А город подумал – ученья идут, Когда застрелился шериф Робин Гуд!
Ну это я так, шутки погребальные шуткую. Не дождутся! Я слишком люблю эту жизнь. И ещё не получил от неё всё, что хотел бы и мог. Как там: И если б дали мне в удел Весь шар земной, весь шар земной – С каким бы счастьем я владел Тобой одной, тобой одной! Вот тебе моя валентинка. Прости, что стихи не мои, но я стрелок, а не поэт… Ты не думай, Сьюзен, я тебя не виню, что ты меня на это подвигла – я разумею, на моё избрание. Наоборот, была бы ты рядом – всё было бы проще, всё, из-за чего я сейчас переживаю, казалось бы чепухой и разрешилось бы само собой. Да оно и разрешается, только я при этом выхожу где-то сбоку, а может – поверх, будто знамя или икона… Надеюсь, что тебе там, в славном городе Краснополе, не так одиноко – всё-таки ты при своей компании. Привет, кстати, им всем преогромный! На сём позволь мне письмо своё закончить, у меня догорает свеча, все приличные люди давно спят, а неприличные шастают по городу и перерезают электрические провода, то есть так было прошлой ночью, и виновные уже в тюрьме… Покоя тебе в твоём далёком городе, и вспоминай обо мне хоть иногда…Остаюсь с приветом, пропадающий без тебя Робин Г. Л., шериф, с позволения сказать, ноттингемский».
«Краснополь, 14 февраля 1982 г.Здравствуй, Робин, герой мой бедный, стрелок мой ненаглядный, с праздником тебя тоже!
Спасибо за письмо, я прижимала его к сердцу и даже немножко всплакнула. Ты меня не пугай – насчёт застрелиться-то! Тут видела твою маму мельком, пыталась ей намекнуть, насколько тебе худо. У неё на всё один ответ: «Маленький он, что ли?» (то есть ты) и «Я только-только всё устроила, ничего менять не буду». Странная она, жёсткая какая-то… Куда подевалось её сердце? В утешение мне она может сказать только то, что «людям ещё хуже». Интересно, «людям» – это кому? Некоторые граждане страдают явно потому, что сами того хотят. Я нежно люблю милочку мисс Флой, я нормально отношусь к Уолтеру Гэю, но мне не понять, почему они не женятся прямо сейчас и не уходят домой жить долго и счастливо. Им-то что мешает? Похоже, что они то ли нарочно себя мучают, то ли наслаждаются затяжной помолвкой и… как это сказать? – детсадовскими амурами. Ну и понятно, конечно, тяжёлое детство, долгая разлука, вера в сказки, страх перед неведомым, я всё понимаю, но я бы так не смогла, да я и не могу. Я к тебе хочу, Робин, и зачем только я, дура, уехала, зачем я уехала ещё тогда, осенью? Наплевать надо было на всех на них, сразу показать, что я от них отмежевалась – так нет, хотелось мне играть по их правилам. Вот и доигралась, и ты, мой бедный друг, вправе первым меня за это упрекнуть… А они тут ещё извиняются. И приводят в пример Майю и Сергея, которым надо ждать до восемнадцати лет, да и потом Сыроежкин вроде как в институт не хочет даже пытаться поступить, говорит – уж лучше в армию, а Майка вздыхает, но говорит, что она его понимает и уважает его решение! А армия – это два года! Я сказала этим сумасшедшим, что в Ноттингеме венчают с шестнадцати (поправь меня, Робин, если я неправа), а они мне в ответ заявили, что так неправильно! И это люди, которые уже сбегали вдвоём в жаркие страны и помотали нервы своим родителям по первое число! Может, потому теперь и раскаиваются? Вот мне каяться не в чем, ещё немного – и придёт и мне пора сумасшествовать. С тобой на пару, разумеется. Фу, какая я стала вредная, хуже Кукушкиной, но не могу по-другому, потому что даже сбежать к тебе не получится. Матильда моя, кстати, стакнулась с твоей мамой… И чем мы им мешаем? Вот такой вот святой Валентин. Но ты не грусти, Робин, будет весна, будет лето, и мы будем вместе! Держись, у тебя много дел, не думай о том, что ты потерял и оставил в Шервуде, думай о другом. О том, что ты – Робин Гуд, защитник угнетённых, и что ты теперь можешь сделать для людей гораздо больше, чем прежде. Вы с больницей-то что решили? И ещё я не поняла, где ты теперь обретаешься, в смысле – где ночуешь. А со школой всё образуется, приеду я – расскажу, как устроено в нашей сорок второй. Может, Элю Громову с собой прихвачу, она преподавать умеет, спасибо ей за это от меня лично. Держись, Робин, ты мимо цели не стреляешь, всё будет хорошо у тебя и у твоего города. Привет стрелкам и всем, кого я знаю в Ноттингеме. Целую тебя тысячу раз и жду ответа.Любящая тебя Сьюзен».
* * *
«Ноттингем, апреля 30 дня. Сьюзен, любовь моя! В городе всё хорошо, просто даже замечательно. Достроили новую больницу. В доме шерифа разместили всякие учреждения вроде Дворца правосудия. Я живу по-прежнему под крышей ратуши, готовлю и украшаю для тебя наши две комнатки и любуюсь в окно на Шервуд. У меня все пальцы в чернилах от указов, а голова гудит от жалоб, у нас теперь проблемы на уровне – кто у кого морковку на огороде подёргал, и всё это почему-то доходит до шерифа. Кто мутил воду – или получил по заслугам, или сидит тихо, не высовывается. Бойко торгуем с островом Мерзифон… Нет, Сьюзен, не могу больше. Не могу продолжать письмо в таком тоне. Мне очень плохо, и ты меня поймёшь, ты знаешь, в чём дело. Ну зачем мама вышла замуж за этого алхимика Громова?! Чего ради предала память отца?! Не верю я ни в какую такую научную работу, ради которой надо… продавать себя, не могу это назвать по-другому. Ну да, он коронованная особа – но мама-то не корыстна! Он вдовец с маленьким ребёнком, ну и что? Нельзя просто так помогать? Она тоже боится сплетен, что ли? Эх, вот не дала она нам пожениться, не дождалась внуков – а то сейчас бы её отсюда было не вытащить, а не из Мерзифона. Противный мальчишка Громов, теперь ему достанется всё, что не досталось мне! Прости меня, Сьюзен, я себя веду как детсадовец или, скорее, детдомовец, но это МОЯ мама, о которой я плакал ночами и именем которой я начал свою борьбу. А теперь маменька вернулась – и я вижу, что это чужая женщина, Эжени де Тратэбус в ней умерла. Бедные мы, Локсли. Хоть ты, любимая, свет очей моих, всегда меня поймёшь и пожалеешь. И никогда не предашь. Это счастье, что ты есть у меня. Да, где-то там, в Краснополе, но ты у меня есть. Моя Сьюзен. Завтра моё рождение, а мне совсем не радостно. Правильно говорят: в мае родиться – всю жизнь промаяться… Ладно, прости, не могу больше писать, всё перед глазами расплывается, не вижу ни мишени, ни печати, а мне нельзя так.Целую, обнимаю, жду ответа. Твой Р. Г. Л.»
«Краснополь, 1 мая 1982 г. Мой бедный Робин, я письмо твоё получила вечером, всю ночь проплакала и отвечаю только сегодня. Я тоже была в шоке, когда узнала об этой свадьбе, я не думала, что Громов и Альбина до такого докатятся, но я надеялась, что это не настолько больно ударит по тебе. То, что я ошибалась – непростительно. Но то, что этого не понимает она – чудовищно и выше моего разумения. Я ещё в феврале, если помнишь, недоумевала, куда подевалось её сердце. Кстати, на месте Громова я бы такую жену заперла в башне. Она же всё время мотается сюда и следит, чтобы мы трое никуда не делись! Боже мой, сколько ещё до выпускного! Ну да ничего. Будем благодарны за то, что было, и станем ждать будущего. Несмотря ни на что – с днём рождения, любимый! Теперь ты окончательно совершеннолетний! И не надо говорить насчёт «промаяться», ты не мог родиться ни в какую другую пору. В тех краях, откуда я родом – кстати, я ж тебе говорила, это недалеко от Шервуда! – как раз в начале мая каждый год отмечали робингудовский весёлый праздник. Только я тогда глупая была и не понимала ничего, не подозревала, что ты станешь моей судьбой… Кстати, насчёт внуков – это ты правильно, у нас порода многодетных, у меня два брата и три сестры! Так что оцени перспективу! Которую некоторые оценить не захотели. Желаю тебе, славный Робин Гуд, пережить всё это, стать только сильнее и дождаться меня! С праздником тебя и ещё с одним, как раз подходящим – с Днём Международной Солидарности Трудящихся!Жалеющая тебя Сьюзен, которая уже перестала плакать и теперь ещё всем покажет!»