Рикошет, или Гель Иванович меняет профессию

Вяхлоухому Варсанофию сравнялось семнадцать лет. Народную школу он до сих пор не закончил – балбесничал и сидел в каждом классе по два года. Выходки его становились всё безобразнее. Однажды он облил своего отца, стоявшего на красном крыльце, чернилами, причём в присутствии иноземных послов. Все поражались, почему Гель Иванович это сглотил. Все кричали: – Да живи он по ту сторону портала – ноги бы его в Завроземье не было! Одна Альбина не кричала, а тихо, привычно уже, плакала у себя в горнице. Она даже не видела инцидента с чернилами – княжич успел жестоко обидеть фею ещё раньше. Противный мальчишка никогда не хотел называть её мамой. Непонятным способом, то ли от не в меру, когда не надо, правдивых Элеков, то ли от умников из народа, Варсанофий давно узнал, что его родная мать умерла. И чем дальше, тем изощрённее высмеивал попытки княгини завоевать его сердце. И вот сегодня из уст мальчишки сорвались роковые слова: – Да кто ты вообще такая, женщина? Тебя же нету и быть не должно! Нет никаких фей, нет и не бывает! Всё же Альбина во многом была и осталась земной женщиной. Поэтому проклятие убило её не сразу. Наплакавшись, она поняла, что больше не сможет подняться с постели. И когда в покои жены пришёл облитый чернилами князь, бедная женщина слабым голосом позвала его: – Посиди со мной, Гель, те последние часы, что мне остались! – Что ты, Альбина, не уходи, ты не можешь умереть, не должна! – Нет, всё кончено! Твой сын сказал мне, что я не существую. Но не это главное. Пока я тут лежала и плакала – за мной приходил Вилли Локсли. Не за то осуждал, что я тебя полюбила, а за то, что Робина оставила, обделила своей любовью… Теперь уже ничего не исправишь – пора уходить. Не знаю, кто теперь будет книжной феей. Для всех было бы лучше, чтобы Сьюзен, но для неё самой это никуда не годится. Найдут, наверное, какую-нибудь такую же, какой была я, когда на меня свалился этот дар… Только бы её, мою преемницу, не с кем было разлучать… А я иду в поля теней, в безрадостный край, где нет никаких красок, кроме серой, где Вилли и я будем вечно кружиться в вихре и никогда не поймаем друг друга… Громов не скрывал слёз. Князь с княгиней обнялись в последний раз – и поздно вечером их так и нашли, нераздельных. Альбина была бездыханна, а Гель Иванович – без сознания. Бывший при этом Элек констатировал инфаркт и сумел организовать первую помощь…

* * *

Поправлялся профессор медленно, чувствовалось, что прежним ему уже не стать. Дрожащей рукой он написал завещание: «Я, Громов Гель Иванович, Божией милостью князь Мерзифонский, находясь в здравом уме и твёрдой памяти, выражаю сим свою последнюю волю. В случае моей смерти княжество переходит к сыну моему Электронику, после него – к дочери моей Электроничке, а после неё – к сыну моему Варсанофию». Профессору казалось, что он придумал всё идеально. Никого не обидел, не ущемил и при этом обезопасил своё государство. Роботы не умирают. Один Элек станет князем практически навсегда, а непутёвый Варсанофий до власти так и не дорвётся. Ну не мог Гель Иванович не упоминать его в завещании! И сейчас профессор впервые порадовался, что у них с Альбиной не было общих детей. Громов-то всегда считал, что просто не судьба, но, наверное, это фея не хотела множить раздоры и делить между кем-то родительские сердца… Кстати, несколько лет назад Электроник всё-таки проверял свои догадки насчёт Варсанофия. Отказался, правда, от варварской идеи «разобрать на атомы» – просто как-то срезал у мальчишки прядь волос и после ночи работы расшифровал генетический код. Получалось, вопреки подспудным ожиданиям, что биологически Варсанофий – всё же дитя Громова. Только было на этом несчастном проклятие. И не материнское – Регентруда была даже благодарна судьбе, что станет матерью, поскольку это давало определённые послабления тюремного режима. Нет, проклятие произнёс в день своего ареста тот самый человек, которого Варсанофий чем дальше, тем больше напоминал: «…чтоб твои дети пол карандашами красили! Кстати, если они у тебя когда-нибудь и появятся – то все будут похожи на меня!». Подобные вещи как таковые Элек всегда считал антинаучными. Но собственным глазам не верить не мог, а слова Вольдемара Стампа были попросту записаны мелкими буквами в генах Варсанофия. Вот такая курьёзная история. Электронику претило наушничать Громову. Мальчик-робот рассказал о том, что открыл, сразу двоим: Гелю Ивановичу и его взаправдашнему, не электронному сыну. И предлагал свою помощь по снятию проклятия и перезаписи генетического кода: – Ведь всем станет лучше, и тебе, Варсанофий, в первую очередь! – Нашёлся благодетель! – огрызнулся княжич. – Я, может быть, горжусь тем, что похож на такого знаменитого человека! – показал всем язык и убежал на улицу. – Ох, – вздохнул профессор, – я же говорил: он – дитя моего страдания. Теперь мне только ещё больше его жаль… Ну вот и дожалелся. Пока рядом была Альбина – князь и не задумывался о том, что он не вечен. Ему казалось, что он не может уйти, пока не закончит своих исследований – а настоящие исследования не кончаются никогда! – и пока с ним любовь волшебницы. Вот и не растил Громов себе смену – сам-то нормально с государственными делами управлялся… Теперь вся надежда оставалась на Элека. И на Элечку, если она вернётся с войны. Да, его милая, скромная, одарённая девочка могла быть ещё и очень сильной и очень жёсткой. Даже вернувшись в науку, Эля долго там не выдержала. И в один прекрасный день, побродив по Краснополью, ушла туда, за горы. В одиночку мстить боевикам…

* * *

Новости из внешнего мира приходили в Завроземье в основном с Электроником, Рэсси и прочими гостями с той стороны портала. Но и общие информационные потоки проходили через сложную систему фильтров и попадали на экран в княжеских покоях… В тот день – завещание было уже написано и все об этом знали, но никто не видел текста – Громов, полулёжа на своей постели, рассеянно следил взглядом за мелькавшими на экране картинами. И вдруг его взгляд приковали знакомые лица. Электроничка с автоматом и граната, рвущаяся под её ногами. Майя Сыроежкина в ночной рубашке, с малышкой на руках, отчаянно зовущая на помощь, и толпа вооружённых людей у подъезда её дома, и один, заросший чёрной бородой, зажимающий Майе рот рукой и опрокидывающий её на пол… …Этой вылазки боевиков в Краснополь никогда не было. Как не было и последнего боя Эли Громовой. Зато Громову Варсанофию передались от Стампа кое-какие гипнотические способности. Он стоял за стеной позади экрана и строил рожи. И от этого пробуждались и воплощались страшные картины – ожившие страхи его отца-князя… Второго инфаркта Гель Иванович Громов не пережил.