*
Совет Кланов в своем походном варианте – это нечто еще более отвратительное, чем традиционные заседания. Если на последних присутствуют обычно только великие ордены и их относительно крупные вассалы, то сейчас в шатер Лань кого только не набилось. От слабых заклинателей отчетливо несет потом и недугами, и Цзыюань делает над собой усилие, чтобы не сморщиться. Что показательно – Цзинь Гуаншаня в лагере орденов вообще нет, и за него выступает Цзысюань, раздувшийся от своей бутафорской важности. Вот уж где разгулялось дурное семя… Наверное, и хорошо, что Фэнмянь тогда согласился с расторжением договора о помолвке между ним и А-Ли. Они с А-Мэй могли сколько угодно быть подругами и строить какие угодно планы, но ее дочь вряд ли была бы счастлива рядом с этим юношей, будь он трижды названым племянником Цзыюань. Вероятно, стоило просто попристальней посмотреть на него вблизи, чтобы увидеть это. У них с А-Мэй были похожие судьбы, но положение Цзыюань никогда не было столь же унизительным в супружеском смысле. Ее муж всегда был ей верен и кажется… Кажется, он все же любил ее. Цзыюань натягивает пониже рукава своего ханьфу и под его покровом до белых костяшек сжимает в кулаки руки. Теперь уже не узнаешь. И стоило ли ради этого накалять отношения с родным кланом? Так или иначе, судьбы нелюбимой жены она своей дочери не желала. А-Мэй как-нибудь переживет отсутствие А-Ли у себя в невестках. Лань Сичэнь, стоящий неподалеку и задумчиво поглядывающий на застывших рядом с ней мальчишек, понимающе наклоняет голову, перехватывая ее собственный взгляд, направленный на наследника Цзинь, и Цзыюань чуть приподнимает на миг уголок губ. Проницательный молодой человек. Такой же проницательный, как и молодой глава Не, впрочем. Цзыюань даже интересно увидеть его реакцию на тему, которую она хочет поднять сегодня. Будучи единственной женщиной-главой великого ордена, ей пришлось заручиться поддержкой самого праведного и дисциплинированного заклинателя своего поколения, чтобы ее слова имели больший вес, однако это еще не значит, что согласие Лань Цижэня – и его племянника, естественно, присутствовавшего при беседе – обеспечит ей легкую победу. Речь все-таки о темном заклинательстве. Ничего, поборемся. За поражение псов Вэнь Цзыюань готова бороться всеми доступными ей способами. Начинают с хорошего. Говорят о многочисленных победах в стычках, о необычайно высоком боевом духе адептов, о достоинствах столь тесного межкланового сотрудничества… Но по большому счету хорошего не так уж и много, потому что большое количество пленных после боев, проигранных союзом кланов, Вэнь увели в Безночный Город. А еще – потому что все знают: именно за стенами своей резиденции Вэнь Жохань держит основные военные силы. Интересно, где сейчас Вэнь Сюлань и ее брат? За стенами Безночного Города или вне их? Хорошие новости заканчиваются быстро. Осаждать Безночный Город затратно со всех сторон, и Совет Кланов сегодня собран в большей степени потому, что требуется выработать дальнейшую тактику. Что ж, у Цзыюань есть некоторые предложения. Она оборачивается к Вэй Усяню и меряет его изучающим взглядом. – Ты снова забыл свой меч, – говорит она утвердительно, и Цзян Чэн рядом убито вздыхает. – Я ему напоминал, – быстро заявляет он, стремясь обезопасить себя от ее гнева – не проследил ведь за безголовым братцем. Однако Цзыюань имеет свои мысли на этот счет. Как удивительно, что про одно свое духовное оружие Вэй Усянь позабыл, зато другое ни на мгновенье не выпускает из поля зрения. Флейта из черного бамбука все также висит у него на поясе, заменив собой ало-черный Суйбянь, и теперь ее дополняет заботливо повязанная кем-то (А-Ли, разумеется, кем же еще) красная кисточка. Должна быть причина, по которой Вэй Усянь игнорирует одно свое оружие и не расстается с другим. Для того, кто столь долго жил фехтованием и полетами, немыслимо так легко изменить привычкам. Сам мальчишка только виновато пожимает плечами, однако можно быть твердо уверенной – никаким сожалением тут даже не пахнет. Он делает это абсолютно сознательно и умышленно. Цзыюань воспитала достаточно адептов, чтобы знать такие вещи наверняка. – Оставим это, – отмахивается она. Тем лучше – паршивец ни с кем не ввяжется в драку. – Скажи мне другое. Ты точно уверен в том, что хочешь им предложить? Вэй Усянь позволяет себе улыбку. Не одну из тех прежних улыбок, какие он расточает рядом с ее детьми, а совсем иную, чуждую тому мальчишке, которого она знала. Нет, эта улыбка принадлежит Вэй Усяню, три месяца проведшему на горе Луаньцзан. – А разве у нас есть выбор? – вполне разумно возвращает вопрос он. Цзыюань задумчиво искривляет губы. Что ж, она дала ему последний шанс отказаться. С другой стороны… Раз уж догматика-Цижэня удалось убедить в целесообразности этой идеи, кто она такая, чтобы останавливать ребенка, которому даже не приходилась матерью? Они выдвигают свое предложение, и… Цзыюань даже удивлена. Им не отвечают полными возмущения воплями, которых они ожидали. Им отвечают гробовой тишиной. Сильные и слабые заклинатели, главы крупных и мелких кланов – все они смотрят на них в ошеломленном молчании, как будто просто не знают, что сказать, и в поисках более удобной для себя точки зрения хотят посмотреть на реакцию союзников, но ничего не видят. Возможно дело в том, что Лань Цижэнь и Лань Сичэнь молчат. Или – но только в порядке потехи для своего самолюбия – можно допустить мысль, что авторитет госпожи главы Цзян (не госпожи Юй) играет свою роль. Наконец Первый Нефрит Лань прокашливается, привлекая к себе внимание этого растерянного стада: – Следует признать, что предложение использовать темную ци кажется… довольно рискованным, – осторожно произносит он, и стадо обращает взгляды на него. – Госпожа глава Цзян ранее уже беседовала со мной и господином старшим учителем Лань о том, стоит ли выдвигать его на обсуждение, и мы, – он переглядывается с безмолвствующим Цижэнем, – пришли к выводу, что это возможно, если предпринять соответствующие предосторожности. Однако судить не только нам. Показательно на самом деле то, что Лань Цижэнь не говорит ни слова. Цзыюань помнит его еще по собственной учебе в Облачных Глубинах, и уже тогда он был до крайности зациклен на правилах – точнее, на том, что сам считал правильным. Таковы и адепты его ордена. Надо думать, уже то, что он не поносит Вэй Усяня последними словами, брызжа слюной и взашей выгоняя прочь, дорогого стоит. А большинство набившихся сейчас в шатер заклинателей – либо его бывшие сокурсники, как сама Цзыюань, либо бывшие ученики. И уж для последних его авторитет абсолютно непререкаем. По толпе глав мелких и относительно крупных кланов идет неясный ропот. Все ожидаемо взирают на молчащего Лань Цижэня как на самого старшего и непредвзятого среди присутствующих – изнурительные месяцы войны все же изрядно выкосили старшее поколение, – но тот только наклоняет голову, обозначая молчаливое согласие со словами своего племянника и предоставляя право последнего слова от имени Гусу Лань ему как главе ордена. И тогда вперед выступает Цзинь Цзысюань. Цзян Чэн, стоящий за правым плечом Цзыюань, вовремя душит в себе смешок, глядя на его высоко задранный к куполу шатра нос, и, судя по глухому звуку, чувствительно толкает Вэй Усяня в бок. Тот сипло прокашливается за левым ее плечом, и она понимает – тычок был совершен вовремя. – Я считаю, – важно приосанившись, начинает Цзысюань, обращая на себя всеобщее внимание, – что принимать такое решение сразу неправильно. Говорить в столь важном деле от имени своего ордена я не могу, мне требуется совет отца. Полагаю, многие здесь находятся в таком же положении, так что… мы могли бы собраться снова через несколько дней. В конце концов, выступаем не завтра. Цзыюань приходится признать, что, несмотря на свою раздутую важность, названый племянник предложил нечто весьма здравое. Даже мальчишки за ее спиной молчат и не обмениваются едкими репликами, как бывает обычно, когда о Цзинь Цзысюане вообще заходит разговор. Лань Сичэнь снова перехватывает ее взгляд и слегка кивает. Цзыюань кивает в ответ. Как ни крути, большую политику делают именно крупные ордены, а значит – решение будет в большей степени зависеть от кланов, стоящих в их главе. Итак, Гусу Лань уже на их стороне. Молодой глава Не, от которого можно ожидать как горячего одобрения, так и непримиримого отрицания, пока молчит. Только и делает, что изучающе смотрит Цзыюань за спину. Еще бы, лично с Вэй Усянем он скорее всего не знаком, но явно наслышан о нем от своего младшего брата, с которым сын Цансэ, помнится, водил дружбу во времена учебы в Гусу. Цзыюань перехватывает его взгляд и вопросительно приподнимает брови. В ответ получает понимающую ухмылку. Что ж, вероятно, это означает, что он по крайней мере подумает.*
На выходе из шатра молодой глава Не невоспитанно ловит Цзыюань за руку. Она оборачивается и уже открывает рот, чтобы указать ему на его место, но слышит, как за спиной у нее что-то потрескивает. Молния, вероятно. Не Минцзюэ тут же отпускает ее и примирительно вскидывает перед собой ладони. Краем глаза Цзыюань замечает, как Вэй Усянь положил руку А-Чэну на плечо, тихо убеждая его повременить с использованием кнута в качестве наказания за непочтительность. «Мы только внесли наше предложение на рассмотрение, Чэн-ди. Ты же не хочешь задрать до смерти одного из потенциальных союзников?» Ей кажется, она еще никогда не выглядела столь уязвленной чужой защитой и столь самодовольной наличием ее факта одновременно. Глава Не тоже прекрасно слышит этот мягкий выпад, потому что понимающе ухмыляется и кивает Цзыюань в сторону, где располагаются шатры его ордена. Весь его вид выражает скорее не опасность, а какое-то насмешливое любопытство. Цзыюань отвечает ему зеркально. В конце концов, это может быть интересным. – Этот ничтожный хотел бы поговорить с блистательной главой Цзян без лишних ушей, – говорит Не Минцзюэ и уважительно склоняет голову в ее сторону, при этом искоса поглядывая на стоящих подле нее мальчишек. – И, конечно, поближе познакомиться с вашими… сыновьями. Цзыюань улавливает краем глаза, как дергается от этих слов Вэй Усянь, и… молчит. Это происходит уже во второй раз. Вэнь Сюлань назвала Вэй Усяня ее сыном, скорее всего, по незнанию. Хотя сложно не знать историю, прогремевшую с десяток лет назад на все цзянху. Самоотверженный глава ордена Юньмэн Цзян ушел на поиски сына своих трагически погибших друзей, отыскал его и вырастил как собственного ребенка. Только вот мнения Цзыюань не спросил при этом. А теперь… есть ли в этом вопросе смысл? В конце концов, Вэй Усянь – всего лишь мальчишка. Разве виновен он в том, что взрослые, должные воспитывать его, не смогли договориться между собой – и со своими чувствами? Не Минцзюэ, конечно, делает то, что делает, с определенным умыслом. Хочет посмотреть на ее реакцию – разозлится «блистательная глава Цзян» или удержит себя в руках? Цзыюань решает, что дешевле будет просто проигнорировать его последнюю фразу, и отвечает: – Отчего бы и не поговорить с несравненным главой Не? Как только занавеси шатра главы Не перестают колыхаться от созданного ими при входе сквозняка, хозяин пристанища бросает попытки быть вежливым. – Убедить старого ублюдка Цзинь будет непросто, – говорит он без предисловий и сразу начинает нравиться Цзыюань вдвое больше, чем еще фэнь назад. – Вот увидите, стоит только их почтовой бабочке достичь Башни Кои, он тут же прилетит сюда и примется ломать комедию. И в случае победы потребует себе самый сладкий кусок. Цзыюань слушает его ругань невпечатленно. Конечно, Не Минцзюэ прав, но все им сказанное – отнюдь не новость. Вопрос в том, что этим можно сделать. – К чему все это, глава Не? – озвучивает ее мысли Вэй Усянь. – Из рассказов Не Хуайсана у меня сложилось о вас впечатление как о весьма прямолинейном человеке, – и опять этот опасно ленивый тон. – Почему же сейчас вы ходите кругами? Не Минцзюэ дергает уголками рта, тоже явно раздраженный такой манерой вести разговор, но, как и Цзыюань ранее, удерживает себя в руках. – Я всего лишь не желаю оскорбить своей прямотой блистательную главу Цзян и ее защитников, – легко отзывается он. – Мы все ходим по тонкому льду сейчас, и я просто хочу понять, стоит ли ваше предложение того, чтобы тратить на уговоры престарелого развратника свое далеко не бесконечное терпение. Цзян Чэн – еще один мальчишка, открыто выражающий ее мысли сегодня – хмыкает с отчетливым превосходством. – А сам глава Не, значит, уже решил для себя, что со всем согласен? Не Минцзюэ окидывает его понимающим взглядом и весело цокает языком. – Я глубоко уважаю госпожу Пурпурную Паучиху как воина и политика, – с чувством говорит он, и в этом кажется удивительная искренность, пусть и задевающая непредумышленным напоминанием о неразрывной связи с Мэйшань Юй. – Если ваша мысль об использовании темной ци получила ее одобрение, можно быть уверенным в том, что мысль эта – толковая. Но как именно вы собираетесь осуществить то, что нарисовали на Совете Кланов? Как вы поднимете многотысячную армию умертвий с одним только человеком? Этот вопрос определенно обращен не к Цзыюань, и она почитает за лучшее промолчать. Больше того, этот вопрос обращен даже не к ее сыну, который мог бы говорить от ее имени, случись такая необходимость. Нет. Они все смотрят на Вэй Усяня. – А кроме меня никого больше и не надо, – говорит тот, встретившись взглядом с каждым из них. Он уже объяснял это Цзыюань, но глава Не смотрит так, что ему приходится повторить. – Темная ци по своей природе не нуждается в накапливании в теле заклинателя, – говорит он отчетливо незаинтересованным тоном человека, рассказывавшего об этом уже несколько раз. – Конечно, накапливать ее можно, но делать это необязательно. Достаточно просто… впустить ее, понимаете? Но для того чтобы поднять такое количество умертвий, которое требуется для сражения с армией Вэнь, нужно не просто накопить большое количество темной ци. Нужен… артефакт. А для управления им достаточно одного человека. Он еще долго объясняет, откуда собирается взять железо для этого артефакта и как вообще нашел его, и Цзыюань с поразившим ее саму ужасом узнает такие подробности о сражении с Черепахой-губительницей, о каких прежде не задумывалась никогда. Этот мальчишка. Этот ребенок. Был. Проглочен. Цзян Чэн, впрочем, вовсе не выглядит удивленным. Вот уж кто точно узнал все в мельчайших деталях сразу после того как Вэй Усянь очнулся от беспамятства. – Этот меч все еще должен быть в пещере у Сумеречного Ручья, – говорит Вэй Усянь в итоге. – Вэнь Чао отрубил Сюань У голову, чтобы похвастать перед всеми лживым подвигом, но вряд ли полез дальше. А значит, меч можно извлечь и использовать. Молодой глава Не кивает. – Не по нутру мне это, – честно признается он, глядя мимо них на свой заваленный бумагами стол. Цзыюань смеряет его незаинтересованным взглядом – в ее шатре стоит точно такой же. Война войной, а восстановление резиденции идет своим чередом. – Но сейчас… мы не в том положении, чтобы воротить нос от того, что может нам помочь. Цзян Чэн вызывающе скрещивает на груди руки. – А когда все закончится, воротить нос будет можно? – это такая откровенная провокация, что за сына даже немного стыдно. Но в то же время необходимость этого вопроса отрицать сложно. Цзыюань с ним позже поговорит. С ними обоими. Не Минцзюэ, тем не менее, смотрит на Цзян Чэна уважительно и твердо качает головой. – И тогда тоже нельзя, – соглашается он спокойно. – Но я хочу иметь гарантию, что после сражения артефакт молодого господина Вэй не будет использован во зло. Поручитесь ли вы за это? Еще один человек, который обращается к ее сыну, но при этом адресует свои слова вовсе не ему. Цзыюань с огромным трудом подавляет в своей груди разочарованный вздох. Впрочем, чего стоит ожидать, если А-Чэн все еще остается всего лишь наследником ордена, а никак не его лидером? Она бы с радостью пустила его в свободное плаванье, вот только вряд ли он удержится сейчас у руля. Во всяком случае… без потерь тогда не обойтись. – Я ручаюсь за Вэй Усяня, – в тон твердости Не Минцзюэ чеканит она и бросает короткий взгляд на серьезного до мрачности сына. – Мы ручаемся за него. Глава Не ухмыляется и с отчетливо довольным видом хлопает в ладоши. – Вот и отлично, – гремит уже совсем другим тоном, вовсе не деловым, – вот и поговорили. Тогда, если у нас все решено, и Сичэнь уже в курсе, я прошу меня извинить, – он склоняет голову и наигранно виновато кивает в сторону своего стола. Намек прозрачен до крайности. Цзыюань благосклонно кивает в ответ. – Этой женщине было приятно иметь с дело с несравненным главой Не, – чуть усмехаясь, говорит она, и Не Минцзюэ беззлобно хмыкает. – Этому ничтожному было приятно поближе познакомиться с госпожой Пурпурной Паучихой и ее сыновьями, – его жесткие губы – резкие складки в уголках рта, свирепый шрам на носогубном треугольнике – складываются в короткую скупую улыбку. – Слухи о вас не врут. Когда они покидают шатер и выходят на улицу, из Вэй Усяня наконец вырывается явно с самого начала разговора мучающий его вопрос: – Госпожа глава Цзян, почему вы его не поправили? Цзян Чэн, идущий рядом с паршивцем, издает громкий, полный отчаянья вздох, озвучивая мысли своей бедной матери уже не в первый раз за сегодняшний день. Впрочем, Цзыюань не настроена ругать своего непрошенного пасынка. Она только вздыхает: – А какой в этом смысл, Вэй Усянь? Если ты был так возмущен словами молодого главы Не, сам бы и поправил его. Мальчишка невоспитанно –как и всегда – пожимает плечами. – Я подумал, это вас оскорбило, вот и спросил. Цзыюань хмыкает. – Из нас двоих не я вздрогнула при этих словах, будто меня кнутом ожгли, – хладнокровно замечает она – и внезапно чувствует себя несколько уязвленной этим открытием. Ведь, несмотря на то, что из-за появления Вэй Усяня в Пристани Лотоса мать перестала с ней говорить, Цзыюань никогда не собиралась следовать ее последним увещеваниям. Она не могла оставить ребенка просить милостыни на улицах, чьим бы отпрыском он ни оказался. Но и их сосуществование в Пристани Лотоса всегда было далеко от родственного и теплого. Она никогда не называла мальчишку своим воспитанником даже из вежливости перед посторонними. Он всегда был воспитанником Фэнмяня, и Цзыюань никогда не желала узнать о нем что-либо, кроме факта его родства с женщиной, отнявшей у нее надежду на всякую взаимность супруга. Может ли теперь Вэй Усянь оскорбиться тем фактом, что кто-то – даже не всерьез, а просто в качестве провокации – назвал его ее сыном? Ведь по большому счету это не такая уж и неправда, как тут ни отрицай. Отпрыск Цансэ-саньжэнь, Вэй Усянь почти и не знал ее, Цзыюань даже не уверена, что он помнит, как выглядят лица его родителей. То есть сама она – единственная материнская фигура, которую он все эти годы имел перед глазами. Она растила его в своей семье и знала дольше его собственной матери. Больше того, она знает его самого дольше, чем его мать. Цзыюань оборачивается к молчаливо следующим за ней мальчишкам у входа в свой шатер и окидывает их взглядом. Цзян Чэн, совершенно растерянный этим их разговором, и Вэй Усянь (Вэй Ин), кажется, только сейчас действительно задумавшийся о своем положении в их семье. Один – мальчишка, принижаемый в сравнении со своим самым близким другом. Другой – мальчишка, порицаемый за свои таланты. Оба они – дети, которых она растила. Обоим им по потерявшей сейчас всяческое значение причине она была не самой хорошей матерью, стоит это признать. Но подходящее ли сейчас время для сожалений? – Я жду, что до завтра вы не попадете ни в какие неприятности. Хватит и того, что вы собираетесь отправиться за этим проклятущим мечом вдвоем. Мальчишки серьезно кивают, и ей почему-то кажется, что они в сожалениях тоже не видят смысла. Что ж, хоть в чем-то дети должны выходить похожими на своих родителей.*
Когда через два дня Совет Кланов выносит положительное решение по предложению Вэй Усяня, Цзыюань только бесшумно хмыкает и ни капли не удивляется. В переговорах с «ублюдком Цзинь» она не принимала участия как заинтересованная сторона, предоставив работу по его переубеждению тем, на кого он не посмотрит сальными глазами, но по хмурому виду молодого главы Не заметно, что долгое нахождение практически наедине с Гуаншанем не прошло для его терпения бесследно. Так или иначе, положительный ответ получен, и волноваться об этой проблеме теперь не имеет смысла. Остается только дождаться мальчишек и помолиться богам, чтобы они вернулись в лагерь без приключений. В конце концов, где Вэй Усянь – там хаос, и этого ничем не переменить, остается только смириться. Вероятно, поэтому, пребывая на этапе смирения с непоседливой личностью сына Цансэ, Цзыюань даже не задумывается о том, чтобы обругать детей, когда те появляются на входе в ее шатер все перемазанные грязью и отвратительно пахнущие гниющими внутренностями. Она лишь испускает короткий вздох, напоминая себе о том, что кротость иногда приносит гораздо больше плодов, чем ярость, и кивает на потрепанные циновки перед столом. – Хоть бы отмылись, прежде чем на глаза показываться, – только и замечает недовольно, в отсутствие посторонних позволяя себе неприязненно поморщиться от расходящегося по пространству шатра запаха. – Мы просим прощения, матушка, – без следа сожаления отзывается А-Чэн, сгружая своего снова молчащего брата на циновку и усаживаясь рядом с ним. – Мы торопились доставить меч. Он должен быть под присмотром, прежде чем Вэй Ин начнет его перековывать. Вэй Усянь, крепко сжимающий в паучьих пальцах – так и не поправился ни на цзинь! – грязный длинный сверток, разящий темной волной, лишь безмолвно кивает. Он снова выглядит так, словно только вчера спустился с горы Луаньцзан, и это наводит Цзыюань на мысли о том, что так его нрав искажает применение темной ци. Нужно запретить ему использовать ее после войны. – Так пусть остается под присмотром здесь, – раздраженно отрезает она. – А вы – прочь! Не хочу слышать от вас вечером даже призрака этого запаха. И не вздумайте заявиться в таком виде на кухню. Сначала мыться, потом – к А-Ли. Она всем своим видом показывает, что рассиживаться и расточать эту ужасающую вонь в своем шатре им не позволит, и мальчишки тут же тяжело поднимаются на ноги, ковыляя к выходу. Отстраненно Цзыюань замечает, что на поясе у Вэй Усяня опять висит только флейта, но сегодня решает не задумываться об этом. Должен же быть у нее хотя бы один не связанный с переживаниями о нем и о ее детях день.*
Ни одного дня покоя Цзыюань, как видимо, не достойна. Перед самым ужином, который дети обычно проводят с ней, в ее шатер величаво вплывает Цзинь Гуаншань. Он скрывает за расписанным желтой тушью веером раздраженное выражение лица, и его предположительные чувства можно разглядеть лишь в суженных уголках лисьи лукавых глаз. Рядом с ним маячит его отчетливо помятый и избитый наследник, а за его спиной Цзыюань улавливает бледное от расстройства лицо своей дочери, одной рукой удерживающей за плечо А-Чэна, а другой – Вэй Усяня. Что. Опять. Надо отдать детям должное, от запаха внутренностей они избавились и сменили одежды (и наконец Вэй Усянь вернулся к официальным цветам своего ордена, пусть и выбрал, кажется, самый темный пурпур, который смог), однако больше радоваться явно нечему. Раз уж все эти люди оказались в ее шатре в одно время и пришли сюда вместе, даже гадать не нужно, что же произошло. Но, как говорится, лучше единожды услышать, чем многажды предположить. – Чем обязана удовольствию видеть в своем скромном пристанище самого главу Цзинь? – без малейшего почтения обращается к отчетливо недовольному подобным приемом Гуаншаню Цзыюань. – Вашим… адептам, – он на миг запинается, но мудро не решается назвать обоих мальчишек ее сыновьями, и она позволяет себе понимающую усмешку. Конечно, кто знает, как отреагирует на такое своенравная женщина, пусть она и глава. Ведь женщины так легко подвергаются одолевающим их эмоциям. – Цзян Ваньинь и Вэй Усянь избили Цзинь Цзысюаня. Это происходит уже не в первый раз за историю их знакомства, и мне хотелось бы, чтобы госпожа глава Цзян наконец приняла какие-то меры. В конце концов, это ведь и ваша репутация. – Вот как? – Цзыюань не нужен веер, чтобы скрывать эмоции. И дураку понятно, что, если А-Ли здесь и выглядит так печально, в драку А-Чэн и Вэй Усянь полезли из-за нее. – Что ж, давайте принимать эти меры вместе. В конце концов, мы ведь союзники, – она кивает на потрепанные циновки у своего стола и испытывает легкий как укус комара укол удовлетворения от вида того, с каким лицом заносчивый глава Цзинь усаживается, брезгливо подбирая свои одежды. Она не отпустит отсюда так просто ни его, ни Цзинь Цзысюаня. – Итак, – когда все устраиваются перед ней словно спорщики перед мудрицей, знающей ответы на все вопросы, произносит Цзыюань, – полагаю, драка случилась из-за моей дочери. Цзян Яньли, расскажи, что случилось, и будь честна. А-Ли мягко проводит ладошками по плечам своих кипящих неприкрытым негодованием братьев, успокаивая их гнев, и те одинаково быстро расслабляются под ее утешительной лаской. – Матушка знает, что на ужин в лагере обычно подают суп, – тихим, но стойким голосом начинает она. – Я всегда варю его для матушки и братьев лично. А-Инь и А-Сянь любят мою готовку, и для меня это – способ порадовать и поддержать их в такое сложное время. Но… – мгновение А-Ли медлит, и ее бледные щеки окрашивает легкий румянец, тут же сползающий словно слезшая краска, когда она смотрит на Цзысюаня. – Еще одну порцию я оставляю для наследника Цзинь. Обычно пиалу относит к нему шатер кто-то из адептов его ордена, но сегодня он пришел за своим ужином сам, чтобы узнать, кто для него готовит. Когда он услышал, что это я, то обвинил меня во лжи и оттолкнул от стола. В этот момент на кухню пришли А-Инь и А-Сянь, чтобы помочь мне отнести поднос в шатер матушки, и все увидели. Драка произошла из-за этого. Не то чтобы Цзыюань предполагала что-то другое. А-Ли была очень расстроена расторжением помолвки с Цзысюанем и явно сохранила свои теплые чувства к нему, так что ничего удивительного в случившемся нет. Остается только надеяться, что такого оскорбления эти чувства не переживут. Мучить себя влюбленностью в человека, столь похожего на своего одиозного отца, – презренная участь. Цзысюань вырос столь же высокомерным, сколь и Гуаншань, и вблизи их сходство так заметно, что даже не по себе. Цзыюань кивает, призывая дочь замолкнуть, и подчеркнуто вежливо обращается к наследнику Цзинь, смотрящему в пол. На скуле у него лиловеет след от удара, и нет смысла гадать, кто его нанес. Вэй Усянь всегда потешался над самовлюбленностью «павлина». Не воспользоваться представившимся случаем он, конечно, не мог. – Могу ли я теперь услышать наследника Цзинь? Тот кивает. Его глаз не видно за растрепавшейся в пылу драки челкой, и он не смеет смотреть ей в лицо, когда говорит. – Каждый вечер в мой шатер приносят этот суп. Он… очень вкусный, и я захотел узнать, кто готовит его, чтобы лично поблагодарить. На днях я застал в своем шатре девушку, которая его приносила, и из-за ее поведения был уверен, что это она. Когда я решил отыскать ее на кухне, то увидел там деву Цзян. Дева Цзян сказала, что сама для меня готовит. Я… не поверил ей и оскорбил. В этот момент появились наследник Цзян и… господин Вэй. Мы подрались. Тон Цзинь Цзысюаня сух, голос бесцветен. Он не пытается оправдываться и нападать на А-Чэна и Вэй Усяня с обвинениями и угрозами, и это… удивительно достойное поведение. Цзыюань даже чувствует себя слегка впечатленной. Она смотрит на Цзинь Гуаншаня, уголки глаз которого сузились еще сильнее, чем в самом начале. Он до белых костяшек сжимает в ладони свой веер и молчит. Чего он вообще хотел добиться, придя сюда? Пристыдить ее мальчишек за то, что те встали на защиту А-Ли? Вынудить ее наказать их за преданность и привязанность? Братья отстояли честь своей сестры и не позволили заклеймить ее лгуньей, вот ужас. И правда, отвратительное воспитание. – Вы совершенно правы, – резюмирует свои размышления Цзыюань, безмятежно глядя главе Цзинь в лицо. – Поведение Цзян Ваньиня и Вэй Усяня недопустимо. Ваш сын всего лишь толкнул мою дочь, тогда как они пошли в своем возмездии куда дальше. Я думаю, – медово усмехается она, обращаясь к ним, – вам следует извиниться перед наследником Цзинь. Вы совсем позабыли об этикете. А-Чэн кидает в Цзинь Цзысюаня пылающий гневом взгляд, Вэй Усянь окатывает его ледяной яростью. Оба хмыкают, переглядываются, и языкастый сын Цансэ ядовито склоняет голову перед белым от унижения Цзысюанем, однако не роняющим ни слова. – Приносим свои извинения наследнику Цзинь. Мы и впрямь перешли черту. Цзинь Цзысюань стискивает зубы. – Извинения приняты. Цзыюань вновь переводит взгляд на Цзинь Гуаншаня. – Что ж, – говорит она легким тоном, – извинения принесены, конфликт исчерпан. Моя дочь более не потревожит наследника Цзинь своим вниманием. Это все, я полагаю? Уже пришло время ужина. Сальный развратник Цзинь поднимается, резко вздергивая потерянно покорного отпрыска за плечо, и благосклонно кивает, пытаясь сохранить остатки своего жалкого достоинства. Цзысюань только и успевает бросить на Яньли быстрый взгляд, которого та в расстройстве даже не замечает. – Благодарю главу Цзян за содействие и понимание, – цедит он сквозь зубы, и Цзыюань отвечает ему полной яда улыбкой. Это тебе еще и за А-Мэй, ублюдок. – Рада была помочь. Доброй ночи. Завеси шатра после ухода господ Цзинь колыхаются особенно возмущенно. Цзыюань наблюдает за их трепыханиями слегка отстраненно. После войны надо подумать о том, чтобы найти А-Ли более достойного жениха. Возможно молодой глава Не ищет себе невесту?.. – Матушка… – несмело подает голос А-Чэн. Цзыюань отвлекается от своих мыслей и останавливает его легким взмахом руки. – А-Ли, – как можно мягче обращается она к дочери, и та дарит ей виноватую печальную улыбку, которую у госпожи Цзян с успехом выходит проигнорировать. – Вернись на кухню и собери нам ужин. Цзян Чэн и Вэй Усянь скоро придут помочь тебе с подносом. А-Ли кротко кивает и поднимается. Цзыюань ждет, когда она их оставит, и, как только занавеси после ее ухода прекращают подрагивать, застывая ровно, цокает языком. – Отвратительно, – ровным тоном говорит она. Окидывает взглядом оставшихся сидеть перед ней с опущенными головами мальчишек – и уточняет, позволяя себе усмешку: – Почему у него след от удара только на одной скуле? А-Чэн и сын Цансэ растерянно переглядываются и неуверенно поднимают на нее глаза – как будто не здоровые восемнадцатилетние молодые люди, а парочка маленьких шкодников, которых поймали на горячем и притащили на отчет к матери за уши. – Вы молодцы, – прямо глядя на них и вскользь изучая напряженные лица, добавляет Цзыюань, стараясь сделать голос более мягким. – Я серьезно. Защитить адепта своего ордена – защитить свою сестру – это то, что вы должны были сделать, хоть и выбрали такой… варварский метод. Ее слова приносят свои плоды – она замечает, как расслабляются плечи сына и как светлеют холодные грозовые глаза сына Цансэ. Вот уж в чем Вэй Усянь точно пошел в свою мать, так это в полной нетерпимости к несправедливости. – Нас не накажут? – осторожно уточняет он, и она хмыкает, даже не пытаясь сдерживать обуявшее ее веселье. Не каждый день можно лицезреть подобный цирк. Да еще и в такое время, когда мелкие склоки вроде бы должны отходить на второй план. – Накажут, естественно, – заявляет она без прикрас. – Бить надо так, чтобы не оставлять следов. Но и Цзинь Цзысюань не отделается просто, если вы способны были увидеть выражение лица его папаши. А-Чэн расплывается в яростной, защищающей улыбке, и Цзыюань чувствует, как цветет внутри нее гордость за сына. – Еще бы не видеть. Матушка так легко повернула ситуацию нужным боком, что у него и слов не осталось! – Так он же и не разбирался, кто виноват – кто прав, – мрачно ухмыляется Вэй Усянь и едва ли не впервые за последние несколько месяцев сам, добровольно, поднимает на Цзыюань глаза. – Спасибо, что позволили нам защитить шицзе. Цзыюань давит в себе желание передернуть плечами, стряхивая бремя этой тяжеловесной, столь внезапно обрушенной на нее благодарности, и лишь вздыхает: – А-Ли, в конце концов, моя дочь. Это я должна благодарить тех, кто ее защищает. Но, – она поднимается и начинает демонстративно разбирать бумаги на своем столе по стопкам, освобождая место, – хватит. Идите и помогите своей сестре с ужином. Отвратительно напряженный день.*
После ужина Цзыюань меняет детей местами – отправляет мальчишек относить пустой поднос, а дочь оставляет в своем шатре. А-Ли все понимает и только улыбается опять виновато – как будто это ее проблема, что Цзинь Цзысюань – пустое отражение своего отца. – Он ведь не знал, матушка, – говорит она со вздохом, когда они остаются одни. – Я никогда не говорила ему об этом, просто… заботилась. Цзыюань качает головой. – Это его не оправдывает, – и это правда. – Он никогда по-настоящему не знал тебя и недостоин твоей доброты, поэтому ты не должна на него растрачиваться. – Но А-Сяню все равно не стоило его так избивать, – дочь поджимает губы и утыкается взглядом в подол своего ханьфу. – А А-Чэну тем более! Он ведь будущий глава ордена, такое поведение… Цзыюань вскидывает ладони и заставляет ее замолчать. Яньли следует ее выслушать и раз и навсегда уяснить для себя то, что ей скажут. – Такое поведение вполне закономерно для тех, кто станет в будущем правой рукой главы ордена и главой ордена соответственно, – говорит она твердо. Это факт, и игнорировать его глупо – Вэй Усянь обещал ее сыну всегда быть с ним, обещал свою преданность принявшему его ордену. И кто знает, чем он пожертвовал, чтобы сдержать свое обещание. – Ты адепт Юньмэн Цзян, и тебя незаслуженно оскорбили и ударили. Я бы на их месте ему бы еще и кнутом добавила. Это не говоря уже о том, что так поступают все любящие братья – оберегают и защищают своих сестер. Только замолкнув, она понимает, что сказала вслух что-то, чего говорить не следовало, потому что А-Ли вдруг поднимает на нее мягкий взгляд и расплывается в ласковой – благодарной – улыбке. – Матушка, – зовет она с этой своей улыбкой, и Цзыюань невольно поджимает губы, неловко реагируя на эту благодарную ласку. – Что? – возможно она отзывается слишком резко, но дочь это явно не беспокоит. Она склоняет голову к плечу и рассматривает Цзыюань с каким-то новым интересом. – Ты впервые назвала А-Сяня моим братом. Ну конечно. Кто бы сомневался, что это будет единственным, на что А-Ли обратит внимание даже в разговоре о собственных отношениях с мужчинами. – Не то чтобы это было моим решением и желанием, – все также излишне резко усмехается Цзыюань в не сразу осознаваемой попытке защититься. – Разве не ты и А-Чэн привечали его все это время и сами возвели в этот статус? И она даже не лжет ни капли. Но разве возможно воспринимать Вэй Усяня отдельно от собственных детей, когда сами эти дети ставят его в один ряд с собой? А-Ли протягивает руку и успокаивающе поглаживает Цзыюань по напряженной ладони самыми кончиками пальцев. – Он очень хороший, матушка, – радостно, словно произошло что-то очень хорошее, словно не была недавно оскорблена и унижена своей безответной любовью, говорит она. – Мне жаль, что ты не знаешь его так, как я. Как вообще у такой, как она, могла родиться такая нежная и светлая дочь, как А-Ли? Остается лишь благодарить небеса за этот лучик света в кромешной тьме. И все же Цзыюань хмуро сводит к переносице брови. Вслух она замечает: – Я собиралась поговорить с тобой вовсе не о Вэй Усяне. Но про себя… про себя – думает: «Я знаю его. И возможно сейчас я знаю его даже лучше, чем кто-либо когда-нибудь». Это впервые, когда она ловит себя на том, что подобная мысль не кажется ей ужасной.