Чужие слабости

автор у всех просит прощения, но остановиться не может. это не последняя часть... *** Отведенная Этхелю комната в доме ярла пуста. Ондолемар медленно трогает пальцами пустую столешницу, еще вчера сплошь заставленную склянками с реагентами и застеленную картой Скайрима. Заря займется через пару часов – пока небо густо черно, уже исчезли звезды, и царит та тьма, сквозь которую не видно даже при пламени факела. В доме тишина, дыхание спящих смешивается с дыханием огня в очаге и медленной, тягучей песней сонного ледяного ветра снаружи. Сверху на подушках аккуратно заправленной кровати лежит, свернувшись, словно южная змея, золотая цепочка искусной работы, обвивая тяжелое кольцо с тонкой дужкой. Даже в полутьме, когда только прямоугольник света из коридора протянулся через комнату, Ондолемар видит, как сверкает это золото. - Как же тебя можно не ненавидеть, - шепчет он, касаясь пальцами виска. Легкое головокружение, вспыхнувшее в долю секунды и так же быстро отступившее, какое бывает от сильного потрясения или приходит с резким осознанием, которое предвещает страх, едва не заставляет Ондолемара схватиться рукой за дверной косяк. Он глубоко вздыхает, собирая все силы, чтобы забрать возвращенные ему вещи. В конце концов, он знал, чувствовал, он не мог сомневаться в том, что это когда-нибудь случится. А надеяться, что Этхель поддастся несвойственным ему сантиментам и заберет что-то из подарков на память об Ондолемаре – слишком наивно. Слишком глупо для того, кто не смог заглянуть хоть под одну вуаль, скрывающую настоящее лицо этого странного создания. Этхель ему ни в чем не клялся, Этхель ему ничего не обещал. И все равно сердце щемит, а нутро скручивает так, словно его, Ондолемара, предали. Каморка Йордис тоже пуста. На улице медленно кружится мелкий сухой снег, и лошади спят в стойлах; все, кроме трех иссиня-черных жеребцов Этхеля, которых уже и след простыл. И Ондолемар остается стоять на холоде, дожидаясь рассвета. Ветер студит щеки и забрасывает щепоти снега под капюшон, за ворот, но все внутри пылает так жарко в огне обиды и гнева на самого себя. Когда он успел? За те часы, что Ондолемар, едва выбравшись из его постели и оставив Этхеля засыпающего, зацелованного и разомлевшего, бегал встречать гонца и писал, ломая перья, ответ в посольство? Будь проклята Эленвен с её истеричными попытками разобраться в происходящем. Будь проклят Этхель, который, который… Утро занимается неохотно, и начинается оно с переполоха. Облизывая сухим языком смерзшиеся губы, Ондолемар едва слышит, как доносятся испуганные, удивленные голоса. Еще бы. Проснуться и найти комнату одного из самых сильных магов пустой накануне объединения с основными силами и выступлением к захваченному городу. В кармане облизывают холодом озябшие пальцы даже сквозь печатки золотые звенья цепочки. Ондолемар раз за разом решает выбросить их в воду, зашвырнуть поглубже, чтобы забыть и не вспоминать больше никогда о том, для кого они предназначались; кто носил эту цепочку на белой груди, а кольцо на тонких, изящных пальцах. И отгоняет подальше мерзкое знание о том, что избавившись от напоминаний память не сотрешь. Да и напоминанием служит каждый дюйм кожи, которой касались губы и пальцы Этхеля. На теле Ондолемара едва ли найдется чистая от этих прикосновений пядь. Двадцать дней постоянных советов, которые ярл гордо звал военными. Двадцать дней постоянного давления со стороны Эленвен и смеха Этхеля, догадывающегося о том, как тяжело Ондолемару объяснить их чудесное спасение. Двадцать ночей с ним; бессчетное количество поцелуев, стонов и глупых признаний задыхающегося в собственной страсти Ондолемара. Двадцать рассветов, встреченных рядом со спящим в объятиях Этхелем. Ондолемар думает обо всем этом и не верит сам себе; если бы только это оказался приворот, или еще какая проклятая магия. Все объяснилось бы куда быстрее и проще, и понятнее, и Ондолемар не терял бы голову от осознания того, что никому не дается осознать безболезненно. Не мог же он так легко отказаться от своего прошлого, от служения, которому была отдана жизнь и закрыть глаза на весь мир, полюбив человека, которого знал так мало? Человека, которого даже хоть сколько-нибудь зная, не мог понять. Бледный, закутавшийся в плащ Айкантар настороженно касается худыми пальцами плеча Ондолемара, вырывая его из тяжелых мыслей. - Комната мастера Этхеля пуста, - хмурясь, говорит он, и Ондолемар кивает в ответ. Он весь замерз настолько, что уже не чувствует холода. С трудом зажмуривая глаза и разгибая закостеневшие пальцы, Ондолемар отстраняется от стены, прижавшись спиной к которой стоял. - Я знаю, - хрипло отвечает он, моргая на поднимающееся солнце. Пелена еще нетоптаного снега покрывает дорогу, уходящую из Данстара. И Ондолемар отводит взгляд от расстилающегося впереди леса, чтобы не думать о том, что упустил возможность пуститься в погоню. Ему почему-то кажется, что легче поймать голыми ладонями ветер, чем даже с дюжиной солдат поймать Этхеля, который не хочет быть пойманным. Кабинет Эленвен пропах ею с её мерзкими маслами и благовониями настолько, что даже другими благовониями выкурить этот тяжелый жирный запах не получается. От этого привета с того света у Ондолемара все чаще болит голова. Эленвен почила тяжелой и долгой смертью почти год назад, спустя сорок пять дней Ондолемар получил внезапное назначение на оставленный ею пост, на краткое время, как тогда оговаривалось, пока не подыщут более подходящего кандидата. С тех пор кандидата так и не подыскали, Ондолемар утопал в бумажной работе, дипломатических спорах и разборе прочих дел, к которым оказался непривычен, а в кабинете, уже так долго бывшем его, все еще словно незримо обитала Эленвен. Перед смертью она как раз ехала собственной персоной узреть Ондолемара, упустившего в неизвестном направлении придворного мага почившей Элисиф. И разговор их должен был быть крайне неприятным, если бы не внезапно напавший на делегацию дракон. Так, по крайней мере, установили потом, когда спустя непонятное количество дней нашли в смерзшихся лужах талой воды тела солдат Доминиона, а поодаль – и саму Эленвен, запеченную, как праздничное яблоко на открытом огне. Армии Империи и Братьев Бури все еще сшибаются, усталые и обескровленные, и стычки становятся все реже и спокойнее. Города, уже по несколько раз переходившие из рук в руки, забывают, на чьей они стороне и открывают ворота и для солдат чужих армий, а торговые караваны движутся по стране все более свободно. Война угасает, и, думается Ондолемару, в ней не будет победителя. Еще немного - и некому будет воевать. Те, кто не умер от ран, умирают от усталости. Вожжи, коими Талмор мягко правит Скайримом, теперь зажаты в его, Ондолемара, руках. И хотя все движется само по себе, порой придерживать эти вожжи необходимо. Но Ондолемара занимает не столько это, сколько попытки вернуть себе спокойный сон и душевное равновесие. Власть, такая желанная, наконец всецело в его руках, но веса былого уже не имеет, и Ондолемару от этого горько и смешно. Ему еще снится Этхель, и спать от этого совершенно невозможно. И грудь болит, как при открытой ране, которая никак не зарастет. Агенты работают быстро и на удивление толково, и Ондолемар надеется, что рано или поздно (желательно, конечно, скорее) они учуют след, который не будет ложным. Этхель ведь тоже живой, и тоже ошибается. Уже трижды в камеры под посольством доставляли людей, к которым приводил след. Они подходили под описание с небольшими оговорками (то волосы рыжие, вместо черных, то это была девушка), и их отпускали даже с некоторой компенсацией, как непричастных. Укреплению любви к Доминиону среди нордов это явно не способствовало, но Ондолемара это, опять же, не особо беспокоило. Один из приставленных к камере солдат открывает перед Ондолемаром сплошную железную дверь, впуская в просторную, освещенную факелами пыточную. Двери за ним тихо притворяются, и в наступившем затишье слышно, как шуршит пламя. И как тяжело подтягивается на руках, натягивая цепи, подвешенный за запястья человек, чтобы вздохнуть. Его ноги не достают кончиками изящных, окровавленных пальцев пола, драные штаны, которыми едва ли прикрыто иссеченное тело, пропитались кровью и потом, а на бледной коже груди, на ребрах проступили неестественно темные, почти черные синяки. Руки, перехваченные за запястья браслетами кандалов, сведены вместе и отходящие от них цепи подвешены за крюк, сверкающий в потолке.. Голова приопущена на грудь, и из открытых, в ссохшейся крови губ, вырывается медленное, тяжелое дыхание. Ондолемару хватает одного взгляда, чтобы внутри все скрутило и сердце с бешеной болью рухнуло. Этхель дышит, сжимая окровавленные пальцы и вжимая обломанные ногти в ладони. Волосы, обстриженные совсем коротко, не закрывают точеных черт, преобретших какой-то устрашающе-завораживающий вид: так выглядят снятые с пьедесталов идеальные статуи, сдвинутые с осколками в тень. Неестественно белую кожу лица рассекает грубый, темный шрам, проходясь от подбородка через губы, веко левого глаза и бровь. Едва сделав шаг, захлебываясь воздухом от жалости, отвращения к себе за немедленно подступившую радость, Ондолемар не может отвести взгляда от тяжело подрагивающих, слипшихся в крови ресниц. И ярость на себя, на солдат, которые додумались учинить такое, тонут в вспышке восторга, когда Этхель поднимает голову. И все темнеет. Ондолемар в два шага оказывается рядом, касаясь ладонями его лица, проводя пальцами по сухим губам. Этхель прикрывает глаза, опуская голову – такое знакомое, стыдливо-кокетливое движение, но в этот раз он прячет глаза не просто так. Выдыхая рвано, Ондолемар приподнимает его голову, стараясь поймать взгляд. - Вашу игрушку испортили, - хрипит Этхель, слабо и криво улыбаясь. Левый его глаз затянут прозрачным бельмом. Но снова отвернуться Ондолемар ему не позволяет. Подавив тихий горький вздох, он наклоняется, целуя Этхеля в рассеченное веко, в скулу, в ссохшиеся бескровные губы. И только когда Этхель, шипя, выдыхает удивленно, Ондолемар вспоминает, где они. Подхватив Этхеля под бедра, прижимает к себе и поднимает, чтобы перенести часть веса и позволить ему свободнее дышать. И Этхель неожиданно проворно обхватывает его ногами вокруг талии. И глубоко вздыхает, зажмурившись от удовольствия и расслабив звякнувшие браслетами стальных кандалов руки. Ондолемар прижимает его к себе, придерживая под бедра, и судорожное горячее дыхание Этхеля касается его губ. Столько нужно спросить и сказать, в стольком обвинить и за столькое выругать… и вместо этого он молчит, вслушиваясь в чужое сбитое дыхание и парализованный теплом тела, ощутимым даже через ткань формы. Так знакомо, и только запах крови и металла вспарывает мягкую ткань воспоминаний, едва успевает Ондолемар с новой силой ощутить, как скучал без этого. - Погоди, - шепчет он, заставляя себя хоть немного отстраниться от Этхеля, - надо расстегнуть кандалы. Под его пальцами влажные от крови запястья Этхеля и металл перетерших кожу браслетов, но коснуться удерживающих их клиньев у Ондолемара не получается. Этхель выпрямляет руки, с трудом поднимая тяжелые цепи. - Первый эмиссар неосмотрителен, - с натугой хрипит он, и, охнув, все же роняет руки обратно в широкие холодные ладони Ондолемара. – И недооценивает противника. - Первый эмиссар не видит здесь противника, - крепко стиснув за кисти и не позволяя Этхелю отнять руки, глухо отзывается Ондолемар, расстегивая крепления. Но Этхель упрямо сжимает его пальцы. Ондолемар пытается изобразить на лице глубочайшее неудовольствием и проступившее раздражение, когда губы Этхеля касаются его искривленных в притворной гримасе губ. Поцелуй глубок и солон от крови, неловок и тороплив, словно Этхель боится не успеть; и от него Ондолемар ослабляет хватку на запястьях Этхеля и опускает одну руку, обнимая его за талию, чувствуя, что и без того потерянный контроль над собой готов ускользнуть безвозвратно. А Этхель стонет в поцелуй и прижимается бедрами, словно израненное тело и путы не причиняют ему боли или неудобств. - Что у тебя под формой? – шепчет Этхель и длинным движением проходится горячим языком по губам Ондолемара. И Ондолемар одергивает его чуть вниз, чтобы Этхель прижался пахом к его ощутимому через ткань формы твердому члену. - М, - хмыкает довольно Этхель, - это я люблю. Новый поцелуй заканчивается, когда пальцы свободной руки Ондолемара, дрожащие и ослабевшие, соскальзывают с браслета кандалов. Этхель шепчет что-то о том, могут ли их услышать, и уже смирившийся со своей слабостью и сдавшийся собственным страстям Ондолемар качает головой, снова впиваясь в его закровившие губы. Двери пыточной на то и сделаны, чтобы не выпускать наружу стонов и криков. Расстегнуть ремни штанов получается ни в пример лучше, чем крепления кандалов, и Ондолемар стряхивает их с себя, роняет на пол плащ. Стягивает штаны и с Этхеля, но, едва коснувшись ткани пальцами и поняв, что придется отпустить его ненадолго, чтобы стянуть их, просто рвет по легко разошедшимся швам и стряхивает ошметки на пол. Голая кожа жжет от прикосновений так сладко, почти болезненно, и аккуратный член Этхеля прижимается к животу Ондолемара, тогда как его собственный влажной головкой елозит по ягодицам Этхеля. - На сухую ты меня еще не брал, помнится, - с усилием усмехается Этхель, но тут же становится серьезным, словно маска этого грубого веселья упала им под ноги. Ондолемар целует его по линии прочертившего лицо шрама, одной рукой прижимая к себе, а другой направляя в его тело пальцами член. И Этхель оседает на него, стискивая зубы и вцепившись пальцами в звенья провисших цепей. А Ондолемара ведет от боли грубого проникновения, от дрожащего тела под ладонями. Он закрывает глаза, прижимая к бокам плотнее высоко поднятые разведенные ноги Этхеля и вслепую целует его, наклонившись, в губы. Но даже сквозь мутную пелену желания, Ондолемар вспоминает о до мяса разбитых запястьях и останавливается, едва почувствовав, что вошел до упора. Этхель болезненно стонет, пытаясь подтянуться на руках вверх, но Ондолемар крепко держит его за бедра, пытаясь дышать глубже, чтобы только не сорваться. Сердце стучит так, что его удары отдаются по всему телу и сильнее всего там, где его плоть соединена с телом Этхеля. - Надо расстегнуть, - он тянется пальцами к крепящим клиньям и рычит, когда Этхель снова дергается, плотно сжимая его внутри. – Кандалы. Погоди, пожалуйста, погоди. Тебе же больно, хочет добавить он, но осекается, открыв глаза. Этхель отпускает закушенную губу, опустив голову, но больше нет длинных волос, чтобы скрыть, как он привык, почти болезненно яркий румянец и крепко зажмуренные глаза, складку меж бровей и упрямо сжатые побелевшие губы. Клинышек звякает и вываливается, но не успевает он долететь до пола, как Этхель скидывает раскачивающиеся на повиснувших цепях кандалы за спину Ондолемару и болезненно вскрикивает, когда Ондолемар тянет его вниз, начиная двигаться. Цепи гремят над головой, и Ондолемар наклоняется к хватающему его за плечи, распростертому на полу Этхелю, крепко сжимая его ноги и вбиваясь так, что Этхель воет, пытаясь притянуть его к себе. И если бы в его голосе можно было разобрать мешается ли боль с удовольствием, Ондолемара что-то могло бы остановить. Но он уже не осознает себя, и их голоса сливаются в общий, протяжный стон, а Этхель прогибается в руках, и его раскрасневшееся лицо так красиво, что никакому шраму не по силам испортить его. Последний поцелуй, когда свет смешался с тьмой и померк, остается без ответа и Ондолемар, едва живой и потерявший ритм дыхания, со стучащим в горле сердцем и разбитым сладкой истомой, замешанной на боли, телом, едва находит в себе силы открыть глаза и не рухнуть на пол. Сердце Этхеля бьется лихорадочно и часто, но на лице застыло спокойное выражением; он как тряпичная кукла в руках Ондолемара – обмякший, потерявший сознание. И Ондолемар целует его еще раз в приоткрытые губы, собираясь с силами, чтобы подняться на ноги. Он просыпается, когда Ондолемар уже несколько часов как занимается разбором донесений и прочей бумажной работой, против обыкновения взявшись за это не в кабинете Эленвен, а в спальне. Возится на кровати, лениво ворочаясь под ворсистым тяжелым одеялом. Ондолемар, не прерывая работы, улыбается на приглушенный сладкий стон, когда Этхель, вытягивается стрункой на постели, разминая стянутое остатками боли после магического исцеления тело. Ондолемар принес его сюда, завернув в свой форменный плащ, обмыл осторожно, залечил заклинаниями многочисленные ссадины и синяки, обработал изодранные запястья. И не решился ни на шаг отойти: хоть вероятность того, что Этхель сбежит, здесь, в посольстве Талмора, окруженном мало того что стенами, так еще и нашпигованного вооруженными солдатами, была крайне мала, Ондолемара прошибал ледяной пот от одной мысли, что данстарская история может повториться. Этхель убирает с лица завернувшийся угол одеяла и трет пальцами глаза. - Здесь совсем не пахнет тобой, - сонно сообщает он, приподнимаясь на подушках. - Ты знаешь мой запах? – улыбается Ондолемар. Отложив перо, чувствуя, как дрогнули пальцы. Сколько лет он грезил о встрече, и как боялся, что ее не будет. Этхель усмехается, цепким взглядом окидывая комнату. - Как и ты знаешь мой, - шепчет он и отворачивается в тень, касаясь пальцами рассеченной шрамом половины лица. Повисшее молчание разбивает шелест огня в камине, да говор пламени нескольких свечей на столе у Ондолемара. - Ты отдохнул? – не выдерживает Ондолемар, поднимаясь из-за стола. Этхель вскидывается, поднимая голову на его высокую фигуру, замершую у кровати. Он трет пальцами перетянутые запястья и пожимает плечами. - Смотря для чего мне понадобятся силы, - и снова отводит взгляд, пряча в тени шрам. - Ну что ж, - Ондолемар снимает рубашку и быстро стягивает штаны. – Будем считать это утвердительным ответом. И, повернув голову Этхеля за подбородок, целует в прочерченное шрамом веко. - Ты прекрасен, - шепчет он, когда груди касаются теплые легкие руки. – Ты моя самая большая слабость.