*
Когда уже на следующий день после страшного открытия Вэй Ин просыпается, Цзыюань обнаруживает, что очень вовремя решила отправить А-Чэна в Пристань Лотоса и заняться проверкой своих подозрений. Сделай она это чуть позже – и убедиться в своей правоте было бы уже определенно не так легко, потому что вместе с Вэй Ином просыпается и его… неугомонность. Которой он неизбежно заражает всех окружающих. Впрочем, вероятнее всего, он заражает всех ею даже когда спит. Это доказывает хотя бы тот факт, что, проведя с ним спящим всего несколько дней, Сюэ Чэнмэй невоспитанно врывается в шатер, где проходит очередной этап безобразной дележки земель и пленных, и, не считаясь ни с кем иным, останавливается подчеркнуто перед Цзыюань с демонстративным возгласом: «Сын лиловой госпожи проснулся!» О да, эта неугомонность определенно заразна, и никто не убедит Цзыюань в обратном. Ведь у нее самой даже подходящего оскорбления за невежество для этого наглеца не находится. В конце концов, то, что мальчишка невежественен – это истина, за которую сам он не несет никакой ответственности. Она обещала ему награду за старательность, и он с точностью до слова исполняет все ее указания, пусть и в своем неповторимом стиле. Поэтому, когда инцидент происходит, Цзыюань даже не думает отругать Чэнмэя. Она просто ему кивает и отсылает обратно, веля предупредить нерадивого больного о том, что скоро придет и обязательно нужно ее дождаться. После она величественно поднимается из-за стола, жирно отчеркивает тушью довольно солидный для нынешнего положения ее ордена кусок Цишани, ближний к границе с Юньмэном, и заявляет: – Прошу меня извинить, господа, но дела не ждут. Надеюсь, когда я вернусь, глава Цзинь будет готов признать, что эти рудники должны принадлежать ордену Юньмэн Цзян по праву. Пристань Лотоса была сожжена так же безжалостно, как и Облачные Глубины, так что добываемое тут серебро очень нам пригодится. А вот Ланьлину оно, по моим наблюдениям, все-таки ни к чему. Уже выходя из шатра, Цзыюань понимает, что ни на мяо не задумалась о том, чтобы как-то оправдаться перед другими главами орденов за слова мальчишки. Она ни разу не называла Вэй Ина сыном при нем, но тот постоянно находился в ее шатре, и когда Чэнмэй не присматривал за ним, Цзыюань делала это сама. При таких вводных легко было сделать тот вывод, что сделал для себя оборванец. И ведь не то чтобы он ошибся. Вэй Ин действительно ее воспитанник. Он с самого своего появления был непрошенной, но неотъемлемой частью ее семьи, и со смертью Фэнмяня это никоим образом не изменилось. И ведь дело не в том, что Цзыюань не отрицает его принадлежности к своей семье из какого-то извращенного понятия о благодарности. Ты отдал моему сыну свое золотое ядро, чтобы он мог оставаться наследником Цзян, а я за это принимаю тебя в семью – нет, это не оно. Скорее, все дело в том, что… Вэй Усянь и правда ее ребенок. Да, они оба это не выбирали. Да, их никто не спрашивал. Но вот сейчас, именно сейчас, пока поспешает в шатер поприветствовать проснувшегося воспитанника, Цзыюань раз и навсегда приходит для себя к выводу, что ее это устраивает. Она думает лишь об одном – можно ли как-то справить то, что натворил своей жертвенностью этот ребенок? А потом – что это неважно, потому что она в любом случае будет о нем заботиться. В конце концов, она обещала. И раз уж она взяла это на себя, ничье больше мнение не должно ее беспокоить. Когда Цзыюань входит в шатер, мальчишка сидит на циновке заспанный и лохматый, но, только заметив заторможенным взглядом ее присутствие, порывается встать и поклониться как подобает первому ученику. Цзыюань только машет рукой на эту нелепую попытку проявить надлежащее воспитание и борется с желанием закатить глаза. – Сядь на место, – советует она таким тоном, чтобы сразу было понятно, что совет этот обсуждению не подлежит. Вэй Ин тут же послушно падает обратно и зябко поводит плечами. На мгновенье Цзыюань думает, что снова была слишком резка с ним, но, когда он начинает рассеянно шарить глазами вокруг себя и сильнее натягивает на костяшки пальцев рукава ханьфу, становится ясно, что это вовсе не страх. Ему действительно холодно. И как этот глупый ребенок выживал в тонких заклинательских одежках без своего ядра все это время? Цзыюань мысленно обещает себе заказать ему новые одеяния из более плотного пурпура, как только они вернутся домой, но пока находит взглядом с интересом наблюдающего за ними Сюэ Чэнмэя и указывает ему на выход из шатра. – Иди к адептам Цзян и скажи, что я требую самую теплую накидку, какая есть в лагере, – приказывает она. – Найдут – пусть несут в шатер. А ты – как вернешься, будешь знакомиться с новым господином. Чэнмэй ухмыляется. – А как же волшебные слова? Цзыюань сердито цокает языком, теряя терпение. – Пошел прочь! Мальчишка обиженно дуется. – Сладкого от вас не допросишься! – У поваров выклянчишь, – она снова бросает взгляд на Вэй Ина и недовольно хмурится. – Заодно и сюда принеси поесть. Быстрее. Я теряю терпение, Сюэ Ян. Имя мальчишки срывается с языка легко и колко, и, как только это происходит, он сразу перестает дуться. – Как прикажет лиловая госпожа! – отвешивает неряшливый поклон и убегает выполнять порученные задания. Как только они остаются одни, Вэн Ин издает негромкий смешок и, заметив, что никто не собирается за это его порицать, уточняет: – «Лиловая госпожа»? – Не сомневалась, что тебя это развеселит, – ровным тоном отзывается Цзыюань и опускается рядом с ним. – Но о Сюэ Чэнмэе мы можем поговорить и позже. Как ты себя чувствуешь? Вэй Ин тут же перестает улыбаться и смотрит на нее очень серьезно. Так, будто вовсе не ожидал такого вопроса и даже не совсем понял его смысл от неожиданности. Наконец он осторожно отвечает, как будто прислушиваясь к своему состоянию: – Да вроде нормально… Только замерз почему-то и, кажется, есть хочу. Что ж, мысли о том, почему же он замерз, Цзыюань решает оставить до поры при себе. В конце концов, она не собирается во всеуслышание объявлять, что сделал ее воспитанник, если сам он даже брату своему об этом сказать не хочет. А вот что касается голода… – Естественно, – хмыкает она коротко. – Ты несколько дней пролежал тут мешком костей, вынуждая окружающих о тебе заботиться. Но ничего. Еду и теплую одежду сейчас принесут. Хотя, казалось бы, как можно замерзнуть в самый разгар гранатового месяца?.. Даже если у тебя нет золотого ядра. …нет, это до сих пор не укладывается в ее чертовой голове! Чертов мальчишка делает все сложнее день ото дня! Наверное, это карма, что в итоге обед, который приносит для них Сюэ Чэнмэй, кажется Вэй Ину совершенно пресным (с чем, впрочем, не поспорить), а переданная адептом накидка имеет бело-голубую расцветку ордена Гусу Лань. Что ж, должен когда-то прийти праздник и на улицу Цзыюань.*
К тому моменту, как Цзыюань со своими людьми собирается отбывать в Хубэй, удачно отбив у Цзинь Гуаншаня те самые злополучные рудники и вскользь убедившись, что Вэнь «Золотые Руки» жива и не приговорена к казни, Вэй Ин окончательно оправляется. Это выражается в том, что он полностью завладевает вниманием Сюэ Чэнмэя, попавшего в сети его бесстыдного обаяния как муха в паутину, и с радостью избавляется от «траурного» ханьфу в цветах Гусу Лань, при этом, правда, надлежащим образом поблагодарив достопочтенного Цзэу-цзюня за доброту. Судя по вежливой улыбке главы Лань, Цзыюань заключает, что тот не имеет никакого отношения к этому ханьфу, но решает оставить свои выводы при себе. В конце концов, Лань Сичэнь вполне в состоянии сам рассказать все как есть. Если же он этого не делает – это всего лишь значит, что его младший брат хочет остаться неузнанным благодетелем. Глупый мальчишка. Ничему их в Облачных Глубинах не учат. Неизвестный поклонник – несуществующий поклонник, неужели это так сложно понять? Впрочем, это ни в коем случае не ее дело. Вот уж во что, а в личную жизнь своего воспитанника она вовсе не хочет быть посвящена больше, чем это необходимо. В Пристань Лотоса они возвращаются уставшие и потрепанные войной, но с сотней потенциальных работников, которые помогут адептам Цзян восстановить загубленные здания и возделать обожженные солнцем Вэнь поля. А уж пепел считается вполне сносным удобрением для грядущих урожаев. Так или иначе, отвоеванные у старого ублюдка Цзинь серебряные рудники не нуждаются в дополнительной реставрации механизмов и должны помочь Юньмэну пережить зиму, поэтому Цзыюань не слишком-то беспокоится. О чем она сейчас думает, так это о том, как там справляются в одиночку А-Чэн и А-ли. Но и эти волнения оставляют ее, как только на горизонте начинают показываться кое-где закопченные, но, кажется, вполне успешно восстанавливаемые в ее отсутствие стены орденской резиденции. Конечно, она держит лицо и не выказывает свой благожелательный настрой слишком явно, в отличие от бедового воспитанника. Молва дает ему хао так же легко, как А-Чэну, нарекая мальчишку таинственно-угрожающим Йоулин Ди, но Вэй Ин вовсе не похож на «Призрачную Флейту». По крайней мере, сейчас. Потому что, стоит им только подъехать к воротам усадьбы, он соскакивает с повозки и бежит к встречающей их Цзян Ли так, словно у него под ногами горит земля. – Шицзе! – его возглас такой счастливый и звонкий, что смеха А-Ли за его звуком почти не слышно, пока она не взвизгивает от того, что ее подхватывают на руки и кружат на месте. На какой-то миг Цзыюань, неторопливо спускающаяся с повозки вслед за мальчишкой, даже засматривается. Может, не нужен А-Ли никакой глава клана в мужьях? Может, выдать ее за Вэй Ина? Мысль, конечно, шальная, но их привязанность друг к другу такая искренняя и яростная, что невозможно ее игнорировать. Вэй Ин, до этого кажущийся абсолютно здоровым и жизнерадостным, вдруг запинается, словно лишился немногих имеющихся у него сил, и с трудом остается на ногах. И улыбка А-Ли тут же складывается в обеспокоенную гримасу. – А-Сянь?! – она придерживает его за руки и пристально всматривается в лицо, выискивая малейшие признаки недуга. – Все хорошо, шицзе, – тот качает головой и отстраняется, не давая ей взволноваться еще сильнее. – Просто весь день сидел, вот и не рассчитал – чувство, будто каждая косточка затекла! – он показательно потягивается, хрустя позвонками, и Цзыюань все же не сдерживает обреченного вздоха. Ему придется очень постараться, если он и дальше надеется скрывать все от сестры и брата. А ей самой придется набраться терпения, чтобы не порываться отругать его за каждый из совершаемых в дальнейшем глупых поступков. Впрочем, сейчас ее реакция Вэй Ину на руку – Цзян Ли тут же отвлекается и спешит поприветствовать мать. Церемонно кланяется ей – и только после этого тепло обнимает за плечи. – Мы волновались за вас, – сетует она с мягкой улыбкой. – А-Чэн сказал, А-Ин тяжело перенес осаду Знойного Дворца, и ты с трудом уговорила его уехать. Ему все еще кажется, что ты сделала это, чтобы он не маячил у тебя перед глазами со своим беспокойством. Что ж, доля правды в его домыслах определенно есть, но не то чтобы Цзыюань собиралась признавать это. – Не повторяй его ерунду, – вместо этого недовольно кривит губы она. – Лучше скажи, где же твой брат сейчас, раз так беспокоился о нашей судьбе. А-Ли издает ласковый мелодичный смешок и отступает, прекрасно зная, что Цзыюань не любит лишних прикосновений. – Проверяет, все ли готово к вашему возвращению, – сообщает она доверительно. – Еще с прибытия вестника суетится. Скоро уже сутки, а он все зверствует – хочет, чтобы матушка гордилась его достижениями. Грудь от этих слов сдавливает, как будто ребра сжали каменные ладони, и от чувств на миг становится трудно дышать. Цзыюань борется с желанием немедленно увидеть сына и то ли обнять его, то ли обругать за то, что совсем себя не жалеет, потому едва сдерживается, чтобы не сделать это прямо сейчас. Вэй Ин же в ответ на слова сестры только смеется. – Как будто может быть иначе. А-Ли ничего на это не отвечает – только окидывает их обоих каким-то особенно мягким взглядом и ведет за собой в явно совсем недавно отстроенные павильоны, на месте которых стоял раньше хозяйский дом. За период восстановления сожженных зданий архитектура Пристани Лотоса несколько изменилась мало, и Цзыюань чувствует себя неуютно. Здесь больше нет привычных ей и любимых ею вещей. Все безделушки, которые привозил в качестве подарков из каждого своего путешествия Фэнмянь, наверняка сгорели, как и иное содержимое ее личных покоев, и ни целый павильон, отстроенный теперь специально для нее, ни расписанные сестрами из Мэйшани утонченные бамбуковые ширмы их никак не заменят. Цзыюань снова по успевшей въесться в кровь привычке гладит подушечкой пальца золотые швы своей нефритовой шпильки – и решительно заставляет себя перестать скорбеть. Да, несмотря на сложности в семейной жизни Пристань Лотоса стала ей домом даже больше, чем был Паучий Лог когда-то. Да, этот дом был сожжен безжалостным солнцем, сметшим своими лучами весь ее быт, пусть не идеально устроенный, но полный довольства и скрашивающих его маленьких ритуалов. Да, она лишилась своего мужа в то же мгновение, как начала хоть немного его постигать. Но у ее детей не осталось даже такой маленькой безделушки, как цзи, в память об ушедших днях, а раз так, то Цзыюань не имеет права стоять тут и заниматься саможалением. У нее слишком много дел. Новые павильоны, возведенные на месте старого дома, ожидаемо оказываются предназначенными для членов семьи. Даже трапезная, куда их привела А-Ли, почти как прежняя. Во всяком случае, стены украшены такими же росписями, столы срублены из привычного Цзыюань розового дерева, дверной проем похож на магнолиевый лист, а от расставленных пиал плывет изумительный аромат стряпни, приготовленной ее дочерью. Что ж, спасибо и на этом. Цзян Чэн ждет их внутри и подрывается с места, как только они показываются на пороге. – Мы ждали вас раньше, – укоризненно заявляет он, игнорируя вежливое приветствие, и А-Ли шутливо хлопает его раскрытой ладонью по пучку волос на макушке, призывая исправить оплошность. – Добро пожаловать домой. – А-Чэн помогал мне готовить праздничный обед в честь вашего возвращения, – А-Ли улыбается, сглаживая неловкое чувство внутри Цзыюань своей безусловной привязанностью ко всем находящимся в трапезной людям, и жестом призывает их устраиваться к обеду. Цзян Чэн при ее словах смущенно хмурится. – Ты обещала не говорить этого, – ворчит он обиженно, пока они усаживаются на своих прежних местах, и всеми силами старается игнорировать шутовство Вэй Усяня, лицо которого тут же принимает по-лисьи лукавое выражение. – О, Чэн-ди так скучал по старшему брату, что даже решился прийти на кухню, только бы сбежать от своей печали? – дурачится он мягко. Вид у А-Чэна делается при этом столь страдальческий, что Цзыюань почти решает вмешаться и заставить негодного мальчишку есть свою красную от перца рыбу без комментариев, но сын, пару мяо дувшийся молча, вдруг выдает: – Ин-гэ стоило поторопиться, чтобы его бедному младшему брату не пришлось гнуть спину на кухне зря. Посмотри, – он демонстративно обводит блюда на своем столе рукой, – даже суп остыл. А ведь я старался. И – вновь утыкается хмурым взглядом в свою тарелку. Вэй Ин сначала давится своей рыбой от неожиданности, но потом, когда до него, видимо, доходит смысл сказанного, улыбается так ослепительно, что больно смотреть. А-Ли смеется, наблюдая, как мальчишки впервые за многие месяцы дурачатся словно дети, и Цзыюань чувствует, как каменные пальцы, сжимающие ее ребра все это время, медленно расслабляются.*
С момента возвращения в Пристань Лотоса все идет спокойно. Цзыюань заново налаживает быт, подстраивая его под себя, раздает детям новые роли и задания и пытается разобраться со старым и новым имуществом ордена, размышляя, как лучше пустить его в ход. Пусть война и закончилась, времена все-таки сложные, а даже пленных воинов Вэнь нужно чем-то кормить, иначе они не смогут работать на благо ее семьи. Сожженные павильоны с благословением небес восстанавливаются, орден снова вербует и тренирует адептов, а пепел оказывается действительно отменным удобрением для новых урожаев. Даже письма от матери и сестер утрачивают свой прежний ядовито-сочувствующий окрас, призывающий Цзыюань оставить умирающие поля и, собрав детей – кровных, естественно – вернуться в ожидающую ее с распростертыми объятьями Сычуань. Итак, все спокойно и даже радужно. Пока в один солнечный день в воротах Пристани не возникает посланник в золотисто-желтых одеждах с белыми пионами на рукавах. Его одеяние сразу подсказывает Цзыюань, что перед ней – выходец из личной свиты госпожи Цзинь, и не принять его нельзя. Пусть сам орден Ланьлин Цзинь и его главу она не уважала никогда, хоть и признавала, что с таким противником стоит считаться, Юй Фэнфан была ее подругой детства, и они были так близки, что даже попытались связать узами брака своих детей. Оскорбить ее – подобно смерти. К тому же Цзыюань догадывается, о чем речь в адресованном ей письме. Долгое время идея поженить А-Ли и Цзинь Цзысюаня была слишком манящей для них обеих. Они были столь упорны в своем желании действительно породниться, как будто принадлежности к одному клану в юности и клятв сестринства в зрелости было мало, что Цзыюань даже закрывала глаза на вскормленное Гуаншанем высокомерие сына А-Мэй. Цзинь Цзысюань не то что не питал симпатии к Цзян Ли – он считал ее неинтересной и неказистой. Слишком обычной для того, чей отец настолько любил женщин, что это казалось болезнью. Однако вечной лояльности Цзыюань никому не обещала. Ее терпение истощилось еще в то славное время, когда мальчишки учились в Облачных Глубинах. Помнится, тогда скандал разразился именно из-за слов Цзинь Цзысюаня об А-Ли. Он оскорбил ее при всех, и Вэй Ин ударил его, защищая честь своей обожаемой шицзе. Да, Цзыюань злилась, что он это сделал, потому что после этого его пришлось забрать, чтобы не обострять конфликт. Да, ей не хотелось признавать правоту мужа, всегда выступавшего против этого брачного договора. Но при этом в ее сердце зрела признательность к Вэй Усяню за то, что он не побоялся пожертвовать своим положением и получить наказание только ради того, чтобы Цзинь Цзысюань ответил за свои слова. И вот теперь перед Цзыюань лежит это письмо. Что ж, она не из тех, кто отступает перед трудностями. Здравствуй, дорогая А-Синь! Веришь ли, я целую вечность не решалась браться за кисть, а как взялась – трижды переписывала это письмо. Думаю, нет смысла объяснять, отчего я обращаюсь сейчас к тебе – ты и без того прекрасно знаешь, в чем дело. Уверена, ты поняла все еще в тот момент, когда Пин Баи возник в воротах Пристани Лотоса. А-Хун мне все рассказал. Не подумай, что я прошу у тебя снисхождения к его глупости. Очевидно, его никак не исправить, и признавать это горько как никогда. Я рада уже тому, что ему хотя бы хватило мужества сознаться в свершенном. С момента возвращения из Цишани А-Хун сам не свой. Он пришел ко мне с повинной далеко не сразу, но я точно знаю – не расскажи мне он, от своего проклятого мужа я бы не узнала правды никогда, ты ведь не написала о конфликте ни строчки. Я понимаю, почему так. Ты горда и знаешь цену А-Ли. И я тоже знаю. Твоя дочь стоит самых нежных слов, самых изысканных даров и самых искренних чувств. Но также я знаю, что она питает симпатию к моему сыну. Прости мне это неблагонравие, А-Синь, я вовсе не хочу играть на привязанности А-Ли к А-Хуну. Я всего лишь прошу дать моему сыну последний шанс. Мне жаль, что я прошу прощения за А-Хуна так поздно, и все же… Скоро в Пристань Лотоса прибудет другой посланник из Ланьлин Цзинь. Он принесет с собой официальное приглашение для тебя и твоей семьи на ежегодную ночную охоту, которая состоится на горе Байфэн. Пожалуйста, пусть А-Ли приезжает с тобой и Цзян Ваньинем. Может быть, увидев ее вновь, А-Хун наконец что-нибудь для себя решит. Как видишь, я не надеюсь на то, что ты захочешь вновь попытаться соединить их узами помолвки. Я надеюсь только на эту встречу. Если из нее ничего не выйдет, мы просто славно проведем время втроем, как это было прежде. Смиренно надеюсь на твою доброту и доброту А-Ли.Твоя сестра
А-Мэй
Что ж, составлено письмо великолепно, Цзыюань даже вздыхает от восхищения. Такая тонкая манипуляция, что сразу между строк ее и не увидишь. За годы замужества сестра определенно не только не растеряла тех навыков, которые в них когда-то вкладывали в Мэйшани, но даже и отточила их. Впрочем, стоит ли быть столь надменной? А-Мэй всего лишь радеет за счастье своего сына, как и всякая уважающая себя мать. Но и Цзыюань – тоже мать, которая хочет счастья для своей дочери. Достаточно того, что А-Ли наблюдала за сложными отношениями своих родителей все эти годы. Уж ее брак таким точно быть не должен. Да, так она и напишет. Цзыюань оглядывает рабочий стол, рассеянно ища тушечницу и кисть, как будто они не располагаются в угоду ее привычкам на одном и том же месте многие годы, и раскатывает перед собой чистый свиток. Здравствуй, А-Мэй. Не буду попусту разбрасываться словами. Твой сын дважды оскорбил мою дочь, в последний раз к тому же доведя до слез, поэтому ни о снисхождении, ни о последнем шансе не может быть и речи. Я услышала тебя и узнаю у Цзян Яньли, захочет ли она присоединиться к охоте, но это все. Против ее желаний я более не пойду, так что будь готова к отказу. Надеюсь на понимание.Твоя сестра
Юй Синь
Хотя Цзыюань и пишет без черновика, в ее письме, конечно же, нет ни единой помарки, так что результатом она довольна. Чем бы ни руководствовалась названая сестра, умоляя ее о шансе для Цзинь Цзысюаня, ей стоит хорошенько поговорить со своим отпрыском. Не факт, разумеется, что им это пригодится, но тем не менее. Потому что именно так, как написала, Цзыюань сделать и собирается. Она пойдет только от желания А-Ли. Если та не захочет поехать с ней, чтобы поддержать мальчишек на охоте и повидаться с тетушкой, пусть остается дома. Ну а если захочет… На горе Байфэн можно охотиться не только на тварей, но и на заклинателей.*
– Он снова не пошел на ночную охоту! – Цзян Чэн врывается в кабинет как ураган. Щеки гневно пылают, ноздри раздуты, Цзыдянь искрит лиловыми молниями на пальце. Цзыюань отрывает кисть от свитка и бесшумно укладывает ее на подставку, чтобы не пачкать недавно обновленный лакированный стол из бука, а после смиренно устраивает ладони на бедрах, умиротворяюще выводя маленькие круги на пурпурном шелке клановых одежд кончиками пальцев. В последнее время такие выступления от сына не редкость. Она даже почти привыкла не реагировать слишком резко. – Что опять? Цзян Чэн всплескивает руками и начинает ходить по кабинету от стены к стене. Концы его фиолетовой ленты для волос мечутся вслед за ним как хвост взъерепененного тигра, которого надергали за усы. – Он проспал! Проспал, матушка! Вэй Усянь! На ночную охоту! Голос сына звенит от ярости, и Цзыюань, конечно, может его понять. Мало того, что Вэй Ин регулярно пропускает ночные охоты и не является на тренировки адептов, застревая в библиотеке за экспериментированием над талисманами или восстановлением учебной программы Юньмэн Цзян, так еще и оправдания его становятся все более невразумительными и глупыми. Иногда же они вовсе оскорбительны – например, как сейчас. А-Чэн говорил про охоту с адептами ордена Оуян последние полтора месяца – идти собирались на безумно опасную тварь, людей с самого начала набиралось много, и Вэй Ин определенно не был бы лишним среди всех этих заклинателей. Так что да, Цзыюань определенно понимает ярость своего сына. Она и сама бы злилась. Если бы Вэй Ин продолжал быть заклинателем. Но Вэй Ин – больше не один из них и скрывает это так тщательно, как только может. Не ради себя и своей репутации, конечно же, а ради своего брата, который, если узнает страшную правду, обязательно начнет в ней копаться. И дойдет до самого конца. Что тогда с ним будет? Так что… Цзыюань молчит. – Ну а от меня ты чего хочешь? – только и уточняет она у сына. Тот останавливается подле ее стола и шумно выдыхает через нос, такой уставший и взмыленный, словно пробежал тысячу ли без единой остановки. – Поговори с ним, – требует он. – Отругай его. Меня он не слушает, а тебя – должен. Цзыюань вздыхает и снова начинает успокаивать себя круговыми движениями пальцев по клановым одеждам. – Я на него ругаюсь тринадцать лет, – отвечает она устало. – Как думаешь, помогает? Цзян Чэн падает на кушетку рядом с расписанной цветами мэйхуа стеной как подрубленное деревце и прячет лицо в ладонях. – Не знаю, – неразборчиво говорит сквозь пальцы. – Я не знаю, что делать с ним. Я за него беспокоюсь, но он… ничего мне не говорит. Как достроили его павильон – он там почти заперся, – Цзыюань слушает молча, но достаточно внимательно, чтобы сын знал, что она вовсе не игнорирует его крик души. Потому – он продолжает. – Я ума не приложу, что не так. Герой мира совершенствующихся, один из самых талантливых заклинателей своего поколения… Так легко и просто игнорирует все то, что раньше приносило ему радость. То, чем он жил и дышал. Да он даже фазанов со мной не пошел ловить, а ты вспомни, сколько отец отдавал за них раньше серебра обворованным фермерам! Казалось, ему бы сейчас вскочить да всплеснуть руками, а потом – вырваться в двери и ураганом нестись прочь, в комнаты прославленного Йоулин Ди, при наличии флейты напрочь забывшего о своем мече. Накричать на хозяина темного павильона, рассориться с ним – и убежать на кухни, в утешительные объятья А-Ли, готовой всех услышать и примирить. Но Цзян Чэн сидит здесь, растерянный и сердитый, и Цзыюань не знает, как помочь обоим своим детям, при этом не причинив боли ни одному. – Ты же знаешь его, – наконец говорит она, сделав над собой усилие. Слова падают тяжело и звучно, как камни, опускающиеся на дно озера. – И гораздо лучше, чем я. Вэй Ин просто увлекся. Разве такого уже не бывало прежде? Это пройдет, когда он изучит все то, что кажется ему интересным. А пока… – она пожимает плечами, стараясь подавить холод, сковывающий ее изнутри. – Просто смирись с этим. Она не должна этого делать. Не должна врать своему сыну. Но что она может ему сказать? «Просто смирись, это не пройдет»? Проще отрезать себе язык. Цзян Чэн судорожно вздыхает, и у Цзыюань зудят руки от желания, жажды, потребности просто его обнять. – Я не знаю, как с этим смириться, – глухо бормочет он, и она стискивает пальцы на пурпурной ткани своего ханьфу, оставаясь на прежнем месте. Если он и нуждается сейчас в чьей-то поддержке, то не в ее. Они слишком между собой похожи, чтобы принять друг от друга помощь. Больше того – Цзыюань уверена, что сын пришел говорить о Вэй Ине именно к ней, потому что на его памяти она из всех членов семьи относилась к мальчишке наименее лояльно. Но даже привычной слуху ругани на несносного отпрыска Цансэ Цзыюань в этот раз ему не дала. И что за мать из нее такая? Она все-таки поднимается из-за стола, усаживается на кушетку рядом с так и прячущим лицо в ладонях Цзян Чэном и неуклюже прижимается плечом к его плечу. Пусть будет хотя бы так.*
Письмо от Цзинь Гуаншаня приходит ровно через месяц после письма А-Мэй. Оно такое же выхолощено-вежливое, как всегда, и такое же отвратительно слащавое. В приглашении указаны поименно сама Цзыюань и А-Ли с А-Чэном, «а также любые адепты, которых глава ордена Юньмэн Цзян пожелает включить в свое сопровождение». Это коробит Цзыюань до такой степени, что хочется сломать кисть, которую она держит в руках. На приглашении оказывается крупный мазок туши от слишком резкого движения, и это отрезвляет. Какое право имеет этот ублюдок… Только сама Цзыюань может выражать пренебрежение к кому-либо из адептов своего ордена. Особенно к этому мальчишке. Как смеет этот гниющий осеменитель называть Вэй Ина просто адептом? Как смеет обезличивать его после всего, что он сделал? Для Цзыюань. Для А-Чэна. Для Свержения Солнца. Для всех. Цзыюань выдыхает и откладывает свиток и кисть в сторону. Соскабливать кляксу не имеет никакого смысла, письмо все равно им не пригодится, поэтому надо просто… Надо успокоиться и позвать детей, чтобы объявить новость. Кроме прочего, для отдельных негодников следует подчеркнуть обязательный характер мероприятия. И еще… пора поговорить с А-Ли. Последнее Цзыюань решает сделать незамедлительно. Цзян Ли оказывается во внутреннем саду, занятая проверкой развешанных вокруг здешнего лотосового прудика талисманов, и тут же прячет за спину мокрые руки при виде матери. Опять не удержалась и полезла за цветами в воду. О, ребенок… – А-Ли, здравствуй, – Цзыюань избегает привычных дочери нотаций и игнорирует ее настороженный взгляд. Опомнившись, та почтительно кланяется ей, пряча ладони в длинных рукавах ханьфу. – Здравствуй, матушка, – голос у нее напряженный. Ждет, что ее отругают. Цзыюань показывает ей скатанный в трубку свиток. – Цзинь Гуаншань прислал приглашение на облаву на горе Байфэн, – говорит она, подчеркнуто не обращая никакого внимания на неподобающий юной госпоже из знатного рода вид дочери. – И я хотела бы поговорить с тобой кое о чем. Цзян Ли недоуменно хмурится, и конечно, этому есть причина. Несмотря на то что она старший ребенок семьи Цзян, с ней никогда не обсуждали по-настоящему серьезных дел. Сначала – потому что она была маленькой, а позже… Казалось, сама она не хочет быть в них посвященной. Но в последние годы слишком многое изменилось, чтобы так продолжалось и дальше. Однажды А-Ли придется принять на себя бремя самостоятельного решения. Так почему не сейчас? Цзыюань прячет свиток в рукав и кивает дочери в сторону ближайшей дорожки. – Давай пройдемся. Та кивает и послушно следует за ней вдоль ухоженных ягодных кустов и плодовых деревьев. Некоторое время они молчат: Цзян Ли ждет, пока говорить начнет Цзыюань, та – не знает, с чего начать. – Итак, приглашение, – в конце концов все-таки говорит она, собираясь с мыслями. А-Ли кивает и понимающе улыбается. – Матушка хочет, чтобы эта заклинательница осталась дома? – мягко уточняет она, и, хотя ее улыбка остается ласковой, в ней заметна легкая грусть. Цзыюань недовольно поджимает губы. – Как эта чушь пришла тебе в голову? Дочь пожимает плечами. – Не думаю, что орден Ланьлин Цзинь будет рад, – отзывается она осторожно. – В охоте я в любом случае участвовать не собираюсь, могу лишь посмотреть выступления младших учеников, пока старшие охотятся на тварей, но все же… – она на мяо замолкает, но все-таки признается: – Мне бы не хотелось мозолить глаза Цзинь Цзысюаню. Он и без и того не слишком хорошо ко мне относится, не хочу обострять ситуацию. Это даже звучит как глупость. Приходится мысленно начать счет, чтобы выровнять едва не сбившееся от бешенства дыхание. – Уж не хочешь ли ты, – вкрадчиво начинает Цзыюань, – закрыться в Пристани Лотоса только потому что какой-то надменный болван плохо к тебе относится? И что же, – она останавливается, скрещивая руки на груди и окидывая дочь насмешливым взглядом, – ты теперь собираешься игнорировать все мероприятия, потому что Цзысюань обязательно будет там как наследник Цзинь? А-Ли слушает ее молча и слегка недоуменно. – Я… я вовсе не хотела сказать ничего такого, матушка, – качает головой она, когда Цзыюань наконец заканчивает свою тираду. – Я лишь предположила, что так… было бы проще. Ведь Юй-има – все-таки его мать, и вы так крепко дружите. Мне бы не хотелось вставать между вашими теплыми отношениями. – А-Мэй, чтобы ты знала, очень хотела бы увидеть тебя на этой охоте, – силой воли осадив свой нрав, как можно спокойнее сообщает Цзыюань. – Она написала мне огромное письмо с извинениями и отдельно подчеркнула, что очень ждет твоего приезда. Но дело даже не в этом, – она предостерегающе поднимает руку, призывая только открывшую рот дочь помолчать. – Я говорю тебе это, чтобы сама решила, хочешь ли поехать. А-Чэн и Вэй Ин едут туда как представители Юньмэн Цзян и непосредственные участники охоты. Хочешь ли ты быть там, чтобы поддержать их? Если ты хочешь – едем. Если ты просто хочешь остаться дома, не из-за Цзысюаня – оставайся. Какое-то время А-Ли молчит. Вероятно, это первый серьезный самостоятельный выбор за все годы ее жизни, который Цзыюань позволяет ей сделать. Не какое одеяние выбрать на праздник, не какие блюда подать гостям, не сколько денег выделить на пошив новых подушек. Наконец она вздыхает. – Боюсь, мне… нужно серьезно это обдумать, матушка. Цзыюань кивает. Этот ответ ее пока что вполне устраивает. Поэтому, когда отправляет младших адептов искать мальчишек, она чувствует себя уже намного спокойнее. Осталось только поговорить с Вэй Ином.