* * *
В одну мартовскую ночь ревнивая Альбина готова была благословить судьбу, что Элечка опять сбежала с уроков и приехала помочь. Кормилицу фея отправляла отдыхать, как только мальчик насыщался. Но сам он засыпать не хотел подолгу, особенно по ночам. Вот тут и оказывалась неоценимой помощь Эли, которой спать не нужно было в принципе. Правда, Альбина всё равно подскакивала менять пелёнки и, если надо, устраивать водные процедуры… Вот и сейчас, положив сухого и чистого ребёнка на колени его старшей сестре, фея попыталась прикорнуть, зная, что это совсем ненадолго. Но сон не шёл, хотя она страшно устала. Из-за полуприкрытой двери в княжескую опочивальню падала золотая полоска света. Значит, не спит и Громов. Альбина вздохнула и выскользнула на балкон – хоть воздухом дохнуть после жарко натопленной, душной горницы. Как-то даже и забыла, что на улице не жарко. Не заметила сначала и того, что она на балконе не одна. Но над ухом раздался голос князя: – Не спите, товарищ Книгина? Замучили мы вас, поди? Фея вздрогнула и обернулась. Громов кутался в свою княжескую накидку, отороченную мехом, и лицо у него было усталое. – Да нет, что вы, Гель Иванович, – ответила Альбина, – это мы вам, наверное, спать не даём, шумим… – Да я вас и не слышу, спасибо вам и Элечке… Я просто по ночам урываю время на научную работу. Пишу монографию про наш портал. – Ох, не надорвитесь! Хотя что говорить, если вы не можете без этого жить… – Не могу. Хотя мне её даже издать не придётся, наверное… Ладно, лишь бы у мерзифонцев моих всё было, а это так, для души. Зря я вам, Альбина, во время оно не верил – вы такое мне открыли! Теперь мне бы ещё осознать своё отцовство, а то бедный мальчик оказался на руках у вас и Элечки… – Ну, Элечке сам Бог велел, я бы на её месте перебиралась сюда жить! А на своём я тоже отнюдь не возражаю… Только вы знаете что, Гель Иванович? Я боюсь, что защитник Мерзифона из меня такой же плохой, как защитник Ноттингема. Когда вас венчали на княжение – я ещё могла предсказать, что всё будет хорошо. А вот стоило мне увидеть маленького Варсанофия – как я поняла, что его-то будущее для меня в полном тумане. И ваше теперь тоже, светлейший князь. – Должен ли я понимать это в том смысле… что мы, Громовы, заняли в вашем сердце какое-то место? – Да, это так. Достаточно неожиданно для меня самой, но бесспорно. Так что я сразу предупреждаю, чтобы вы подумали над тем, стоит ли мне доверять… Мне лучше бы держаться подальше от тех… кто мне дорог. – Альбина, это мы вас будем беречь! Будем носить на руках! Вы уже столько для нас сделали, для меня, моего сына и всего княжества! И не только как фея, а как прекрасная земная женщина! Знаете, ведь когда вы на миг перестаёте быть волшебницей – вы похожи на мою Элю, то есть на тот образ, что я придумал и попытался в ней воплотить… На мой настоящий идеал женщины. Вы знаете, пусть это шалит весна, пусть я сумасшедший, пусть год назад я стоял на коленях перед матерью Варсанофия и вам известно, чем это кончилось – пусть всё это так, но я не пожалею, если вы станете моей судьбой! Не покидайте остров, не покидайте нас, Альбина, или нет – Эжени… Евгения… Женя… – Ох, Гель Иванович, я остаюсь! Только всё равно буду часто пропадать – работа у меня такая. И ещё скажу: делайте со мной что хотите, но для вас я была и останусь Альбиной. Эжени де Тратэбус умерла. Как умер и Уильям Локсли. Это Громова, мягко говоря, удивило: – Но Робин-то Локсли, который Робин Гуд, ваше родное дитя, жив-здоров и не меньше нашего нуждается в вашей помощи! По сути, мы с ним в одинаковом положении – вот о чём мне следовало вспомнить, прежде чем городить тут перед вами огород. – Нет, не в одинаковом, – неожиданно жёстко отрубила Альбина, и профессору показалось, что сделать больно она хочет в первую очередь себе самой. – Робин вполне взрослый парень, если сравнивать его с Варсанофием, и у него нет грудных детей, если сравнивать его с вами… Да он и не стал бы, как вы, просить меня остаться. Маленький он, что ли? …Вообще-то он был именно маленький. Её мальчик, крохотёночек и зайка. Таким он ей помнился, таким проглядывал сквозь свой нынешний облик народного героя. Только как ему скажешь о своей любви и нежности, как прижмёшь его к сердцу на глазах его воинства и его города, перед лицом его борьбы и бравады? Альбина и её дитя прожили врозь столько лет, что теперь начало и конец пути никак не могли соприкоснуться в её сознании. Потому-то она нянчила княжича Громова – а видела перед собой маленького Робина и с ума сходила от нежности. Потому-то она осталась в Мерзифоне, насколько вообще могла где-то оставаться, потому-то, сама того не понимая, сделала больно настоящему Робину. Гелю Ивановичу странная женщина не стала ничего этого объяснять. Сказала просто: – Мой ребёнок вырос, и я могу начинать новую жизнь. Если вы не боитесь моей слабости, моей с вами не-фейности… – Не боюсь. Я уже говорил вам: это долг нас, мужчин, беречь вас и защищать! На самом законном основании, Альбина. Княгиня Альбина! – Благодарю за честь… Чувства феи к Громову были загадкой даже для неё самой. Видимо, что-то в её душе зарождалось уже тогда, когда случился девчачий поход в роман «Домби и сын» и она сама, Альбина, не обрела ещё своего прошлого… Ей было любопытно познакомиться с великим и чудаковатым учёным, открыть ему новые горизонты. Тогда она играла, а вот в какой момент заигралась? Может, в тот день, когда узнала про портал и княжеских предков? Нет, в ней говорила не корысть – скорее жажда большого и интересного приключения. Только всё же если бы не крошечный княжич – всё было бы по-другому…* * *
А так – и пошло, и поехало. Гель Иванович сыну много времени уделять не мог. Альбина же, когда бывала на острове, баловала мальчика напропалую. В этом ей пыталась помогать Электроничка, но хоть мачеха вроде её и привечала – девочка-робот всё же чувствовала себя лишней. Тем более что братец терпеть её не мог и с самого раннего возраста пытался так или иначе обидеть. В результате Эля стала показываться на острове всё реже и реже. И все последующие годы отчаянно искала своё место в жизни. Участвовала в разных спортивных состязаниях, пока сама себя не дисквалифицировала за сверхспособности. Одно время преподавала в Ноттингеме в народной школе, пока там не подросла своя смена учителей. Потом Элка было устроилась в Дом ребёнка, но меньше чем через год поняла, что вот-вот у неё перегорят от жалости все контакты до последнего. Да плюс к этому проклятая водобоязнь… Элечка закончила тем, что вернулась в громовский НИИ. Откуда все эти годы не уходил её брат. Электроник как-то счастливо избежал метаний по жизни, твёрдо зная одно: надо спасать отечественную науку! Времена-то менялись… Чем дальше, тем больше процветало шарлатанство и всякий околонаучный бред. Бывшие коллеги Геля Ивановича, некогда с позором выгнавшие его из партии, теперь сами с упоением жгли партбилеты и объявляли Громова героем, «узником совести», «внутренним эмигрантом» и чёрт знает кем ещё. Только не дождаться им было того, чтобы князь-профессор открыл портал… Вот несколько лет спустя он много помогал, через Элека, тем, кто ещё в бытность его, Геля Ивановича, в институте не хотел связываться с партноменклатурой, зато теперь, в смутные времена, пытался воссоздать подлинную компартию. Дело, вообще говоря, сложное и, пожалуй, иллюзорное. Но Громов делал главное, что мог. Недаром он не спал по ночам, продолжая свои биоэнергетические исследования. Он сумел настроить портал так, что пройти в Завроземье мог только человек с чистым сердцем. Гель Иванович грезил о том, чтобы его остров и весь архипелаг стали чем-то вроде Ноева ковчега. Но только мало кто из достойных людей решался покинуть страдающую Родину. Хорошо, что недостойных не пропускал портал. Биоэнергетическая тема, кстати, из частично секретной, частично презираемой стала вдруг востребованной, правда, немножко не в тех сферах. Что там говорить, если Зойка Кукушкина после нескольких убитых в институте лет открыла салон магии и за хорошие деньги водила желающих по каким-то диким мирам, открывавшимся за доступными ей, Зойке, порталами? Как ни странно, главным секьюрити у Кукушкиной подвизался Макар Гусев. Наличие таких и подобных заведений отнюдь не смущало Электроника. Твёрдо зная, что биоэнергетика не чушь, мальчик-робот упорно продолжал заниматься этим направлением на научной основе. Денег, правда, давали не очень-то, НИИ в Синегорске и смежному в Краснополе (тому, где в подвале водились драконы) приходилось выкручиваться и выезжать на коммерческих заказах. Но оба института как-то оставались на плаву. На момент, когда в науку вернулась Электроничка, ей показалось, что на завещанной Громовым ниве и улучшить-то больше нечего… И Эля, оглядываясь назад, задумалась о судьбах своих друзей.* * *
Сыроежкин отслужил срочную. Остался было в армии, но через несколько лет оказалось, что с женой-студенткой и маленьким ребёнком он просто не выживет. А впрочем, «на гражданке» было тоже не слишком весело. Когда-то Сыроежкины радовались, что им не пришлось мотаться по гарнизонам – теперь Краснополье само по себе было не самым спокойным местом для житья. Слишком близко Чечня… Князь Гель Иванович усиленно звал молодую семью к себе в архипелаг. Рассказывал, что каждую ночь ему снится, будто озверевшие кавказцы надругались над красавицей Майей… Сыроежкины отмахивались и как-то выживали. Урождённая Светлова работала и подрабатывала на трёх работах. У Сергея, как у большинства троечников и прогульщиков, даже выровнявшихся со временем, явно просматривался талант организовывать разные более или менее сумасшедшие предприятия, правда, выглядело это так: сегодня фирма существует и приносит доход, а завтра её уже разоряют… Майины заработки были куда меньше, но стабильнее. Кстати, основным местом её работы был всё тот же НИИ с драконами. В какой-то момент Сыроежкины даже решились на второго ребёнка. Но тут тоже получилось очаровательно: пока Майя носила – у Сергея работа была, а как рожать – так не стало, дело происходило как раз под обвал рубля. И всё равно как-то они выжили, выплыли, и притом без чужой помощи! Их миновала тюрьма, кровавые разборки, их даже не обжёг ветер войны… Флоренс и Уолтер вернулись в родной мир всё же не двадцатого октября, в законный день переходов, а летом, после выпускного. И поженились, и родился у них сын, которого назвали Полем в честь умершего братика Флоренс. И, став матерью, она ощутила острую жалость к своему жестокому отцу, на тот момент разорившемуся, обманутому женой и заместителем, покинутому даже слугами… И пришла к нему, и вот тогда наконец мистер Домби оценил свою самоотверженную дочь, которой столько лет пренебрегал. И самой большой его любовью стало второе её дитя – вторая маленькая Флоренс… Словом, всё произошло так, как и должно было произойти по книге. И теперь русские друзья виделись с английскими строго раз в год, в тот самый законный день. А жаль, подумала Элечка, вот они-то, Гэи, умеют воспитывать детей, сочетать ласку со строгостью и уделять малышам внимания ровно столько, сколько нужно. Поучилась бы у них Альбина, думала девочка-робот, забыв, как сама готова была баловать Варсанофия… А то вон у Сыроежкина методы воспитания колеблются между «да развлекайся ты в своё удовольствие» и «на тебе по попе, чтоб не зря орал», а у Сыроежкиной того веселее. Пока Майя была совсем молодой – она пыталась применять на практике подряд все экспериментальные теории воспитания и при этом ещё учёбу не запускать, и в результате молодую женщину кидало от безумной нежности к истерическим рыданиям на кухне и воплям о своей загубленной молодости. Институт она всё же закончила, спасибо маме и свекрови. Они и потом выручали неоценимо – у самой Майи-добытчицы просто времени не оставалось на детей… Попроще было, конечно, Робин Гуду и Сьюзен. Во-первых, они жили в нормальном государстве, которое сами и делали таковым. Не отпускали стрелка с поста шерифа уже много лет. В начале пару раз выставлялись на выборах кандидаты от «бывших», но, конечно, ничем для них хорошим это не кончилось… Потом и выборов никаких не стало. Во-вторых, у Гудов Локсли детей было вдвое побольше, чем у Сыроежкиных и Гэев вместе взятых, поэтому всё шло на взаимовыручке и всем всего доставалось поровну… Альбина у них, конечно, бывала, отношения между матерью и сыном с семьёй были ровными, но без теплоты. После того своего панического письма Робин хотел было устроить демарш, объявить, что «баба-яга против» и разорвать дипломатические отношения с княжеством Мерзифон. Но вовремя сообразил – или ему подсказали – что делать этого не стоит, ни в интересах государства, ни в интересах семьи. И со временем всё как-то обмялось и притёрлось, только ранимая душа благородного разбойника так и не простила матери предательства. А Альбина так и не смогла решиться поговорить с сыном по душам… Ну и осталась при своём Варсанофии. Чем старше он становился – тем хуже себя вёл и тем яснее было видно: от доброго отца в нём нет ничего. Он даже хлеще своей покойной мамаши. Элек каждый раз, как наведывался в архипелаг, поражался: – Ну вылитый Стамп! Такой же, как Сергей скажет, вяхлоухий! Гель Иванович, можно я попробую разобрать его на атомы и посмотреть, что у него с генетикой? Может, на выходе приличный человек получится… Громов хватался за голову: – Электроник! Хоть ты-то не рань моё сердце! Чего я тебе недодал, что в тебе порой проявляется такая жуткая бесчеловечность? Какой ни на есть Варсанофий, но это мой ребёнок. Пусть даже дитя моего страдания. Были бы у тебя дети – кому бы ты позволил над ними ставить эксперименты? – Гель Иванович, не издевайтесь, – встревала обычно на этом месте Эля. – Хотя в принципе вы правы. Эл, теперь уже поздно что-то делать, надо было изначально вести себя по-другому! Может, мы бы и перебороли нехорошие задатки… Альбина на эти выпады не реагировала. Она давно поняла, что её игра проиграна, что за её любовь ей платят чёрной неблагодарностью. И теперь её мир заключался в нежной привязанности, связывающей их с князем-профессором…