«А вы слыхали? Про Вэй Усяня-то говорят, что он себе целый гарем собрал, да подвязываться не хочет! Больше десятка девушек обесчестил, ни одной при этом красного свитка не послав!»
Любое чувство легко осквернить уродливой, удушливой ревностью, если слушать подобное каждый день. Ванцзи затыкает уши, заглушает шепотки по углам голосом своего гуциня, пытается постигать суть своего пути в медитациях – но слухи вползают в него, отравляют воздух вокруг него допущениями, вдыхаются словно яд, заставляющий иссыхать легкие.– А вы знаете? Вэй Усянь спит с молодой госпожой Цзян!
– Да он, говорят, не прочь и за госпожой главой ухлестнуть! Иначе с чего бы она вдруг сменила гнев на милость? Всем известно, как она прежде его шпыняла. А тут, смотрите-ка, Цзян Фэнмянь отошел в мир иной… Свято место пусто не бывает, что тут сказать.
– Интересно, как молодой господин Цзян на это реагирует? Он его вроде как братом своим зовет, а Вэй Усянь – и с его матерью…
– Ты беду-то на себя не накликивай. Молодого господина Цзян просто так не поминают. Гляди, как бы молнией тебя не поразило теперь, он в этом деле мастер.
– Ты чего несешь? Нет его тут! Да и было бы чью честь защищать! Уж Цзычжу-тай с сыном слуги ни за что не возляжет. Хотя странно это, конечно… Сначала ему муж ее благоволил, старшим учеником в обход сына назначил, а теперь он вообще у них там в Юньмэне старшим учителем заделался.
– Вот, небось, старший учитель Лань бесновался! Мне Лань Цзю как-то рассказывал, что в одно время с Вэй Усянем учился. Так вот, у них такие споры на занятиях разгорались, что старший учитель Лань свитками в Вэй Усяня кидался!
– Старший учитель Лань?! Мы говорим точно о Лань Цижэне?..
– Точно-точно! И как повезло этому Вэй Усяню, если он с самого начала был настольно невыносимый? Теперь-то все небось еще хуже стало! Он гляди сколько благ-то себе отхапал!
Перед свадьбой молодой госпожи Цзян Яньли и молодого господина Цзинь Цзысюаня слухи о том, с кем из семьи Цзян спит Вэй Ин, несколько затихают. Все-таки, если говорить слишком громко, можно разозлить два великих ордена. Эта короткая тишина служит Ванцзи передышкой. Он собирает пепел своего сердца после встречи с Вэй Ином, запечатывает себя в медитативных практиках и срывает злость на темных тварях, попадающихся ему во время ночных охот. Вот только надолго молва все же не замолкает. Вспыхивает и проносится над цзянху словно грозовой всполох весть о том, что в качестве одного из свадебных подарков семья Цзян пожелала получить от семьи Цзинь пленных Вэнь, трудящихся на тропе Цюнци. Госпожа глава Цзян и ее сыновья прибывают в Ланьлин Цзинь забрать пленников лично, и от новостей об этом Лань Ванцзи совершенно не знает, что ему думать. Сичэнь улыбается, когда рассказывает об этом.«А-Яо утверждает, что господин старший учитель Цзян и господин наследник Цзян были очень разгневаны, узнав, где содержались пленные и как с ними обращались. Сам он на тропе Цюнци не присутствовал, но словам его брата, я мыслю, вполне можно верить. Скоро он породнится с членами клана Цзян, ему нет смысла об этом врать».
Ванцзи слушает и молчит. Он понимает возмущение сыновей Цзян – и не понимает, зачем им Вэнь. Впрочем, эти события, словно брошенный в стоячую воду камень, порождают массу новых версий и предположений, эхом расходящихся по всей Поднебесной. И эти предположения дают Ванцзи некоторые ответы. У ордена Цзян долг перед опальными Вэнь. Но в чем заключается этот долг? Кто именно из ордена Цзян становится должником? По тавернам в Цзянсу говорят разное.– На совете кланов после Свержения Солнца госпожа глава Цзян настаивала на том, что ее семье помогли целители Вэнь. Укрыли их после сожжения Пристани Лотоса в одном из надзирательных пунктов, подлечили и дали спокойно уйти.
– Да что ты знаешь! Если б дело только в этом было, Цзычжу не потащила бы в Хубэй столько сброда. Нет, друзья мои, она бы просто приставила к горлу Цзинь Гуаншаня клинок и велела ему получше присматривать за пленниками, чтоб они не мерли как мухи, да на этом и считала бы свой долг выполненным.
– Как будто ты знаешь, в чем дело, бахвал безмозглый!
– А я-то знаю, в отличие от тебя! Господина «Призрачная Флейта» не далее как луну назад видели в Юньмэне с ребенком.
– Ну и подумаешь, зачал Вэй Усянь на стороне ублюдка… У главы Цзинь их по цзянху десятки небось раскиданы, с его-то любовными аппетитами, но что-то он не тащит в Башню Кои кого попало. А тут даже не наследник ордена дел натворил. С чего вдруг такие почести?
– Ты Пурпурную Паучиху-то с золоченым петухом не ровняй. У нее представлений о чести уж побольше, чем у него. Да и потом, нам-то откуда знать, что там во время войны было? Пацану, говорят, зимы две на вид. Может, Вэй Усянь с какой Вэнь еще во время войны спутался. Помнишь, его еще Ханьгуан-цзюнь вместе с Саньду Шэншоу искал?
– Твоя правда. Может, притащили его в Юньмэн, потому что мать его померла.
– А чего ж тогда не забрали его одного? Может, мать живая как раз, просто об этом не говорят? А ну как это «Золотые Руки»? Тогда и понятно, почему Цзян не только ее и ребенка к себе забрали.
– Да нет, Цзиньшоу ему теткой с материной стороны приходится, это я точно знаю. У моего старшего брата друг ее саму и сестру ее лично знает, они ему глаза лечить помогали. До войны еще. Они вот до сих пор общаются. Вэнь Сюлань писала ему, сообщала, что сестра ее умерла, и от нее остался сын. Только Лу Пинг, братов друг-то, мало чем мог помочь. Он все-таки рядовой адепт, да еще из Не.
– Да… Тут уж без вариантов. Чифэн-цзюнь скорее собственной саблей заколется, чем пустит хоть одного Вэнь на свою территорию на правах кого-то, кроме раба.
В подобные слухи Ванцзи не верит, конечно. Вэй Ин – огонь, свеча, звезда. Он разгоняет тьму своими улыбками, он расточает вокруг себя полубожественное сияние. Он не способен обесчестить девушку, зачав ей ребенка – и оставить ее умирать в плену, к какому бы ордену она ни принадлежала. Он слишком хорош для этих безумных слухов. Он слишком манит всем собою, поэтому слухи и окутывают его бесконечным пчелиным роем. Вот только жалят они почему-то не самого Вэй Ина, а тех, кто ни на фэнь не прекращает о нем мечтать. Ванцзи не верит ядовитому жужжанию цзянху – но уродливая ревность прорастает в инеевом пепле его выжженной чувствами грудины как колючий ледяной сорняк и вынуждает его снова сорваться с места, забыв обо всех ранее данных себе зароках. Не думать о Вэй Ине. Не вспоминать о губах Вэй Ина. Не позволять смеху Вэй Ина звучать у себя в ушах. Юньмэн влажный и теплый даже на острие года. И пока туманы Цзянсу оседают на обнаженных ветвях узорчатой серебряной изморозью, от здешних озер поднимается зыбкая водяная хмарь. Вэй Ин такой же восхитительно сияющий, каким отпечатался у Ванцзи памяти в тот последний раз, выжегший его дотла, и такой же болезненно не его.– Вот умора, Лань Чжань! Это ты помог мне найти моего А-Юаня или мой А-Юань сам нашел тебя?
– А-Юань?
– Да-да! Знакомься, Лань Чжань! Это А-Юань, я его сам родил!
Счастье брызжет из каждого жеста Вэй Ина, проливается пьянящим вином из каждой его улыбки – и весь Юньмэн улыбается старшему учителю Цзян в ответ, обдавая его и его ребенка дождем непреходящего обожания. Именно тогда Ванцзи понимает, что некоторые слухи все-таки имеют под собой существенную основу. Пока они гуляют, ужинают благоухающей специями едой, нарушающей все привычные Ванцзи правила, и покупают для Вэй Юаня по новой игрушке и сладости у каждого лотка, все вокруг неустанно восхищаются «господином старшим учителем Цзян» и его сыном. Девушки угощают Вэй Ина фруктами, шутя, что готовы отдавать целые корзины за один лишь его поцелуй, юноши восхищенно замирают, прежде чем выразить ему свое почтение, а торговцы желают хорошего вечера и раскланиваются с ним. Вэй Ин любим там, где он находится, и нужен там, где живет. Ни единая живая душа в Юньмэне, да и во всем Хубэе, даже не помышляет осквернить его имя грязью своих безумных предположений.«Маленький господин Вэй с каждым днем все больше на вас похож! Глаза точно ваши! А вот форма лица, я мыслю, скорее от матушки?»
«А когда же нарекать сына будете? Выбрали ведь уже имя?»
Конечно, на вопросы и предположения Вэй Ин не отвечает. Только смеется и цокает языком. «Все вам расскажи, дядюшка! Как получит А-Юань свое имя, так сам вам об этом расскажет!» Вид у него такой счастливый при этом, что сразу ясно – и имя выбрано, и даже дата имянаречения Вэй Юаня уже известна. И среди этого благолепия Ванцзи нет никакого места. Так что он просто смотрит, впитывает в себя это никак не зависящее от него счастье и пытается заставить себя не думать о том, что никогда не сможет его коснуться. Он уже собирается сказать, что ему пора, когда его не родившиеся слова обрывает звонкий мальчишечий возглас: «Йоулин Ди! Беда!» Ученик Вэй Ина, едва не снесший его, пока пытался затормозить на своем мече, выглядит запыхавшимся и воодушевленным. И когда он задыхающимся голосом объясняет своему учителю ситуацию, Ванцзи понимает – он не может уйти сейчас. У Вэй Ина даже нет при себе меча. Он должен принять его помощь. Хорошо то, что Вэй Ин не отказывается, и Ванцзи может держать его за плечо, пока они на пределе скорости спешат в Пристань Лотоса усмирять лютого мертвеца («Он пробил крышу в покоях и выскочил наружу, и Саньду Шэншоу увел его на рисовое поле, а Цзиньшоу-тай велела найти вас, потому что вы один знаете, что делать!»). Плохо то, что ему приходится видеть бросаемые на Вэй Ина взгляды Цзян Ваньиня и Вэнь Сюлань – такие же болезненно нуждающиеся, отчаянные и ждущие, как его собственный. Когда Ванцзи понимает, кого именно он помог разбудить от смерти и чью именно душу призвать назад, все для него становится на свои места. Вэй Ин забирает ветвь целителей Вэнь в Пристань Лотоса. Вэй Ин заботится о маленьком мальчике, в котором течет кровь Вэнь. Вэй Ин воскрешает мертвого Вэнь Цюнлиня и падает на колени рядом с рыдающей госпожой «Золотые Руки». Просто берет и с обычной своею легкостью делает все возможное для нее и для ее родных. А когда всего возможного становится недостаточно, он играючи и шутя делает невозможное. И от одной только мысли об этом больно дышать и хочется презирать и порицать самого себя до конца вечности. Ведь насколько завистливым и жестоким надо быть человеком, чтобы ненавидеть чужое счастье больше чужого горя? Стоит только Лань Ванцзи это осознать, становится очевидно: он должен быть наказан. Именно поэтому он отказывается от приглашения остаться в Пристани Лотоса на ночь и всеми силами избегает задумываться о том, почему сияющее довольством лицо Вэй Ина после его отказа становится таким же темным и надтреснуто-преданным, как в тот раз, когда Ванцзи отказался поцеловать его. Как будто он… обижен. Когда Ванцзи возвращается в Облачные Глубины, он просит назначить ему двести ударов ферулой и после получения наказания идет не к холодному источнику, а к стене послушания, где смиренно опускается на колени и остается в одном положении больше суток. Время для него сливается, становится как кисель, и единственное, что он видит перед собой – это стройные ряды иероглифов, втекающие в него словно отрезвляющая родниковая вода. Отрезвить себя от Вэй Ина – самое правильное, что он может сделать, решает Ванцзи – и покоряется необходимости перечитать орденские правила еще раз. Таким его и находит брат. Стоит Сичэню увидеть эту картину – он силком поднимает Ванцзи на ноги и непреклонно сопровождает в цзинши, где обрабатывает ему вспухшие алыми росчерками на спине рубцы и заставляет его устроиться на постели в неподобающей для сна позе. Они ни о чем между собою не говорят, да и зачем? Сичэнь и без того все знает. Всегда лучше и правильней всех читающий его по лицу, он знает о Вэй Ине еще с тех времен, когда они оба были всего лишь молодыми заклинателями и учениками в собственном ордене. Знает – и ни мгновения не протестует. «Ты не можешь наказывать себя за то, что испытываешь чувства, А-Чжань», – только и говорит брат, ласково, как ребенка, гладя Ванцзи по голове, и это единственный за все прошедшее время раз, когда тот позволяет себе зажмуриться и расплакаться. Он не может объяснить Сичэню, почему слезы льются сплошным потоком и почему он ощущает себя неправильным и виновным в несоблюдении по меньшей мере трети из всех существующих в Гусу Лань правил, но тому, кажется, и не требуется никаких объяснений. Когда слезы перестают приносить Ванцзи облегчение и становятся невыносимыми, брат молча достает из-за пояса свою сяо и позволяет ему забыться в усыпляюще-ласковой мелодии «Покоя». И на какое-то время это действительно помогает. Во всяком случае, до того момента, как клан Лань получает приглашение на свадьбу наследника Цзинь и молодой госпожи Цзян. Ванцзи перестает прислушиваться к ядовитым голосам, раздающимся тут и там в Облачных Глубинах и за их пределами, посвящает себя обучению младших адептов и вылазкам на ночные охоты, музицирует и изучает трактаты по совершенствованию. В один прекрасный момент он даже позволяет себе вдохнуть полной грудью и подумать о том, что почти излечился от отравляющей душу ревности. Что сможет увидеть Вэй Ина с Цзян Ваньинем и Вэнь Сюлань – и порадоваться тому, что они, в отличие от него, могут быть рядом с ним. А потом позволяет себе всего раз взглянуть на Вэй Ина, облаченного в пурпурные клановые шелка и увенчанного темно-розовыми агатами – и до самого конца свадебного пиршества в честь его сестры не может отвести от него голодных тоскующих глаз.– Вы только гляньте на это трио! Такое чувство, что они друг без друга ни мяо прожить не могут!
– Ты про кого?
– Да вон же! Смотрите, как Йоулин Ди по ладони хлопает «Золотые Руки», сидящая слева. И как чуть не бок его подпирает сидящий по правую сторону Саньду Шэншоу! Ощущение, что они прямо за столом похабничать начнут!
– Глупостей-то не говори, тут людей посторонних тьма, да и госпожа Пурпурная Паучиха рядом!
– Но ведь сидят как! Ты посмотри!
– Да вижу я, как они сидят… Сразу бы тогда и устраивались все на одной подушке…
Что бы Ванцзи ни сделал – он никогда не сможет быть к Вэй Ину настолько близко. Как бы он ни пытался – он никогда не заставит себя с кем-то его разделить. Сколько поцелуев ты уже подарил этим двоим? Сколько раз они успели тебя коснуться? Ванцзи не хочет об этом думать, и когда никто из четы Цзян не появляется в пределах горы Юнтай, где Гусу Лань, как один из великих орденов, организует ежегодную облаву, то даже чувствует облегчение. Может, если он не будет видеть Вэй Ина, то перестанет думать о том, сколько души и сколько тепла тот раздает всем желающим, позволяя отрывать от себя куски? Может, у него получится перестать вспоминать о его искрящихся грозовых глазах и пухлогубом смешливом рте? Может, если не будет видеть, он перестанет любить его? Когда спустя пару месяцев после праздника первой луны молодого господина Цзинь Жуланя и отбытия ученика Бессмертной Баошань в Юньмэн Сичэню приходит письмо из Пристани Лотоса, Ванцзи понимает – у него никогда не было даже шанса.*
Приветствую глубокоуважаемого главу ордена Гусу Лань. Эта женщина пишет вам с умыслом и считает своим долгом сразу признаться в этом. Сегодня, в мирные времена покоя и благоденствия, не орден Юньмэн Цзян, но клан Цзян нуждается в помощи прославленных заклинателей-воспитанников Облачных Глубин. Сын семьи Цзян, Вэй Усянь, был тяжело отравлен темной энергией, и нет лучшего способа излечить его тело и укрепить душу, чем музыкальные практики вашего великого ордена. Если досточтимый глава Гусу Лань считает возможным откликнуться на подобную просьбу, эта женщина ожидает в Пристани Лотоса лучшего заклинателя, способного к очищению души, какого вы можете прислать. Прошу вас ответить как можно скорее и однозначнее. В случае согласия Пристань Лотоса замрет в ожидании вашей благосклонности и впредь всегда будет рада открыть ворота для адептов вашего ордена. В случае же отказа наши целители примутся изыскивать иные способы излечить Вэй Ина. Время идет, и мы не хотели бы терять ни мгновенья.Госпожа клана Цзян
Юй Цзыюань
Столбцы иероглифов ровны и четко выписаны, каждая черта – острая иголка даже там, где вместо иголок – волны рек, завитки небес и громады гор. Серебристая искорка в насыщенной пурпурно-лиловой туши мелькает из вязи в вязь словно падающая и возрождающаяся звезда, пока Ванцзи скользит взглядом по столь непривычной для госпожи главы Цзян манере каллиграфии. Несмотря на подпись и печать с девятилепестковым лотосом на свитке, нет впечатления, что это послание создавалось госпожой Пурпурной Паучихой. Напротив – эта резкость в чертах, знакомая Ванцзи по коротким отпискам времен Свержения Солнца, указывает на совсем другого человека. Но при этом манера речи… Как будто сочинял один, а писал – другой. Брат примостился за столом напротив и наблюдает. В глазах – улыбка. – Осмелюсь предположить, – говорит он мягко, как только Ванцзи опускает свиток на стол, – что письмо принадлежит руке скорее не госпожи главы Цзян, а господина наследника Цзян. Этот почерк, – на этот раз он действительно улыбается, – забыть не так-то просто после десятков прочитанных сочинений. Даже брат к нему благосклонен. Всегда был. Горло сжимает уксусной кислотой. – Написано под диктовку, – отрубает в ответ Ванцзи, возможно излишне сухо. – Господин наследник Цзян обратился бы от имени ордена, а не семьи. Нет никаких причин, на основе которых можно было бы относиться к Цзян Ваньиню плохо, особенно сейчас. Вэй Ин отравлен, и Цзян Ваньинь говорит об этом, пусть и устами своей матери. Они оба любят и берегут его настолько сильно, что пошли на сделку со своей знаменитой гордостью и попросили чужаков о помощи. Будь им плевать, они бы оставили все как есть, ведь сам Вэй Ин никогда ни на что не жалуется. У Вэй Ина все хорошо. У него любящая семья, и он явно доволен быть ее частью. Быть с теми, кто не отпустит, не усомнится. Кому наплевать на слухи, истинные и ложные, да, Ванцзи? Только горло все равно сокращается – то ли в рыдании, то ли в рыке. Если бы во времена учебы он нашел в себе силы ответить на шуточные заигрывания невыносимого, восхитительного Вэй Ина – стали бы они чем-то серьезным? Если бы он добровольно согласился пригубить с ним вина? Если бы поймал ту спелую, сладкую локву – такую же, как губы уже успевшего тогда сделать надкус дарителя? Если бы в пещере Сюань У он рассказал Вэй Ину, как зовется его мелодия? Если бы он принял хотя бы одно приглашение в Пристань Лотоса? Было бы все иначе? Сичэнь с неизменно мягкой улыбкой кивает, соглашаясь с ним, и его умиротворенный спокойный вид заставляет Ванцзи вздохнуть. Если бы он был больше похож на брата, помогло бы это ему хоть раз? – То, что они составляли это послание вместе, лишь говорит о том, что оба они волнуются за… – Сичэнь заглядывает в раскатанный по столу свиток. Глаза у него теплеют от вида столь явной демонстрации признания и привязанности. – «Сына семьи Цзян». Причем, настолько открыто, что по орденам и кланам всего неделей раньше были разосланы и другие письма. В них сообщается о том, что, ввиду болезни старшего учителя орден Юньмэн Цзян пока не принимает новых учеников из дружественных и вассальных кланов. – Мгм, – Ванцзи хмурится. – Ты не говорил мне о том письме, – замечает он как можно спокойнее – и не спрашивает почему. Оба они понимают, в чем состоит причина. Если даже в Облачных Глубинах осмеливаются пересказывать скабрезные сплетни о прославленном герое Свержения Солнца, пожертвовавшем душу тьме за победу над Цишань Вэнь, что творится у подножия Гусушань? Впрочем, в Хубэе ни о чем таком точно не говорят. Сичэнь задумчиво сводит к переносице точеные брови. – Признаться, – осторожно произносит он, никак не отзываясь на короткую претензию Ванцзи, – я и сейчас пришел лишь потому, что не знаю, есть ли в нашем ордене «лучший заклинатель, способный к очищению души», чем ты. Мой долг и мое доброе отношение к Юньмэн Цзян и в частности к членам семьи Цзян требуют помочь любыми возможными способами. Однако мой эгоизм… – он поджимает губы, словно злится на самого себя, – напоминает, что мой исключительный, лучший во всем младший брат вряд ли будет ощущать себя хорошо рядом с человеком, заставляющим его испытывать столько… – он мяо медлит, – противоречивых чувств. То есть ты мог бы вообще не прийти. Ванцзи сгребает свиток со стола, прижимает его к животу нервным, торопливым жестом, пряча в белых волнах одеяний – только не потерять, только не упустить выпавшей возможности – и отрывисто качает головой. – В Облачных Глубинах нет лучшего заклинателя, способного им помочь. Слова мелкой каменной крошкой царапают горло, напоминая, что хвастать – значит нарушать правила ордена, ведь только смирение и кротость позволяют рядовому заклинателю стать поистине достойным почестей и бессмертия. Но Сичэнь только кивает головой в знак согласия, даже не думая осудить Ванцзи за порывистость и бахвальство. – Я тоже сразу подумал так, – напротив соглашается он со свойственной адептам Лань покладистостью. – Но все же… решил, что будет лучше оставить ответ за тобой. Шероховатая ткань дорогого свитка обжигает сжатые в хватке добела пальцы и как будто отпечатывает следы на коже пурпурными чернилами.«…сын семьи Цзян…»
«…Пристань Лотоса замрет в ожидании вашей благосклонности…»
– Пошли в Пристань Лотоса бумажного журавля, – просит брата Ванцзи и, уловив в ответ краем глаза смиренный наклон головы и печальную маленькую улыбку, поднимается на ноги. Неважно, кому себя подарил Вэй Ин. Неважно, на кого он смотрит не отрываясь. Неважно, кто держит его ладони и заставляет сиять как звезды его прозрачные словно реки Юньмэна глаза. Если Ванцзи может ему помочь – он вылечит его тело и укрепит его дух настолько, насколько у него хватит сил. Я буду играть тебе, пока от меня не останется только кровь на струнах. В конце концов, правила Гусу Лань никогда не запрещали проявлять бескорыстие.*
Смотреть на Лань Чжаня – сложно. Не смотреть – абсолютно невыносимо. Вэй Ин только поэтому и сбегает. Просто понимает в один момент, что не может больше. Что еще немного – и глупость какую-нибудь совершит. Поэтому даже не пытается прикинуться больным или немощным, как при Цзысюане, Мэн Яо или а-цзе. Вот он я, с невозможной в моем положении легкостью делаю все то же, что можешь делать и ты. Просто тебе помогает твое ядро, а мне – моя пустота. Спальня встречает непривычными, но умиротворяюще острыми ароматами апельсинов и кедровой смолы, позволяя предположить, что перед уходом к Сяо Синчэню А-Ян забежал сюда, принципиально запалив первые попавшиеся благовония, только бы избежать столь ненавистного ему самому и так сильно компрометирующего Вэй Ина сандала. Мягкий призрачный дымок отрывается от подожженной спирали и разлетается по просторной комнате, поднимаясь к потолку, просачиваясь в приоткрытые окна и окутывая отрезвляющей цитрусовой горечью. Вэй Ин с размаху врезается в постель лицом, зарываясь носом в прохладное душистое белье – все еще непривычное даже за столько лет, все еще будто бы незаслуженное несмотря на жертвы – и глушит себя в подушке. Ему нужно покричать прямо сейчас. Зачем Лань Чжань вообще прилетел? То есть понятно зачем, Вэй Ин, разумеется, знал, из какого ордена будет музыкальный заклинатель, мастерство которого так необходимо ему для очищения души и тела. Но почему, гуй его потопи, именно этот заклинатель? Вэй Ин же только обернулся увидеть гостя – и все в нем словно трещинами пошло, словно расползлось на лоскуты шутовское одеяние, и как ни подхватывай летящие во все стороны нитки – назад ничего не собрать. Стоял там как нагишом. Надо было сказать госпоже Юй, что ему будет не по себе в чужом присутствии. Она ведь специально не повела Лань Чжаня сразу в подготовленные для гостя покои. Она ведь давала шанс. А Вэй Ин? Он что наделал? В голове мутится от недостатка воздуха, и приходится оторвать голову от подушки, чтобы вдохнуть полной грудью. Вэй Ин садится на постели и, потерев лицо выпачканными в уже подсохшую тушь ладонями, бесцельно скользит взглядом по предметам в комнате. Лань Чжань уже здесь, и этого никак не изменить. Раз так, есть ли смысл бежать? И разве Вэй Ин из тех, кто бегает от проблемы? Обычно ты как раз из тех, кто сам их находит. Голос А-Чэна в голове звучит насмешливо, но беззлобно, и остается только признать правоту воображаемого брата. Вэй Ин почти уверен, что, задай он и впрямь Цзян Чэну такой вопрос, тот ответил бы ему именно так. А если Вэй Ин находит проблему (хотя он бы скорее сказал, что проблемы сами находят его…), он принимается тут же ее решать. Так что… надо просто посмотреть на Лань Чжаня как на проблему, а не на совершенного во всех смыслах мужчину, который заставляет его ударяться в панику, унижаться и делать глупости. В конце концов, из них двоих именно великий Ханьгуан-цзюнь постоянно сбегает. С самого, мать его, начала. Первая встреча на крыше в Гусу, наказания в библиотеке, дурацкий турнир у Вэнь, уход после сражения с Сюань У… Поцелуй на горе Байфэн. Разговор в гостинице. Невыносимо. Вэй Ин снова прячет лицо в ладони, чувствуя, как по щекам неминуемо расползается непрошенная краснота. Ну почему? Почему? Почему?! Влюбился бы в какую-нибудь симпатичную заклинательницу, любовался бы с ней луной и, глядишь, сейчас бы к свадьбе уже готовился! Но нет! Надо же было вот так вляпаться, по-другому ведь и не скажешь, в чувства к человеку с непроницаемым лицом и неясными намерениями! Почему тогда, на облаве, Лань Чжань поцеловал его? Это ведь Вэй Ин был с завязанными глазами и не видел, кто прижал его к дереву. Лань Чжань же совершил свое действие абсолютно осознанно. Он пришел на ту поляну специально – в конце концов, как иначе можно объяснить его там появление? Просто так на Вэй Ина было не наткнуться. Лань Чжань искал его. Лань Чжань поцеловал его, а не наоборот. Вэй Ин помнит. Его мучительно сладкий выдох и легкую дрожь в сжимающих запястья пальцах. Его жадные губы, не дающие сделать и вдоха. Его горячий лоб, уткнувшийся на мяо в лиловые одеяния. «Я не хочу поцелуев с тобой». – А чего ты хочешь тогда, достопочтенный Ханьгуан-цзюнь? – Вэй Ин со вздохом откидывается спиной на подушки, вновь позволяя себе утонуть в отрезвляюще горьковатых ароматах отсчитывающих время до ужина благовоний, и прикрывает глаза. Раз уж теперь им друг от друга все равно не сбежать, он обязательно это выяснит.*
Сдается Вэй Ин очень быстро. Уже на следующее утро (благо ужин подавался в покои – А-Чэн отсыпался после долгого полета, госпожа Юй проводила вечернюю тренировку у старших вместо самого Вэй Ина, а А-Ли осталась с капризничающим А-Лином, никак не желающим ее от себя отпускать) он готов поступиться и своей гордостью, и своим упрямством, лишь бы оказаться подальше от трапезной – и от Лань Чжаня. Изображать немощность в этот раз не приходится – бессонная ночь, в течение которой он варился в соку своих размышлений, дает о себе знать вялостью и заторможенностью разума, – но это даже хуже, чем если бы он имел в себе силы кривляться. Разве что вино выше всяких похвал, спасибо Вэнь-саньфу, добавившему сладости в давно было устоявшийся рецепт. В остальном же… Не завтрак, а катастрофа. – А-Сянь, ты уверен, что стоило покидать покои ради того, чтобы поесть со всеми? – даже а-цзе тревожится, прикладывая ладошку к его лбу и поворачивая к себе его кислое лицо. – Мы ведь можем и просто к тебе прийти. Хочешь сегодня я принесу А-Лина и почитаем? – голос сестры такой ласково-участливый, что Вэй Ин хочет просто уткнуться лицом ей в юбки и как маленький плакаться о своих невзгодах. Но не сделаешь же этого сейчас, прямо перед Лань Чжанем и змеем Мэн Яо! – Очень хочу, а-цзе, – он слабо улыбается и пытается состроить умильную мордашку, чем заслуживает нежную сестринскую улыбку и заботливое братское раздражение. И купаться в них было бы единственным смыслом его утра, не сиди он в одной комнате с человеком, занимавшим его мысли всю минувшую ночь. – Только, наверное, вечером… Думаю, после трапезы я еще посплю. – Тебе не стоит медлить с музыкальными циклами, Вэй Ин, – госпожа Юй откладывает свои палочки на подставку, чтобы сдвинуть ее в сторону и поднять за изящную ручку стоящий на ее столике заварочный чайник. – Второй молодой господин Лань начнет играть для тебя сегодня же, – она поднимает глаза на Лань Чжаня и так пристально смотрит ему в лицо, что даже привыкшего ко всяким изменениям в ее настроении Вэй Ина пробирает озноб. Это по весеннему-то теплу! Достопочтенный Ханьгуан-цзюнь, однако, за всю трапезу так и не вступивший ни с кем в беседу (дурацкие правила, запрещающие разговаривать во время приемов пищи!), лишь согласно склоняет голову, выражая абсолютную готовность достать свой гуцинь хоть сейчас. Его будто и не берут ни угрожающие взгляды, ни холодная сдержанность окружающих. Впрочем, они же там все такие в своих Облачных Глубинах, да? Степенные и добродетельные. Лицемеры, не видящие дальше своего носа и не умеющие определиться, чего хотят. Вэй Ин глухо смеется, прежде чем опрокинуть в себя пиалу вина, и частит: – Не извольте сомневаться, м… моя госпожа! – проглатывает ставшую уже привычной запинку, заставляющую давиться запретным словом, и забрасывает промедление кучкой ненужных шуток. – Уверен, Лань Чжань отнесется к моему недугу со всей возможной заботой! В конце концов, «всегда помогай ближнему своему» – одно из важнейших правил! – ах, слышал бы сейчас его Сюэ Ян… Хорошо, он сбежал в поле с тем злосчастным талисманом еще вчера да там, похоже, и ночевать остался. Ведь как в компании Сяо-шу – и не переночевать? А-Чэн поджимает губы и воинственно раздувает крылья изящного фамильного носа. Такого носа Вэй Ину нипочем не видать, загляденье, да и только. Особенно когда брат на кого-то злится. Госпожа Юй же только мягко смотрит из-под ресниц. Не на Вэй Ина – на его невольного (или добровольного все же?) лекаря. – Я в этом не сомневаюсь, – покладисто говорит она, как никогда прежде похожая на стрелу. Тонкую, прекрасную, смертоносную. – Но ты все же не забудь про отвар Вэнь Цин. Вдруг тебе станет худо. – Вот только не надо напоминать, – Вэнь Цин сейчас с ними нет, потому что она по утрам всячески отвлекает А-Юаня от отсутствия его Сянь-ба на завтраках. А раз так, можно и чуть поморщиться – отвары у нее горькие как черт-те что, весь день потом во рту послевкусие. – Лучше б о детишках чего рассказали… Скучают ли? Как успехи? Справляется ли А-Сян со старшими? Он, понятное дело, и так все знает. И что Пань Сян в основном хороводит младшими, и что А-Ян с Сяо-шу вместе ей помогают, и даже про то, что старшими учениками попеременно занимаются Цзян Чэн, сама госпожа Юй и ее ближайший старейшина Цзян Бао. Но надо же как-то перевести тему! Или слушать, или сбегать. Однако побег Вэй Ин уже совершил вчера. Теперь – только сидеть да слушать, пытаясь не ерзать под пристальным неотрывным взглядом. Словом, когда завтрак кончается, Вэй Ин едва хоронит в себе облегченный вздох и даже подрывается с места как совершенно свободный от каких-либо недугов человек. – Да ты ведь упадешь сейчас! – Цзян Чэн приходит на помощь вовремя – цепляет под локоть, стискивает предплечье едва не до синяков и сварливо стреляет глазами. – Теперь еще кэ с тобой через сад тащись. Сидел бы в покоях, тогда бы и не шатало! Вэй Ин смеется в ответ на его волнение и закатывает глаза. – Чэн-ди, не будь наседкой! – Вэй-нэйди не стоит быть столь беспечным, если он не хочет, чтобы родные лишний раз о нем волновались, – не сдерживается Цзысюань, помогая а-цзе подняться и предупреждающе глядя из-под бровей. И правда, на лбу у Цзян Ли залегла обеспокоенная складка. Вэй Ин излишне эмоционально взмахивает свободной рукой, стараясь не смотреть в сторону прожигающего их с Цзян Чэном глазами Лань Чжаня. – Твоя правда, Цзинь-цзефу, – он смеется, возвращая сестриному муженьку недавно огорошившее их с А-Чэном «нэйди», кажется, теперь вошедшее в постоянный обиход, и посмеивается над его лицом. – Я даже обещаю, что постараюсь, – впрочем, ерничество это вырывается из него скорее по привычке, нежели от действительного желания подразнить ближнего своего. Слабость, заставившую его и впрямь пошатнуться, легко списать на недосып, но на самом-то деле ясно – она только оттого посмела вкрасться в его тело, что теперь это тело не поддерживается темной энергией. Цзян Чэн ничего об этом не говорит, но Вэй Ин знает, что он тоже все понимает. Из-за этого молчание между ними мрачнее некуда, пока брат ведет его из брызжущего утренним светом главного павильона назад в спасительный сумрак личных владений. Из-за этого же Вэй Ин предпринимает новую попытку расшевелить его. У него еще будет время всласть подергать за усы примчавшегося из Гусу по первому же зову белого тигра, пока он должен подумать об искрящем молнией брате, так упрямо и демонстративно проявляющем свою бесхитростную заботу. – А-Чэн! Чэн-ди! – ноет Вэй Ин как можно противнее, на пределе своих возможностей. – Нет, ну ты это видел?! Я безнадежно ранен равнодушием второго молодого господина Лань! Срочно достань из своего рукава вино, увечье надо обеззаразить! Я знаю, что ты стянул со стола целых три кувшина! Цзян Чэн впивается в его предплечье пальцами так, что того гляди разорвет нежную ткань верхнего кланового одеяния, и шипит змеей, тут же оживая от своих черных мыслей и привычно делая вид, что от любого слова Вэй Ина его тошнит: – Никаких ран я пока у тебя не вижу, – его взглядом можно проткнуть как мечом. – Но исправить это довольно просто. – Я серьезно! – Вэй Ин нарочито плаксиво дергается – и тут же отвлекается, ловя носом привычно успокаивающие запахи наливающегося теплом пруда и ударяясь в лирические стенания. – Там был Лань Чжань! Сидел прямо передо мной со своим привычно каменным лицом! – Я в курсе, – шипит Цзян Чэн, шлепая его по затылку и заставляя наклонить голову, чтобы не зацепиться растрепанной макушкой за низко нависшую ветку роняющей лепестки сливы. – Надо было не слушать матушкину диктовку. Написал бы «только не Лань Ванцзи», и было бы все прекрасно, так нет. Надо было, видите ли, понадеяться на проницательность главы Лань! А глава Лань, как видно, ни капли не проницателен и кроме своего брата выдающихся заклинателей в ордене не имеет! – он весь так и пышет гневом. – Больше я ближайшую луну в трапезную ни ногой! Еще не хватало каждый день его постной физиономией любоваться. Вэй Ин застывает, почти спотыкаясь о низкий порожек, ведущий на галерею. – Чего?! Погоди, нет! – в голове не укладывается. Неужели они и впрямь хотели так написать? Но вслух он, как и всегда, выдает другое. – Ты не можешь меня так бросить! – Это твой лекарь, – издевательски фыркает брат, растворяя двери и впуская в его покои рвущиеся сквозь плачущие лепестками сливы и алычу солнечные лучи. – К тому же ты сам в своем павильоне его оставил, ну не дурак ли? Какой год смотрю, как ты по нему убиваешься, и все никак не могу понять, что ты в нем вообще нашел? Вэй Ин с облегчением падает задницей на подушки и притворно вздыхает, принимая все-таки пожалованное ему вино. Слабость отступает, стоит ему перестать доверять ногам и, сибаритствуя, развалиться поперек разворошенной, да так и не убранной до сих пор постели, и в какой-то момент он с горечью осознает – это простая человеческая усталость. Подумать только, как просто было благодаря темной ци забыть разбитость, окутавшую его на Луаньцзан. И как сложно привыкнуть обходиться вообще без энергии. Хоть какой-нибудь! И недосып смаривает быстрее, и тело не кажется таким уж неутомимым. Даже мозги как будто медленнее работают. – Ты что! – вяло смеется Вэй Ин, откупоривая кувшин и больше чувствуя, чем действительно следя за тем, как брат устраивается рядом. – Он же такой сильный! Такой добрый! Такой красивый и умный! – он запрокидывает голову, позволяя сладкому лотосовому нектару пролиться в горло. – Стоически терпит все мои выходки! – только что целовать не хочет, и чего надо ему – непонятно. – И у него такое искрометное чувство юмора! Цзян Чэн на него смотрит как на блаженного. – Ты это сейчас серьезно? Вэй Ин прикрывает глаза и перестает наконец улыбаться. Болтает вино о кувшинные стенки и испускает усталый – правда усталый – вздох. – Да полегче чего спроси. На самом деле… – а правда, что в нем такого? Впрочем, ответ оказывается после недолгого размышления не то чтобы неожиданным. – Мне так нравится выбивать его из колеи, знаешь, – Вэй Ин уставляется в мягкую дугу потолка и немного щурится на клубящийся там лиловый сумрак. – С самого начала нравилось. Ощущение было, что я по одному взмаху ресниц могу различить, когда он зол, а когда доволен, когда хочет остаться рядом, а когда хочет уйти. Все казалось, за этой маской – шквал эмоций, который вот-вот рванет, надо просто подойти к пробуждению вулкана с правильной стороны, – он сглатывает неизвестно откуда взявшуюся горечь, сам не зная, с чего вдруг перешел на философский лад и все-таки решил всерьез пожаловаться. Сам-то А-Чэн вечно молчит о своих любовных проблемах, как будто думает, что никто не видит, как они с Вэнь Цин друг на друга смотрят. Хотя… Может быть, он и впрямь так думает? – Как раз в твоей невыносимой манере, – хмыкает между тем его любящий брат, таки заставляя выдавить из себя улыбку. И – тут же ее стирая. – А если никакого вулкана нет, Вэй Ин? – он тоже болтает вином в своем кувшине – единственном, что себе оставил – и смотрит искоса. – Если он просто хотел тебе за ленту свою отомстить? Вэй Ин недоуменно хмурится. – За ленту? Это-то здесь при чем? Он ведь уже давно перестал допытываться об этом. Лента и лента, просто одна из многочисленных заморочек адептов Лань. Но Цзян Чэн почему-то опять вздыхает, на этот раз – особенно безнадежно, словно потерял в здравость рассудка Вэй Ина всякую веру. – Ты сколько раз правила Гусу Лань переписывал? – интересуется он снисходительно, и что-то в этом покровительственном тоне заставляет отнестись к вопросу серьезнее, чем Вэй Ин привык. Он только из-за этого самого тона и пытается припомнить все свои наказания, чтобы пересчитать. – Хм… Раз десять, наверное?.. Кажется, вздоха более безнадежного, чем А-Чэн уже испустил, и не может быть, но брат себя на удивление легко превосходит. – Десять раз, – бормочет он сокрушенно. – И все равно не запомнил, что там о клановых лентах сказано? – Да что там с этими лентами?! – Вэй Ин подскакивает и только чудом не проливает свое вино. Хлопает ладонью рядом с головой вольготно развалившегося на постели засранца, зовущегося его братом, и поджимает губы. – Это же просто какая-то их очередная традиция, разве нет? Давай, – фыркает, – какое по счету правило за ее исполнение отвечает? Цзян Чэн смотрит на него снизу вверх и цокает языком. – Это подраздел о семейных заветах, Вэй Ин, – сообщает он почти с жалостью. – Правило сто пятьдесят третье: «Клановой ленты адепта ордена Гусу Лань имеют право касаться члены семьи, нареченные или супруги и признанные дети». А ты так Лань Ванцзи этой лентой третировал в свое время, что от тебя спасу не было никакого. Вэй Ин застывает там же, где и сидел. Хоть режь, в голове полнейшая пустота. – Ты думаешь… – он хмурится, задумчиво облизываясь. – Все только из-за этого? – неужели… – Но не слишком ли это мелочно для столь праведного заклинателя? – Я не знаю, что думать, – Цзян Чэн неловко пожимает плечами и делает еще глоток из своего кувшина, а потом закидывает руку за голову и прикрывает глаза, как будто действительно задумался над происходящим. Как будто оно его действительно беспокоит. Вэй Ин знает, что на самом деле все так и есть. – Я ведь не знаю, каков Лань Ванцзи по себе. Да и никто не знает, кроме, может быть, молодого главы Лань. Вряд ли все только из-за ленты, конечно, но… – он задумчиво сопит. – Я просто хочу сказать, если ты до сих пор хочешь разобраться в том, что им движет, тебе следует быть готовым к любому ответу. Чтобы не вышло как… – он прокашливается. – Ну, ты знаешь. Да уж, еще бы ему не знать о том, как он сам же всякий раз после неудачной встречи с Лань Чжанем приползал побитою псиною под заботливое крыло а-цзе, жаловался и беспробудно пил, заливая свое страдающее сердце. Теперь зализать раны можно только под бдительным оком раздражительного брата или Вэнь Цин, потому как а-цзе погостит-погостит да уедет. Не просить же сочувствия и совета у госпожи Юй, в самом деле… Единственная женщина в Пристани Лотоса, больше всех похожая на А-Ли, она и без того слишком много для него делает, чтобы еще докучать ей своими любовными переживаниями. Вэй Ин устраивается на постели скрестив ноги и болтает остатками вина в своем кувшине. Еще один стоит рядом, оставленный на лучшее время – например, чтобы залить недовольство после первого в грядущем месяце заклинательского цикла. – Ну… без выяснений мне никак, ты же знаешь. Цзян Чэн хмыкает, как будто другого и не ожидал, и закатывает глаза. – Еще бы. Иначе шило в заднице так и не даст тебе покоя, – несмотря на неприкрытую насмешку весь его тон так и сочится пакостливой гордостью, как когда он поведал Вэй Ину о том, из-за чего Сюэ Ян и Сяо Синчэнь так быстро прибыли из Гусу в Юньмэн. Он словно бы предвкушает, как Вэй Ин будет… ну, таким же, как и обычно. То есть невыносимым и выводящим Лань Чжаня из себя. Не то чтобы это правильный способ обратить на себя внимание важного человека, но… Стоит взглянуть правде в глаза – умеет ли Вэй Ин иначе? – Ах, – он картинно вздыхает, откидываясь на подушки и чувствуя, как неудобно вывернулись бедра, почти до хруста. – Как хорошо ты знаешь своего Ин-гэ, – не то чтобы неудобства когда-либо мешали ему кривляться. Цзян Чэн косится на него и, выпростав руку из-под головы, потирает себе пальцами переносицу с таким видом, как будто от одного взгляда на Вэй Ина у него разражается мигрень. – Да-да, – в тоне его так и слышится веселая обреченность. – Изучаю его всю жизнь, – Вэй Ин получает пинок в бедро и смеется. – К моему великому сожалению. Никаким сожалением, понятное дело, тут и не пахнет. Вэй Ин хрустит позвонками, выгибая спину дугой, похожей на потолочный свод, и сыто выдыхает. Пожалуй, госпожа Юй права – когда говоришь, действительно становится легче.*
Первое, что Вэй Ин понимает уже после пары циклов очищения, – его тело кажется ему невесомым после того, как Лань Чжань заканчивает играть. Легче дышится, шаг становится как будто пружинистее, проясняется в голове… Чувство, словно великолепный Ханьгуан-цзюнь не только прогоняет музыкой тьму из Вэй Ина, но и делится с ним своим слепящим глаза свечением, насыщает током своей ци реки его пересохших меридианов. Конечно, впуская в себя тьму и позволяя ей течь и клубиться внутри себя вместо светлой энергии, Вэй Ин не чувствовал усталости и не знал, что такое кисель в голове. Темная сила пропитывала его как губка, насыщала вдоволь и позволяла оставаться наравне с другими заклинателями. Быть даже лучше них. Вот только ощущалась она будто текущий по венам гной и, когда он перестал себя загрязнять, осела в нем своими отравляющими и гниющими остатками. И вот сейчас… будто бы каждую жилку в Вэй Ине отдельно промывают от этой гнили сияющей в солнечных бликах родниковой водой, будто бы самые его темные мысли и устремления озаряет светом. Лань Чжань каждый день играет ему «Песнь очищения сердца» по памяти – и при этом смотрит не отрываясь. Смотрит словно даже не на Вэй Ина, а куда-то в него, в ту самую пустоту, что клубится сумраком в его даньтяне на месте золотого ядра. Смотрит так, словно ему известно, что эта пустота там есть. Ничего. Скоро она исчезнет. Пустота исчезнет, и все внутри него озарится светом, потому что его близкие заставили его использовать даруемый ему судьбой невозможный шанс. Солнце изорвет в клочья тучи, клубящиеся у него за ребрами, и забрызжет во все стороны согревающими лучами. Позволит ему не словами, но делами отблагодарить за шанс Вэнь-саньфу и его жемчужин. В конце концов, даже если, как сам третий дядюшка утверждает, ему не жаль, раз Вэнь Киан и Вэнь Бию не суждено подняться до его уровня заклинательства, это все еще болезненная передача силы, которая взращивалась на протяжение многих лет, и тяжелое привыкание к тому, что больше твое тело ничто не удерживает от изнашивания и старения. Вэй Ин откидывается на заботливо положенную для него на циновку подушку и закрывает глаза, впитывая целебные звуки. Напрашиваясь на неотрывные взгляды. Пытаясь набраться решимости если не сегодня, то завтра или через два дня поговорить со своим невольным (или все-таки вольным?) лекарем. Очищающая мелодия растекается в нем, заполняет его целиком, даря почти позабытую за годы сумрака легкость, и Вэй Ин глубоко дышит густым успокаивающим кедром, позволяя себе расслабиться. Но – ненадолго. Двери в покои Лань Чжаня, где они устроились сегодня, потому как во владениях у Вэй Ина идет уборка, негромко шуршат, открываясь, и пропускают в комнату звук топочущих по деревянному полу маленьких ножек в сапожках. Вэй Ин улыбается и поворачивает голову. На пороге стоит Вэнь Цин, только что отпустившая руку всего дрожащего от нетерпения А-Юаня. Она молча окидывает взглядом образцово прибранную комнату, придирчиво, со своей характерной целительской привычкой, тянет носом кедровый запах, царящий здесь, и присаживается рядом с племянником на корточки, поправляя на нем маленькое лиловое ханьфу сына Цзян. Вэй Ин ловит взгляд пружинящего на мысках от желания броситься к нему мальчика и, лукаво подмигнув ему, прикладывает палец к губам, а потом едва заметно кивает на даже не подумавшего замедлиться или прервать цикл Лань Чжаня. Тишина. Видишь, молодой господин Лань играет? А-Юань энергично кивает, растрепывая прежде аккуратно собранные в пучок волосы, и, выдержав от Вэнь Цин последнее строгое молчаливое указание (она грозит ему пальцем и делает большие глаза, что значит: «Веди себя хорошо, иначе больше тебя сюда не пустят»), бросается от дверей прямо к циновке, на которой устроился его обожаемый Сянь-ба. Вэй Ин спешит сесть и очень вовремя ловит ребенка в свои объятья. Вэнь Цин коротко кивает ему и тычет пальцем сначала в стену, отделяющую его кабинет от покоев Лань Чжаня, а потом в А-Юаня («Сегодня он у тебя ночует»). Вэй Ин кивает в ответ и усаживает мальчика к себе на колени. Тот сразу обхватывает его обеими руками и прилипает к его груди намертво, и захочешь – не отдерешь. Дверь с таким же легким шорохом, с каким открылась фэнь назад, закрывается. Вэй Ин прищуривает глаза от никак не желающей стираться с лица улыбки, похлопывает А-Юаня по спине и чмокает в ухо. Ребенок едва слышно хихикает от щекотки, стуча его кулачком по груди, и отстраняется, моментально получая от размякшего и соскучившегося Вэй Ина по чмоку в пухлые улыбающиеся щечки. Музыка за все время их возни тем временем не то что не прерывается – даже не сбивается ни разу со своего замысловатого, гулкого ритма. Так и прошивает все тело живительной силой, продолжая оздоравливать и прояснять дух. Только ощущается теперь как-то… слегка иначе. Как одно сплошное прикосновение. Лань Чжань играет без малейшего перерыва почти шичэнь, и, когда очередной музыкальный круг подходит к концу, Вэй Ин, наблюдающий искоса за перебирающими струны гуциня пальцами, замечает, как покраснели от натуги мозолистые подушечки. Ах, Лань Чжань… И на что тебе так стараться? Вэй Ин сглатывает рвущийся с языка вопрос, совершенно точно не желая услышать в качестве ответа избитое: «Правила Гусу Лань предписывают всеми силами помогать ближнему своему», – и, дождавшись отзвука последних на этом кругу нот, осторожно кладет ладонь на струны Ванцзи. На Лань Чжаня он при этом глаз не поднимает, сосредоточиваясь всем собой на созерцании макушки затихшего у него в объятьях ребенка. Вот только это ни капли не помогает. От пристального взгляда, которым достопочтенный Ханьгуан-цзюнь, кажется, пытается охватить его целиком и полностью, не сбежать и не спрятаться. Мурашки собираются на затылке, прокатываются щекотными волнами по телу… – Вэй Ин? – глубокий негромкий голос звучит не осуждающе, а вопросительно. Кажется, Лань Чжань ни капли не сердится, что его прервали, просто хочет узнать причину. Вэй Ин находит в себе силы все-таки встретиться с ним глазами – и – сам не понимает, как это происходит, – трескается лицом в нелепой улыбке, похожей на уродливый разрез в привычной ему маске. – Ты слишком усердствуешь ради этого недостойного, Лань Чжань, – воркует он, выдавливая из себя натужный смешок. И – пока чувствует себя невесомым, пока имеет на это силы – одним слитным движением придвигается ближе к гуциню, за которым сидит Второй Нефрит, не ссаживая при этом завозившегося А-Юаня со своих коленей. – Вот, смотри-ка! – легонько хлопает по широкой красивой ладони, призывая ее развернуть, и как можно аккуратнее скользит кончиками пальцев по новым покраснениям на месте уже огрубевших мозолей. – Совсем не бережешь свои пальцы! Лань Чжань наблюдает за его манипуляциями без протестов, только ладонью чуть вздрагивает, когда Вэй Ин прикасается. Не иначе, как от щекотки. – Вэй Ин достоин, – только и замечает в ответ на его ужимки. И, показав ему обе раскрытые ладони с покрасневшими пальцами, сообщает: – Завтра цикл будет длиться столько же. Мурашки от его густого приятного голоса с новой силой прокатываются по телу, и остается только кивнуть. И завтра. И послезавтра. И через неделю. И сколько хочешь. – Лань Чжань так заботлив, – Вэй Ин миролюбиво щурится и совсем блаженно размякает от затлевшего в груди огонька. Может, и не надо ничего выяснять? Может, получится просто… быть вот так?Трус! А как же бравада о том, что без выяснений тебе никак?
Вэй Ин качает головой, шумно выпуская из легких воздух, и снова утыкается носом А-Юаню в макушку, крепче прижимая его к себе. Он не в силах терпеть этот обволакивающий мягкий взгляд. Он не в силах чувствовать на себе эту заботу, пока она связана с чем-то неопределенным. Скажи мне, чего ты хочешь, и я сделаю все, чтобы тебе это дать. – Уй! – А-Юань шмыгает носом ему в ключицу и стучит его кулачком по плечу. – Сянь-ба слишком крепко обнимает А-Юаня! А-Юань даже проснулся! – А А-Юань засыпал? – Вэй Ин тут же опоминается (дурак-дурак-дурак!), расслабляя хватку, и нарочито игриво дует мальчику (сыну) в ухо. Тот заливается смехом и мотает головой. – Ну-ка скажи, редисочка, ты засыпал, а? А-Юань отстраняется и супит свои очаровательные бровки на переносице. Ему только ленточки с плывущими облаками сейчас и не хватает, чтобы выглядеть как вылитый адепт Гусу Лань. – А-Юань ждал и ждал похода к Сянь-ба весь день, но к Сянь-ба не пускали, потому что А-Юаню надо было учить иероглифы, – рассказывает он сосредоточенно. – А потом Пань-лаоши ушла и пришел Цзян-цяньбэй, и мы вместе искали огонек. Цзян-цяньбэй сказал, у всех в Пристани Лотоса есть такой огонек, вот мы и искали мой. И я устал. Вэй Ин до крови закусывает изнутри щеку, слушая ребенка, и едва держится от того, чтобы зажмуриться, пряча защипавшие глаза. – И как? – собственный голос кажется необыкновенно хриплым, каким вовсе не должен быть, а чужой взгляд кажется только пристальнее, но это сейчас вовсе не важно. – Нашли огонек, редисочка? А-Юань расстроенно дует губы. – Нет, – он бурчит и чешет нос, ерзая и удобнее устраиваясь у Вэй Ина на колене. – Цзян-цяньбэй сказал, все хорошо. А-Юань только начал искать огонек, и должно пройти время, – Вэй Ин умиляется умному виду, с которым ребенок кивает своим словам, и тот тут же спрашивает: – А сколько должно пройти, Сянь-ба? Улыбка, адресованная А-Юаню, совсем не такая же, как улыбка для Лань Чжаня. Вэй Ин просто чувствует, как горит что-то в его груди, и весь счастливо расплывается, как растекающаяся на летнем солнышке лужица растаявшего льда. – По-всякому бывает, редисочка моя, – успокаивает он ребенка. – Кто усердно трудится – тот быстро обретает свой огонек. Ведь если ищешь – всегда находишь. А вот если лениться – можно и без огонька остаться! – А-Юань будет трудиться! – тут же обещает ребенок (сын), и Вэй Ин не сдерживает смеха, кивает. – Конечно будешь. Ты же мой ребенок, верно? Ты у меня старательный и умненький, правда? – он снова расцеловывает хихикающего А-Юаня в обе щечки и, стараясь делать вид, что его никак не трогает неусыпное наблюдение, щекочет его по бокам. Гулкие тихие покои достопочтенного Ханьгуан-цзюня, безмолвно наблюдающего за их милованиями, заполняются заливистым смехом. – И сегодня этот маленький умник остается со мной на ночь, представляешь? Будем читать сказки, м? Быть отцом ребенка порой сложно и странно, но Вэй Ин честно учится. Хотя бы ради того, чтобы А-Юань смеялся вот так почаще. И первое, что он узнает на ниве отцовства – в его спальне не должно быть никаких опасных свитков и книг. Проходит не так чтобы много времени, прежде чем там остаются одни лишь сказки и истории о почтенных заклинателях да мифы и новости о богах и демонах. Комната же, что служит ему кабинетом, давно и плотно закрывается, чтобы один любопытный мальчик не подпалил себе случайно нос каким-нибудь опасным талисманом. – Будем! – А-Юань хлопает в ладоши. – Можно еще раз про Господина Зарю Ветра и Господина Черную Воду? И про бога в цветочной короне? И про его мужа, который собирает цветы! И еще… – он вдруг замолкает и недоуменно хлопает глазами. Вэй Ин, уже собирающийся рассмеяться и пообещать, что они обязательно прочитают все, что А-Юань захочет (его редисочка все равно заснет уже на середине второй истории), вопросительно приподнимает брови. – Что такое? – А как же А-Юань будет у тебя спать, если его вещи у Вэнь-има и у Вэнь-по? – озадаченно выдает ребенок, старательно называя Вэнь Цин и Вэнь Сюин как положено. Вэй Ин цокает языком. – У меня тоже хранятся твои вещи, редисочка, – нежно отзывается он и, подхватив А-Юаня на руки, пересаживает его на циновку, чтобы подняться. – Погоди-ка, хорошо? Я сейчас. Попрошу господ младших адептов принести воды для купания и доставить ужин, ладно? – говорит он и, дождавшись согласного кивка, наконец поднимает глаза на Лань Чжаня. Тот смиренно сидит за гуцинем – проверяет струны и заботливо протирает корпус. Как будто и не смотрел на Вэй Ина все это время. – Лань Чжань! Присмотришь недолго за моей редисочкой? – Вэй Ин старается улыбнуться и при этом не сморозить очередную глупость из разряда: «Только будь осторожен, я с такой любовью растил себе сыночка!». Вроде обходится. – Я только попрошу приготовить мои покои и вернусь. Второй Нефрит мягко, почти невесомо кивает в знак согласия, так и не поднимая глаз, и Вэй Ин, не ожидая никакого более подтверждения, выскальзывает на галерею, спеша к воротам. Ему надо передохнуть. Просто остыть немного. Прийти в себя от этого… взгляда. Вечер свеж и полон ароматов цветения и звонких птичьих разговоров. Кажется, вдохни полной грудью – и отрешишься ото всех хлопот, разрешишь все вопросы, оставишь позади все проблемы. Вот бы действительно все было так просто. Чтобы в груди не теснило, глупости не жгли язык, а голова не отказывалась работать в присутствии этого невозможного, недостижимого человека. Может, он потому и молчит, что сам знает о своей недостижимости? Может, он просто щадит Вэй Ина и его чувства, понимая, что тому до этой исключительности никак не дотянуться? «Если прославленный Ханьгуан-цзюнь позволяет себе такие речи, это всего лишь значит, что он не соответствует даже стандартам собственного ордена, что уж говорить о нашем», – вспоминаются слова госпожи Юй. Госпожи главы Цзян. Госпожи Пурпурной Паучихи. Тетушки. Мачехи. Матери. Может ли быть исключительным человек, вот так резко отвергающий признания других людей? Может ли видеть чужие чувства тот, кто как будто даже и в своих собственных разобраться не может? Так ли великолепен Ханьгуан-цзюнь, как Вэй Ин себе когда-то его придумал? Вэй Ин трясет головой до тех пор, пока у него не начинает кружиться перед глазами, а мысль о позднем ужине не вызывает тошноту. Ему не следует прятаться за спинами семьи в решении этого вопроса. Да и… если всякий раз прятаться, боясь обжечься о чужой отказ, можно ли будет считать себя самого достойным спутником на тропе совершенствования? Когда Вэй Ин возвращается в покои Лань Чжаня, чтобы забрать А-Юаня ужинать и купаться, то застает удивительную картину. Ребенок (сын) с благоговейным трепетом трогает пальчиком струны гуциня и, распахнув глаза, восхищенно вслушивается в получающиеся звуки. Лань Чжань сидит напротив него в одной из типичных поз, разрешенных правилами ордена Гусу Лань, и вполне благосклонно наблюдает за его действиями. Однако долго сосредоточение А-Юаня не длится – шуршание двери его отвлекает, и он тут же поворачивает голову на звук, радуя удивительно острым для таких малых лет слухом и быстрой реакцией. – Сянь-ба! – это совсем детское, казалось бы, обращение тут же разгоняет вновь собравшиеся было в Вэй Ине тучи и заставляет его рот растянуться в шальной ухмылке. – Юань-эр! – вторит ребенку Вэй Ин и, легонько щелкнув пальцем по пучку волос у него на голове, устраивается рядом. – Стоило мне отойти на фэнь, как ты начал осваивать гуцинь Лань Чжаня? Надеюсь, ты уже достаточно подрос, чтобы запомнить, что музыкальные инструменты нельзя слюнявить, м? А-Юань дует губы и скрещивает ручонки на груди. – Вэй Юань уже большой, – говорит он, с гордостью называясь именем семьи Вэй Ина. – Белый гэгэ сам разрешил Вэй Юаню познакомиться с Ванцзи! Правда? – он с надеждой оборачивается на Лань Чжаня в поисках поддержки, и Вэй Ин тоже смотрит на него с интересом. Тот кивает с совершенно серьезным видом. – Правда, – его голос при этом такой же густой и теплый, как когда он говорит с Вэй Ином, но в то же время… как будто более мягкий. Трепетный. – Ах, Лань Чжань! – Вэй Ин утирает фальшивую слезу – что угодно, лишь бы не показать настоящих – и игриво склоняет голову набок, силясь заглянуть ему в лицо. – Ты так легко очаровал моего А-Юаня, что мне впору бояться за свой отцовский статус! А ведь я только недавно перестал быть Сянь-гэ и все-таки стал Сянь-ба! Второй Нефрит награждает его коротким задумчивым взглядом и вновь принимается протирать гуцинь после того, как А-Юань его весь потрогал и изучил. – Вэй Ин незаменим. Переживать не стоит, – только и отвечает он в ответ на всю его тираду. Краснота обжигает лицо, и Вэй Ин спешит спрятаться за смеющимся над его поведением ребенком. – Ты смущаешь меня, Лань Чжань! Хватит говорить такие вещи без предупреждения! Говори такие вещи почаще. Скажи, что я незаменим для тебя. Скажи, что кроме меня никто не занимает твои мысли. Скажи… Вэй Ин сглатывает, облизывается и впивается зубами в нижнюю губу. – Сянь-ба не надо бояться, – А-Юань хлопает его ладошками по щекам и широко улыбается. – Ханьгу-цюню надо жениться на Сянь-ба, чтобы стать баба или дьедье! – щеки Вэй Ина у него под ладошками опять теплеют. Пожалуй, стоит просто смириться, что без глупостей сегодня никак… Позорище… Вэй Ин косится на Лань Чжаня, проверяя, как тот отреагировал на исковерканный вариант своего хао, и заключает, что он совсем не рассердился. Но несмотря на это А-Юаня все-таки нужно поправить. А то привыкнет же… – Не жениться, а выйти замуж. И правильно говорить «Ханьгуан-цзюнь», редисочка моя, – он улыбается и щелкает мальчика по носу, умиленно наблюдая, как тот недовольно морщится, но все же старательно повторяет. Лань Чжань отвлекается от своего занятия и наблюдает за ними какое-то время. Когда на третий раз у А-Юаня все равно не получается произнести правильно, он качает головой. – Не стоит. Вид у него как будто даже слегка позабавленный. Вэй Ин стреляет в его глазами и весело цокает языком. – А как же тогда моей бедной редисочке к тебе обращаться, а, Лань Чжань? Точно не Чжань-ба и не Чжань-дье, слышал? – он натужно смеется. – Слишком дорого придется за такое заплатить, сам понимаешь. Меня в мужьях не пожелаешь никому! – Неправда! – А-Юань опять хлопает его по теплым от смущения щекам. – Сянь-ба самый хороший! Все хотят быть с Сянь-ба! – заявляет он. – Боюсь, у достопочтенного Ханьгуан-цзюня есть кандидатуры получше твоего беспутного отца, – сокрушенно качает головой Вэй Ин. – Но я счастлив слышать столь высокую оценку от такого чудесного ребенка, – он подмигивает А-Юаню, и тот вроде бы слегка расслабляется, хотя мяо назад готов был начать капризничать и спорить, добиваясь того, чтобы с ним согласились. Не иначе нахватался от маленького А-Лина. Тот еще только голову держать учится, но уже явно понял, что своего всегда можно добиться воплем. Ох и избалованной молодой госпожой он вырастет… Любимый племянник. – Вэй Юань прав, – вдруг говорит Лань Чжань, и Вэй Ин вопросительно вскидывает брови. Лань Чжань смотрит подчеркнуто на свой гуцинь. Его корпус уже блестит от той старательности, с которой его натирают. – Все хотят быть с Вэй Ином. Грудь вспыхивает и обугливается от невозможного жара. Вэй Ин снова трескается в болезненной улыбке, но на этот раз не только лицом, а как будто всем своим существом. Все, кроме тебя, хочет сказать он Лань Чжаню – но не решается. Лань Чжань не смотрит на него, опустив голову и чуть склонив ее на грудь, и в отливающих синевой черных прядях заметно его покрасневшее словно от сильного перегрева ухо. …может ли быть такое, что он… смущен?.. Вэй Ин хохочет просто потому что не знает, что может сказать сейчас. Просто чтобы скрыть свою панику, свой раздрай. И – подхватывает ойкнувшего А-Юаня на руки. – Ах, если бы! – говорит он в конце концов, изо всех сил стараясь перевести все в шутку, потому что… потому что сейчас он не готов говорить об этом. Сейчас он трус. Сейчас он боится разбиться вновь. Только не при А-Юане. Поэтому… – Спокойной ночи тебе, Лань Чжань! – говорит Вэй Ин – и сбегает. Он обязательно со всем разберется. Они поговорят, обязательно поговорят и расставят все по местам. И Вэй Ин скажет, что вовсе не хотел ничего плохого своими шутками и подначками, что просто… мечтал обратить на себя внимание. Найдет в себе силы признаться, что он влюблен. Не для того, чтобы вознести или унизить, обречь или обязать. Лишь ради того, чтобы внести ясность. Просто все это будет сказано… не сегодня.*
– О, чуть не забыл, – Сяо Синчэнь достает из рукава своего белого одеяния ароматный сверток и, шутливо склонив голову, протягивает его Вэй Ину. – А-Ян просил передать учителю Вэй танхулу и соболезнования. Мы надеемся, ваше заточение не продлится долго, и вскоре вы сможете снова экспериментировать. Вэй Ин блаженно принюхивается к переданным лакомствам и издает звук умиления. Сюэ Ян всегда очень своеобразно проявлял свою заботу о нем, и вот сейчас – танхулу. Для этого крысенка поделиться сладостями дорогого стоит. Так что нужно обязательно принять подарок и потом подговорить адептов, убирающих в его комнате, подсунуть ему что-нибудь не менее вкусное. В конце концов, забота – вещь обоюдная. – Спасибо за передачку, Сяо-шу, – Вэй Ин смеется и тут же разворачивает сверток, чтобы попробовать сладость. – И спасибо, что не забываешь навещать этого болящего заклинателя. О, какая вкуснотища! Это наверняка с лотка старины Лижэня, да? Ученик Бессмертной улыбается в своей мягкой тактичной манере и с сожалением качает головой. – Не могу сказать, учитель Вэй. Я еще не со всеми торговцами в Юньмэне познакомился, – в его голосе легко угадывается беззлобный смех над уверенностью Вэй Ина, что он уже обо всем осведомлен, и только поэтому Вэй Ин решается забросить в эти спокойные воды пробный камешек. Если юный заклинатель и не захочет отвечать, грубить не станет. – Но разве ты не хотел бы? – уточняет Вэй Ин вкрадчиво и мягко улыбается мелькнувшему на лице собеседника недоумению. – Познакомиться со всеми в Юньмэне? Остаться в Юньмэне. Сменить одежды странника на одежды причастного. К его удивлению, Сяо Синчэнь отводит глаза и, кажется, смущается. Его губы украшает при этом легкая улыбка, как будто они заговорили о том, о чем он уже давно думает. Итак… Неужели что-то мешает ему решиться? – Я… размышляю об этом, – в итоге осторожно выдает юноша, и это вызывает в Вэй Ине мягкую улыбку. – Все же… хоть у меня и была другая цель, когда я покинул наставницу, ваш орден… оказался местом, которое я хотел найти, – он поднимает на Вэй Ина ясные глаза и улыбается в ответ на его улыбку. – Или создать, если бы не нашел. Вэй Ин согласно кивает. – Что ж, понимаю, – говорит он с улыбкой. – Юньмэн Цзян был таким не всегда, конечно. И произошло много всего, прежде чем мы пришли к тому, что имеем, но… – сандаловые ноты, пробивающиеся сквозь можжевельниковый аромат, успокаивает. – Кажется, результат всем нравится. – Вам не кажется, поверьте, – Сяо Синчэнь смеется, заставляя в очередной раз поражаться своей непосредственной искренности и задумываться над тем, такой ли по себе была Цансэ-саньжэнь? Ведь если его мать была именно такой – ни у кого вокруг просто не оставалось и шанса. А-Яну определенно повезло с объектом влюбленности. – Хочется верить, – Вэй Ин с неприкрытым удовольствием лакомится переданными сладостями и влюбленно мычит. – Обязательно передай привет А-Яну и скажи, что я в восторге от его подарка! За все время, что я здесь торчу, никто так и не додумался слетать в город, чтобы меня порадовать! – Обязательно передам, учитель, – юноша склоняет голову, бросая на сверток какой-то очень нежный и по-своему даже польщенный взгляд. Как будто мысль сделать Вэй Ину приятное была изначально им в голову Сюэ Яна и вложена. Не то чтобы это было маловероятно. Вэй Ин хмыкает и качает головой. – Хватит быть таким официальным. Какой я тебе учитель? – ну правда, уж ему ли сравниться с бессмертной наставницей матери и ее шиди? Однако ученик Бессмертной смотрит с веселым любопытством. – А кто же тогда? – в его тоне так и слышится шутливое, подначивающее недоумение. – Вэй-вайшэн? Вэй Ин от неожиданности кашляет – еда попадает не в то горло, и приходится постучать себя по груди, чтобы справиться с приступом. И надо сказать, что все это время собеседник смотрит с прежним весельем. Как будто знал, что так и произойдет. Вэй Ин щурится. – А почему бы и нет, м? Стоит послушать, как этот негодник называет его племянником при младших адептах, только чтобы увидеть, как он будет при этом смущаться. Сяо Синчэнь удивленно распахивает глаза, явно не ожидая, что его шутку вот так легко возьмут да и примут всерьез. – Может, потому что я вас моложе на несколько лет? – выдает он наконец со смешком. И еще на голову ниже. – Зато насколько мудрее! – Вэй Ин нравоучительно воздевает вверх вымазанный за распробованием сладостей в сахарный сироп палец и уже только входит во вкус, беззлобно дурачась над выбравшим себе шутника не по размеру юношей, как их прерывает короткий стук в дверь. Брови Сяо Синчэня взлетают вверх. – О, – он растерянно замирает. – Вы кого-то ждали вечером? Или по вечерам у вас… Ой, точно, – он торопливо поднимается со своего места, попадая в созвучие с еще одним коротким стуком. – У вас же вечерний цикл. – Не суетись, – Вэй Ин трясет головой, облизывает сладкие от сиропа пальцы и повышает голос, вытягивая шею, чтобы поймать в поле зрения вход в покои: – Заходи, Лань Чжань! Дверь с шорохом открывается, одним этим деликатным звуком заставляя сердце привычно зачастить в груди. Вэй Ин же хотел поговорить. Расставить все по местам, да? Сегодня. Он даже настраивался утром специально, дышал на счет… А потом пришел Сяо Синчэнь, и Вэй Ин так обрадовался гостю, что напрочь забыл про концентрацию! Может, отложить на другой день? Но ведь вечно откладывать все равно не получится. Сяо Синчэнь кланяется на прощание, желает им с Лань Чжанем удачного цикла (да куда уж удачнее, если после каждого такого концерта Вэй Ин летать по усадьбе готов?) и спешит оставить их, плотно притворяя за собой дверь. Лань Чжань занимает освободившееся напротив Вэй Ина место и, ни слова не говоря, бережно устраивает Ванцзи на столешнице. Только как будто удивленно тянет носом воздух при этом, когда понимает, какие сегодня Вэй Ин использует благовония. Ну конечно. Ведь в его покои никто так и не удосужился принести сандаловые палочки. Да и нигде в Пристани Лотоса их не жгут. Вэй Ин на самом деле не знает, почему за столько времени не отменили давний приказ а-цзе – не покупать эти благовония, чтобы не травить ему душу призраком знакомого аромата, но сандалом в Пристани Лотоса мало где пахнет именно из-за этого. Тем не менее, в покоях Вэй Ина эти палочки всегда есть, потому что он регулярно их приобретает, стоит ему оказаться в городе. Вот только возжигает все равно не так чтобы часто – обычно А-Ян следит за тем, чтобы у него пахло чем угодно, кроме сандала. Да и сам Вэй Ин… Наверное, сегодня палочки просто смешались, а он, когда брал, даже не обратил внимания. Ну и ничего страшного. – Лань Чжань сегодня такой молчаливый. Даже не пожелает мне хорошего дня? – Вэй Ин подпирает подбородок кулаками и дует губы. Второй Нефрит окидывает его расхристанный после обеденного сна халат, небрежно наброшенный поверх нижних одеяний (Сяо Синчэнь как раз разбудил его своим приходом от короткой дремы), и растрепанные волосы, и его нижняя губа как-то коротко вздрагивает. – Хорошего вечера, – говорит он своим невозможным голосом, столь ценным для Вэй Ина, вероятно, из-за немногословия своего обладателя, и зависает руками над струнами. Вэй Ин понятливо ухмыляется и откидывается на подушечную горку позади себя. У него, в отличие от Лань Чжаня, орден которого не приветствует излишеств, ни разу не аскетическое убранство покоев. Напротив – привнесенная сюда когда-то еще А-Ли уютная роскошь, так и кричащая о положении хозяина этих владений, перемежается с явными следами регулярного присутствия здесь ребенка, создающего хаос одним своим движением. Лань Чжань в этих декорациях смотрится как божество, спустившееся с небес на грешную землю. Вэй Ину нравится. Интересно, Сюэ Ян что-то похожее чувствует, когда приглашает обожаемого даочжана в свои комнаты? Все-таки, как ни посмотри, но что-то похожее есть между ними всеми, иначе Вэй Ину не было бы так смешно от мысли о том, что нерадивый ученик поплатился за собственные шуточки, как только познакомился с учеником Бессмертной. Вот только Сюэ Яну все равно повезло с влюбленностями куда как больше, чем его беспутному учителю. Хотя выйдет ли из этого что-то хорошее – все равно вопрос… Так или иначе, а красивая сказка о Баошань-саньжэнь и ее адептах – не самая счастливая в цзянху. Всего три покинувших гору ученика, и только один из них еще жив. Конечно, мать Вэй Ина нашла его отца, познала любовь и родила сына, но… долго ли она прожила? Многие скитания – многие потери. А иногда в этих скитаниях и самого себя потерять можно. Вот она и потеряла. И себя, и папу. А там, где не осталось жизни, нет и любви. Еще же один ученик Бессмертной, самый первый из покинувших гору, и вовсе сошел с ума. Потерял в кровавой бойне возлюбленную, бывшую по преданию воинственной заклинательницей, вечно рвущейся в бой, и расстался не только с надеждой на счастье, но и с трезвым рассудком. И если при разговоре об учениках Баошань Цансэ-саньжэнь вспоминали, когда речь заходила о свободолюбивом характере адептов неизвестной небесной школы, то Яньлин-даожэнь служил примером того, каким никогда не должен стать заклинатель. Ударившийся в темные искусства в бесплодных попытках вернуть к жизни возлюбленную, имя которой уже давно стерто временем, он в конце концов бесследно исчез, и только жуткие байки о нем еще продолжают время от времени блуждать по цзянху. Кто-то говорит, что он давно поплатился душой за свои эксперименты с темной энергией, и нет никакой надежды на его возвращение в цикл перерождений. Кто-то считает, что он, потерпев множество неудач и не сумев вернуть любовь своей жизни обратно в мир, пережил великое страдание, разбившее его душу в пыль. Так или иначе, душа Яньлин-даожэня не ответила за все время ни на один призыв, и по нему давно прекратили играть «Расспрос». Интересно, уж не его ли это были заметки на стенах той пещеры? Вэй Ин коротко косится в сторону подставки, на которой покоится сияющая в свете фонарей и свечей полированным черным боком Чэньцин, и дергает уголками губ. Будет ли исключением Сяо Синчэнь? Сможет ли он сохранить свою душу и свои чувства? Он рассказывает о том, что на своей небесной горе Баошань-саньжэнь не делает разницы между темным и светлым путями, не называет их так, говоря, что все можно использовать и во благо, и во вред. Но это правда лишь пока ты изолирован от общества. Когда же ты познаешь мир… Может быть, все спустившиеся с горы обречены быть искаженными бесконечными пороками? И может ли быть такое, что темная ци необратимо исказила самого Вэй Ина, и теперь ему не помогут ни целебная музыка, ни любовь, ни пересаживание ядра? Есть ли у него вообще надежда? Даже не как у сына ученицы Бессмертной или дитя гордого клана Цзян, а просто… просто как у Вэй Ина? Вэй Ин кусает губы, глубоко вздыхает и, крепко зажмурившись, все же решается. Кривит губы в надтреснутой улыбке, закладывает руки за голову и деланно беззаботно замечает, стараясь не сбить своей болтовней музыкальный круг: – Все вокруг влюбляются и решают строить семьи… Это так странно по-взрослому, – небеса, и что ты несешь? – Даже Сюэ Ян, кажется, абсолютно серьезен в отношении блистательного даочжана, – не то чтобы это для кого-то новость, конечно, но вдруг всерьез все началось уже здесь, а не в Облачных Глубинах? – Да и Сяо-шу, я смотрю, отвечает ему взаимностью. Видел бы ты, как он ласково улыбается, когда о моем глупом ученике разговор заходит! Как Вэй Ин и предполагает, музыкальный круг не сбивается ни на мяо. Лань Чжаню, как человеку во всех отношениях исключительному, сбиваться вообще не свойственно. И на что Вэй Ин только надеется? – У тебя есть сын, – ровным тоном констатирует факт Второй Нефрит, окидывая его длинным взглядом, как будто бы уточняющим, с чего вдруг такой семейный человек, как славный Йоулин Ди, вообще завел подобный разговор. Вэй Ин рассеянно хмыкает и возвращается назад в сидячее положение. – А-Юань? – улыбается он как можно легкомысленнее. – Неужели ты и правда поверил, что я сам его родил, Лань Чжань? – вот сейчас… – Он и впрямь мой сын, но мы не в кровном родстве. Просто… – Вэй Ин задумчиво прикусывает улыбающуюся губу и смотрит не на собеседника, а скорее куда-то ему в плечо. Ну невозможно выдерживать от него прямой взгляд, говоря… об этом! – Я думаю, несмотря на то, что он растет среди родни, я тоже хочу делать его счастливым, понимаешь? Он ведь сирота, еще больший, чем был я когда-то. Ни мать, ни отца никогда и не видел. Пальцы Второго Нефрита как будто бы чуть вздрагивают над струнами Ванцзи, но это вовсе не искажает «Песнь очищения сердца» и даже никак не влияет на общую мелодию. Она просто враз как будто делается… более личной. Чувственной. – Мгм, – глубокомысленно выдает на это длинное откровение Лань Чжань, и Вэй Ин едва сдерживается от желания разочарованно цокнуть языком. Если Лань Чжань наслушался сплетен о нем, разве не облегчение это – узнать, что на самом деле А-Юань – вовсе не дикий овес беспутного старшего учителя Цзян, а добровольно признанный им воспитанник, нуждающийся в семейном тепле и безусловной любви, горящей в сердце только для него? – Второй молодой господин Лань так холоден, что даже зябко становится, – Вэй Ин наигранно гримасничает, вздыхая при этом, однако, вполне искренне, и склоняет голову к плечу: – Что, разве у тебя никого нет в сердце? Кого-то, с кем ты хотел бы стать семьей? И может быть ему просто кажется, но уголки рта Лань Чжаня как будто чуть вздрагивают, как если бы он очень хотел улыбнуться, но сдерживался. …глупости. Когда это Лань Чжань хотел ему улыбнуться? – Есть, – говорит Лань Чжань своим прежним ровным тоном, и Вэй Ин, снова коротко стрельнув глазами ему в лицо, больше ничего не видит. Но… он ведь была там! Намек, призрак. Улыбка! – А разве у Вэй Ина нет никого в сердце? Улыбка расходится по швам чуть не до ушей. Есть. Ты, конечно. Вэй Ин смеется. – Нет, конечно. Видишь ли, Лань Чжань, – он игриво щурится, – вся эта романтика не для меня! Да и… – разводит руками. – Подумай хорошенько, разве кто-то захочет быть с темным заклинателем? Музыкальный круг заканчивается короткой ласковой трелью, призывающей успокоить разум и втекающей в очередной повтор. Вэй Ин опускает взгляд на покрасневшие пальцы Второго Нефрита и прячет руки в рукавах ханьфу, чтобы не потянуться и не ухватить его белые резные ладони, не попытаться пустить в них ток черной, гниющей в нем ци, от яда которой его пытаются излечить каждый день. Когда это миазмы темной энергии помогали праведным заклинателям быстрее заживлять раны? Успокойся, глупый Йоулин Ди, славный своими духовными силами Ханьгуан-цзюнь и без тебя справится отлично. Лань Чжань выглядит почти осуждающе. – Мгм. Сводит к переносице ониксовые брови и строго смотрит из-под ресниц. Как будто… намекает. Уж не на вчерашний ли разговор? Вэй Ин дразняще улыбается, борясь с огнем в животе – как будто внутренняя пустота, которой еще недавно так хвастал мысленно, сгорает внутри в мгновенье ока и оставляет от себя только согревающе тлеющие угольки. Улыбается – и решает, что дешевле прикинуться дурачком. – Это было согласие или отрицание, Лань Ванцзи? Скажи мне. Скажи, что ты чувствуешь. Потому что сам я тебе не скажу. Я ведь уже открыл объятия для тебя однажды, и добром для меня это не закончилось. Лань Чжань смотрит остро – и мягко. Как будто одним только взглядом укутывает в траурно-белые одежды своего ордена. Оставляет свой знак. Куда более осязаемый и ощутимый даже с учетом того, что по-настоящему клеймо на Вэй Ине оставляли лишь раз. И солнце Вэнь определенно не похоже на облака Лань. – Кто-то захочет быть с темным заклинателем, – говорит Лань Чжань – и вдруг отводит глаза, возвращая все свое внимание музыкальному инструменту. Бережно пощипывает пальцами струны, перестраивает знакомую Вэй Ину мелодию, которую тот за эти дни успел уже выучить наизусть. И вдруг начинает играть песню. Ту самую, название которой так упорно отказывался сказать ему много лет назад, когда они оказались пленниками в пещере демонической черепахи. Вэй Ин облизывается, жадно изучая его ласковые ладони и трепетные запястья, совсем как будто не подходящие человеку такого высокого роста и такого размаха плеч, но удивительно органично вплетающиеся в его общий праведный образ. – Неужели кто-то кроме А-Юаня говорил с тобой о чувствах ко мне? – с натужным смешком пробует он еще раз, осторожно придвигаясь к столу – и к самому Лань Чжаню – поближе. – Мгм. Сквозь иссиня-черные волосы алеет беззащитное ухо. Ухо, за которое так и хочется заправить шелковую прядку. Ухо, которое так и хочется ласково обвести пальцем и поцеловать. Совершенно не подходящее великому заклинателю, самому выдающемуся в своем поколении, маленькое чудесное ухо, выдающее все секреты своего непроницаемого обладателя. Мяо Вэй Ин борется с желанием прижать ладони к горящим щекам и совершить какую-нибудь глупость, прежде чем сдается и, привстав на коленях, выдает теплом почти в это трогательное румяное ухо: – Сочувствую этой доброй душе. Со мной намучаешься. Безымянная мелодия затихает, обрываемая обиженным гулом струн, на которые уронили ладони. – Даже не спросишь, кто это? – выдает Лань Чжань очень тихим, как будто бы севшим голосом, вовсе не похожим на тот густой гулкий тон, от которого у Вэй Ина сходит с ума сердцебиение и становится будто бескостным тело. Замирая от пойманного в силки восторга, Вэй Ин заправляет текучую – и впрямь шелковую – прядь Лань Чжаню за ухо и почти шепотом выдает: – Какая разница, если это не Ханьгуан-цзюнь? Струны гуциня наполняют покои новым прочувствованным гулом, и Вэй Ин мягко прижимает резные ладони Лань Чжаня к корпусу обиженного Ванцзи своими руками, заодно укрывая их клубами лилового шелка. Лань Чжань поднимает на него глаза – теплые, солнечные, жидко-медовые, – и тут вдруг становится понятно, что весь он находится очень и очень близко. – Это Ханьгуан-цзюнь, – коротко говорит он, и Вэй Ин проваливается. Он находит самого себя спустя бесконечное мгновенье гладящим белые острые щеки самого восхитительного человека на свете и даже не пытается чувствовать стыд за то, что опять без спросу распустил руки. Ведь если Лань Чжань не ощущает ни неудобства, ни желания отстраниться, он может… может… Вэй Ин снова и снова заправляет ему за алеющие смущением уши рассыпающиеся под пальцами сияющие пряди, и проходит долгое, долгое время, прежде чем он решается заговорить еще раз. Но заговорить нужно. Заговорить важно. Вдруг если сейчас Вэй Ин все окончательно не прояснит, не заговорит об этом – завтра Лань Чжань снова станет для него недоступным, невозможным, недосягаемым? – Н-но ведь… – он коротко выдыхает. – Ханьгуан-цзюнь сам сказал, что… – взгляд скользит по чужим губам, расслабленным, внимающим, блаженно приоткрытым и словно бы… ожидающим. – Что не хочет меня целовать. Глаза напротив темнеют. Вэй Ин замирает, чувствуя, как сжимается в животе тяжелый панический узел. Что он сказал? Что он сказал не так? Это ведь… Точеные надежные руки ласково скользят по его спине, заставляя расслабиться крылья напряженных лопаток и выгнуть окаменевший позвоночник в кошачью дугу. – Вэй Ин, – тем же севшим, как будто бы шепчущим что-то сокровенное голосом говорит Лань Чжань. – Я… – он медлит, облизывается. – Не хочу целовать тебя… – его брови хмурятся, как будто он ищет слова, и Вэй Ин терпеливо молчит, не позволяя своему сердцу камнем упасть из груди на топкое дно таящего в себе гниющий мрак живота. Если Лань Чжань ищет слова для него, Вэй Ина, и хочет попытаться ему объяснить, значит… значит, это еще не все?.. Скажи мне. Найди их. Найди слова. – Я хочу… – он кусает губы, и Вэй Ин лишь огромным усилием воли заставляет себя не тронуть красные следы зубов пальцами. – Хочу быть здесь. Быть с тобой. – Б-быть здесь? Со мной?.. – глаза щиплет от долгого неотрывного взгляда. Вэй Ин моргает. – Но… а как же твой клан? Твой брат? Теплые точеные руки вновь невесомо гладят его лопатки, почти соблазняя просто распасться на лепестки и утонуть в ароматах чужих клановых одеяний. Голос Лань Чжаня вновь набирает силу, но все еще звучит как будто бы очень лично. Как будто он сообщает сокровенную тайну. – Вэй Ин важнее. Вэй Ин, который окутан пеленой слухов как Цзинь Лин укутан в чжаны своих пеленок. Вэй Ин, которого бесстыдником зовут не только за спиной, но и в глаза. Вэй Ин, которому не под силу сейчас даже меч свой поднять, что уж говорить о соперничестве с кем-либо за сердце самого благочестивого заклинателя во всем цзянху. Он – важнее. Вэй Ин гулко сглатывает и соскальзывает дрожащими ладонями со щек Лань Чжаня на литую белую шею. – Это… – нервно смеется. – Что, любовное признание сейчас было? Лань Чжань мяо смотрит ему в лицо как-то необычайно мягко – и едва заметно кивает. Вэй Ин судорожно выдыхает, почти всхлипывает, до крови закусывает нижнюю губу – и, пользуясь тем, каким легким кажется его тело после музыкального цикла, перемахивает через стол. Обхватывает замершего на месте Лань Чжаня руками, жмурится – и просто наслаждается тем, что может наконец хоть ненадолго его коснуться. Зарыться пальцами в тяжелые смоляные пряди, проследить напрягшиеся на шее вены, мягко нажать на упругое яблоко кадыка… Очертить контур ласковых теплых губ. – Вэй Ин, – выталкивают эти губы предостерегающе – и Вэй Ин тут же дергается, шарахаясь в сторону и для верности пряча руки за спину. – Вэй Ин, – повторяет он предостережение для самого себя с коротким смешком. – Да, Лань Чжань, я помню. Ты не хочешь меня целовать. Оно… – он сжимает в спрятанных за спину ладонях длинные рукава ханьфу, до боли впиваясь в клубы лилового шелка пальцами. – Оно не телесное. Я понял. Лань Чжань смотрит на него не отрываясь. Как будто бы… изучает. И – выдает: – Что кроме поцелуев Вэй Ин хочет мне дать? И Вэй Ин растерянно замирает, переставая стирать кожу на пальцах о скользкую вышивку рек и лотосов на своих рукавах. Замирает, моргает, не понимая, как вообще можно этого не понять, если вот он, весь здесь, разодетый и расхристанный перед ним, бери – не хочу. Если он всегда был таким перед ним. Он молча указывает на себя руками и нерешительно улыбается. Уголки рта Лань Чжаня опять дрожат в призрачно-легкой улыбке. Эту улыбку хочется смять, поглотить, стереть. Никому не позволить ее увидеть. Вэй Ин снова до крови кусает нижнюю губу, отрезвляя себя, и тут же слизывает выступившую кровь с моментально вспухшей ранки. – Ты указал на всего себя, – между тем медленно, взвешенно говорит Лань Чжань, остро наблюдая за его действиями. Смотрит – будто сжигает. Говорит – предостерегает. Вэй Ин согласно кивает в ответ. – Я знаю, Лань Чжань. Так и задумывалось, вообще-то, – и снова облизывается в попытке остановить все никак не успокаивающуюся кровь. Только чтобы, на мгновение потеряв бдительность, оказаться укутанным в мягкий неукротимый жар придерживающих затылок предупредительных рук и ласкового жадного рта. Вулкан. Извержение. – Правило тринадцатое, – хрипло говорит Лань Чжань, когда отстраняется, так и не прекращая, однако, смотреть на его определенно бесстыдный алеющий рот. – Запрещается безрассудно играть с огнем. Вэй Ин – нарушитель. Вэй Ин широко ухмыляется, снова заставляя распухшую губу закровоточить, и всхлипывающе, почти до плача смеется, пытаясь, но так и не находя возможности выместить, высветить, показать все то, что лежит у него на сердце. Когда спустя мгновение, или два, или три, или вечность ничего так и не придумывается, он просто гладит Лань Чжаня большими пальцами по острым точеным щекам и с нежностью признается: – До последнего вздоха. Он надеется, они оба знают, что речь не о нарушениях.