зачем… потом мы долго говорили, я не помню точно – Тэннар говорил о себе, говорил что-то про Саурона, про остальных назгулов – про назгулов у меня в голове все отложилось, помню до последнего слова… это, наверное, пригодится… - Однако, увязавшись за назгулом, ты поступила очень … э…ээ… неосмотрительно. Как бы там ни было, но Пеленнорские поля навсегда сохранят память о двух великих подвигах, совершенных здесь. Двое назгулов ушло, один – в небытие, а другой - … по крайней мере, он имеет шанс на прощение. – Сказал волшебник, и вдруг погладив Анну по голове, сказал, - я горжусь тобой. Анна заулыбалась. - Пока… я пойду за Иоретой и принесу отвар ацеласа – а то она куда-то запропастилась, – с этими словами Гэндальф встал и, открыв дверь, чуть не уронил Пиппина, лежавшего на замочной скважине и ловившего каждый звук. - Эомер, побудь с Анной и проследи, чтобы она никуда не убежала. А мы с Пиппином (Гэндальф выделил имя хоббита, давая ему понять, чтобы тот шел с ним, поскольку хоббит уже сидел на кровати Анны, болтал ногами и что-то ей (Анне, разумеется, а не кровати) увлеченно рассказывал) найдем нашу дорогую запропастившуюся вместе с отваром Иорету. - Ладно, я жду, Пиппин, придешь и дорасскажешь свою историю, - сказала Анна разочарованному хоббиту. Сияющий, но старательно это скрывавший рохиррим зашел в комнату. - Ну, что сразились? – атаковала его Анна, - Кто приплыл на черных кораблях и притаранил за собой целую ораву призраков? Кто прошел по тропам? А кто мне не верил? … ты что? – потому, что Эомер вдруг наклонился и поцеловал ее. - Не понимаешь? – проговорил он. - Эээ… понимаю, наверное, - сказала Анна и накрыла голову подушкой. - То есть ты хочешь сказать «нет»? – расстроено спросил Эомер, стараясь это скрыть. - Я ничего не говорила, - проговорила Анна из-под подушки, - на какой вопрос ты хочешь получить ответ? - Ты… ты любишь меня? - А ты? - Себя? – оторопел Эомер. - Меня. - Да, люблю тебя. - Можешь ли ты мне что-нибудь ответить? – спросил Эомер, даже не пытаясь уже оторвать подушку от лица Анны. - Э…ээ…м…мм…м… тебя Гэндальф не звал? Или Арагорн? - Ответ отрицательный? - Ответа не было. Я…потом. Эомер вышел, сжимая в руках шлем, словно стараясь согнуть его – надо сказать, он в этом преуспел и вскоре сидел и разгибал его обратно. Услышав, как он вышел, Анна оторвала от лица подушку и выдохнула. Господи…ААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААА! – этот вопль слышал весь Гондор, наверное, его было слышно даже в Мордоре. – Ну, вот, сбросила напряжение, - уже спокойнее проговорила Анна. В комнату вбежал насмерть перепуганный Пиппин: - Это ты кричала? Что-то случилось? - он стоял с круглыми глазами, и мисочка с настойкой прыгала в его руках. - Я разминалась; это была разрядка. Давай настойку, - и прежде, чем Гэндальф, вбежавший вслед за хоббитом, успел подойти к ней, Анна взяла миску из рук Пиппина и мигом выдула все содержимое. - Вообще-то, это не пьют, - появился в дверях Арагорн. - Вы, может быть, и не пьете, а у меня нервный стресс. Листики я не жевала, можешь забрать себе! – она протянула миску Арагорну. - Она чего? – тихо обратился тот к Гэндальфу. - Я знаю, но тебе не скажу. Ацелас был заварен только кипятком – он не повредит. - Да, а листики можешь забрать себе! – снова напомнила Анна, - На! – и она отдала миску с листьями Арагорну. - Стоило так орать? – спросил Гэндальф. - Я не ожидала, – возмутилась Анна, - Эовин тогда была права. - Она же его сестра, конечно. - При чем тут «его сестра» и о чем вы говорите? – встряли Пиппин и Арагорн. - Погода, говорим, хорошая, – ответил Гэндальф в своей «гэндальфовской» манере. Тогда Арагорн важно сказал: - Ну, раз погода хорошая, то вам, Анна, наверное, будет интересно узнать, что завтра мы выступаем в поход. Все воинство Запада… - Уррраааааааааааааааа! – завопила Анна и подпрыгнула в кровати, - а что, совет уже состоялся? - Ты едешь с нами? – радостно спросил Пиппин. - А то я тут останусь. Конечно, еду! - Совсем недавно – решение принято, собираются войска. - Понятно… тогда я одеваюсь и выхожу… Когда все «покинули помещение», Анна встала и оделась: в чистую рубаху, кое-где еще сохранившую следы былой вышивки и штаны; на ноги надела сапоги и принялась расчесывать волосы гребешком, нашедшимся тут же, на тумбочке. Расчесавшись, она достала из кармана резинку, предусмотрительно припрятанную и, собрав волосы в хвост, тихонько вышла из комнаты. Кое-как найдя выход из Палат, пошла по извилистым улицам и вскоре нашла выход на стену. По всему Пеленнору дымились большие костры – сжигали орочьи трупы; небо было хмурое – казалось, намечается дождь, который оросит усталые поля и хотя бы частично смоет грязь, принесенную с собой мордорским воинством. Анна облокотилась на стену, и долго стояла и смотрела, не мигая, вдаль – сейчас, несколько минут она была ничем не занята – даже не было необходимости о чем-то думать, и Анна почувствовала теперь, как же она хочет уже домой, и вдруг пришла ужасная мысль: «а вдруг нельзя вернуться?». Анна отогнала ее, чтобы не расстраиваться и вспомнила слова Гэндальфа: «ты не для того прибыла, чтобы остаться – это не должно тебя волновать; ты можешь остаться, только если захочешь; а для чего ты здесь – ты уже знаешь. Исполнив все, и доведя до конца, ты вернешься». - Кто же знает, когда я все исполню? И я уж хочу домой! – сказала она вслух. - Где твой дом? – вдруг раздался сзади голос Эомера; Анна, не оборачиваясь, ответила: - Там, куда я хочу вернуться, где я жила с рождения – и, хоть, я всегда хотела попасть сюда… в Средиземье, это не мой дом – и вернуться я должна. И хочу. - И ничто тебя здесь не удержит? – спросил Эомер, подходя, потому что Анна не отрывала взгляда от горизонта и не оборачивалась. - Ничто, – Она подняла глаза, и встретила тихий, нежный взгляд; витязя, равного Эомеру, не сыскать было во всей Ристании. - Ничто не удержит тебя здесь? – повторил он и, помолчав, тихо молвил, - ничто и никто не удержит тебя здесь, и не в моих это силах, я вижу; однако ответь мне на последний вопрос – ибо никто не знает, что ждет нас у Черных Врат. Любишь ли ты меня или этой любви тебе не надо? Анна промолчала и опустила голову. Потом молвила: - Сейчас мы стоим у края – и никто, даже я теперь, уже не уверена в том, чему дОлжно произойти у Врат Мордора. И ты лишь терзаешь себе сердце, полюбив меня. - Не терзанье это для меня. Но дар, сказал он, - впервые я увидел тебя в Медусельде и дивился твоей красоте и твоему нраву, коим ты напоминала мне дитя; однако, на деле ты оказалась воительницей. Никогда мне не разгадать тебя – ты то поешь песни, то грустишь, умирая для всего вокруг. Я люблю тебя. Ты меня не любишь, Анна? - Я люблю тебя, Эомер, – твердо проговорила Анна, – но это рвет сердца, ибо расставание нам суждено. - Тогда я навеки сохраню в сердце твой образ, и он будет маяком мне в пути, если настанет тьма, - и Эомер поцеловал Анну в волосы. - Надеюсь, что она не настанет, - проговорила она. Так стояли она на стене Минас-Тирита, и порывистый ветер развевал и смешивал черные и золотые пряди. Тень уползла, открылось солнце, и вдруг полился дождь – слепой дождь, и он смывал и уносил потоками воды черную грязь и дух смерти, витавший над городом. Потоки серебрились, золотились, и когда прошел дождь, на западе встала радуга и протянулась через весь небосклон.