Чутьё
25 июля 2022 г. в 08:45
Через приоткрытые на пару сантиметров сёдзи легко поддувал ветер, щекоча лицо. Полоска солнечного света сияла на татами и высвечивала витающие в воздухе пылинки.
Аказа медленно приоткрыл глаза. Голова раскалывалась, без чувств он огляделся, едва ли понимая, где сон, а где реальность.
Здесь было холодно как в склепе.
— Хм-м-м...
Аказа сел из лежачего положения. Когда мозги уже потихоньку начали размораживаться, холод вновь пронзил их насквозь – тонкая льдинка вонзилась аккурат меж полушарий.
Страх зашевелился в животе, сердце забилось в заполошном ритме.
Аказа аккуратно осмотрелся, стараясь не издавать ни звука. Сон как рукой сняло.
Эту обстановку он не узнавал.
По правую руку находилась приоткрытая дверь сёдзи, ведущая наружу в тонущий в зелени сад, а прямо напротив возвышался дом, судя по энгаве, соединённый с этим. Но там сёдзи закрыто и никого, кто мог бы так же уставиться на Аказу, нет. По левую руку – задвинутая дверь, наверняка ведущая вглубь здания.
Это был погожий, застывший в своём же жаре испепеляющий полдень, когда воздух до краёв наполнен теплом.
Но Аказа не верил ни пылинке, ни бу татами. Всё ощущалось нереальным, будто снизошедшим из сна – если на улице так тепло и дует ласковый ветер, почему руки у Аказы ледяные? Почему он вдруг проснулся в незнакомом месте, если до этого всегда засыпал, трясясь от ночного холода в грязи?
Неизбывный, вызывающий стук зубов мороз омыл его всего изнутри; пальцы закоченели, когда он попытался сжать их в кулак. Холод перманентно впитался под кожу, как татуировка в три полоски на заклеймённых предплечьях.
Аказа быстро встал и обнаружил, что его действительно уложили на футон. Белый и чистый.
Он не помнил, когда в последний раз спал не на улице.
Подорвавшись с места, Аказа рванулся к фусуме и сразу дёрнул её.
Высунув голову в светлый коридор, Аказа тянул шею, дабы бегло осмотреться по сторонам.
Никого, абсолютное безмолвие, лишь тихий, одинокий и пустой коридор. Значит, нужно сконцентрироваться и закрыть глаза, чтобы открылись другие.
Давай же, вдох-выдох...
Первые несколько секунд, пока Аказа стоял с закрытыми глазами, ничего не происходило.
Затем кожа покрылась мурашками, конечность за конечностью, начиная с затылка и спускаясь дальше по позвоночнику. Сквозняк, который Аказа ранее не замечал, тихонько циркулировал в воздухе, обдавая тело едва ощутимыми дуновениями.
Чёрт, как же одежда сейчас мешает! Без плотного кимоно Аказа сконцентрировался бы раз в десять быстрее.
Он уже хотел разозлиться, как постепенно за тьмой начали зажигаться слабые огоньки. Мутные, они не просто проступали сквозь веки, как когда смотришь на горячее солнце – большую роль здесь играли именно воображение и мозг, помогающий так чётко и одновременно примитивно визуализировать огонёк человеческой жизни.
«Вот она, аура», — тихо хмыкнув и распахнув глаза, Аказа вылез в коридор. — «Несколько человек с западной стороны, примерно в трёх дзё отсюда. Хорошо, что далеко».
На помощь решил не звать, по татами ступал тихо, едва не на цыпочках. И не мог не позлорадствовать.
«Каким бы шёпотом бы ни говорили, я почувствую, как сотрясается и вибрирует воздух. Как бы тихо ни дышали – вы всё равно дышите, и лёгкие ваши работают, а сердце бьётся, разгоняя кровь по телу», — Аказа, как раз ощутив приближение задолго до того, как глаза увидят человеческий силуэт или уши услышат шаги, шустро прошмыгнул в стенной шкафчик. Обхватил себя руками, теснясь с непонятными принадлежностями – в темноте не разглядишь, да и вряд ли он знает их предназначение. — «А то, что вся ваша аура у меня как на ладони, вам невдомёк. И поэтому уйду безнаказанным», — Аказа, ухмыльнувшись, на всякий случай зажал рот рукой, когда шаги и вправду раздались. Чутьё никогда не подводит.
Судя по тяжёлой поступи и вздохам – старик. Дай бог, не полезет в этот шкаф, где Аказа и затаился...
К счастью, тот прошёл мимо, и Аказа смог выдохнуть. Не хотелось бы драться с немощным.
На внутреннем компасе вновь наступило затишье, Аказа раздвинул дверцу и вылез, закрыв за собой. Пошёл дальше.
Когда попадались люди, прятаться было непросто. Не будь у Аказы этого дара, давно бы поймали и бог знает, что с ним бы сделали.
Убранство тут настолько аскетичное, что в комнате или коридоре Аказа был как на ладони, но пока шёл, казалось, этому дому не было конца и края. Сплошной лабиринт из случайных шкафов да странных комнат – то попадутся абсолютно пустые, то тоже пустые, но с внушительном буцуданом в центре. Причём благовония были воскурены всегда. Похоже, там люди иногда молятся.
Поначалу он думал, что если не найдёт нормальный выход так, то придётся идти назад в ту комнату, в которой очнулся, и выбираться через сёдзи в тот непонятный сад.
Но старик уже ушёл в том направлении, и путь туда заказан. Не хватало ещё столкнуться с ним или, выйдя на улицу, на открытом пространстве без укрытия встретиться с ещё большим количеством людей.
И всё же кое-что до сих пор не давало Аказе покоя. Если они совершенно точно поймали его на краже из кармана какого-то верзилы с седой головой и предположительно хотели наказать, то почему не связали руки? Почему не убили, почему позволили спать на мягком футоне?
Решив не ломать голову над идиотскими решениями других, Аказа шёл дальше, невольно прорываясь к месту, где человеческие ауры, сплетаясь, уплотнялись. Чего гадать? Его похитили как бродячую собачку. Подумали, раз у него нет дома, то можно просто так взять забрать из родных трущоб?
Чутьё не было идеальным, точное количество человек Аказа мог подсчитать, подойдя на определённое расстояние, так что отсюда он не мог сказать, пять, четыре или шесть человек излучают ауру в той комнате. Постепенно он прорвался к более оживлённой части дома. Дерьмо. И назад не свернуть – путь ему преграждает очередная аура. Столкнёшься в тесном коридоре с глазу на глаз, и шумихи не избежать.
Слишком положившись на дар, внезапно Аказа оказался между молотом и наковальней, деться почти некуда: сзади уже раздаются шаги, а спереди ощущается аура и даже звучат женские голоса.
В панике Аказа осматривается, никак не находя укрытия.
Ну же, шкафчик, балка под крышей, дверца, что угодно! Господи, пожалуйста!
Аказа облегчённо выдыхает, когда, тихонько пробежав некоторое расстояние вперёд, в боковой стене натыкается на фусуму. А заметить её невозможно: она была цветасто и роскошно украшена изображениями лотоса, но самое главное – за ней, вроде, никого не было.
Недолго думая, Аказа как можно тише отодвинул дверь и прошмыгнул внутрь.
Внутри было так темно, что зги божьей не видать.
Малейшие очертания после залитых светом коридоров во внезапном мраке разглядеть было крайне трудно, но успокаивало одно – здесь точно никого нет. С «компасом», может, приходилось возиться иногда и стараться не сбивать концентрацию, но чтобы тот не мог определить ауру на расстоянии одного-двух дзё? Никогда такого не было.
Аказа спокойно выдохнул и на всякий случай обернулся. Бездна чистейшей мглы уставилась на него. Хоть держи глаза открытыми, хоть закрой их напрочь – результат будет один.
Аказа принюхался, подметив что-то необычное. Благовония здесь как будто бы смешиваются с запахом цветов.
Какая-то кладовка, что ли? Ненужное помещение, которое не только не хотят освещать, так ещё выхода наружу для проветривания и проникновения солнечного света нет?
Аказа слегка поёжился и обхватил себя руками. Как странно – бегая по коридорам, он уже успел как следует отогреться, но здесь почему-то было холодно.
— Ай-ай-ай... Я же объяснял последователям, что так делать нельзя... — Неизвестный голос был тихим и хриплым, будто говорящий только проснулся.
Аказа не мог пошевелиться.
Знакомый холод, охвативший его ещё при пробуждении, сейчас коснулся щиколоток.
Аказа даже не успел понять, что произошло, как нечто ледяное, тонкое и при этом до ужаса крепкое утянуло глубже во тьму.
Хакуджи мало чего боялся. Даже будучи ребёнком, он имел достаточно смелости и решимости, чтобы своими детскими пальцами с обломанными грязными ногтями как бы невзначай юркнуть в карман случайного прохожего.
На одной стороне монеты было наказание за воровство, а на другой – усугубление отцовской болезни. Страдать самому или своей пагубной слабостью допустить страдания единственного родного человека? Выбор всегда очевиден.
Аказа же не боялся ничего.
Если драка, то с улыбкой на губах. Делай вид, что нравится.
Если больно, то продемонстрировать это гримасой – смерти подобно. Слабость.
Удары Аказы ломали деревянные доски и человеческие кости – каждый раз, нанося свой коронный удар в солнечное сплетение, он чувствовал такую силу в кулаке, будто мог проломить им дыру в чужом теле. И каждый раз не дожимал.
Останавливался, довольствуясь только мелодичным хрустом, заранее зная: «приложу достаточно силы, и случится что-то непоправимое».
Помимо этого он обладал ещё одним талантом. Не менее страшным. Все, кто знал его достаточно долго, замечали, насколько у него «сверхчувствительная кожа». Даже недобрый взгляд чувствовался на ней, как лёгкое прикосновение или злой порыв ветра.
Чужое намерение убить Аказа ощущал физически. Чем яростнее оно было, тем сильнее инстинкты предостерегали.
Сейчас он был буквально оглушён ими.
Даже обезумевшие от гнева самураи не излучали настолько ужасную ауру, да что там – и десяток таких жаждущих убийства бойцов не сравнится с тем, что Аказа испытывал на себе сейчас.
Сильнейший ужас начинал захватывать его голову, пока ледяные путы тянули в тьму всё настойчивее и настойчивее.
Слепо зашарив руками по полу, Аказа ни на что не натыкался, кроме знакомой шершавости татами.
Эта угрожающая аура буквально отравляла его рассудок; всё равно что ядовитые миазмы – аж горло заболело.
Его убьют.
Существо всё ближе и ближе. Никогда до этого Аказа не ощущал ауру настолько чётко.
И внезапно он сжал кулаки.
Эта жажда убийства играет на руку ещё как.
Ну и что, что темно? Кто его ещё мог схватить, кроме человека?
Аказа совсем дурак, чтобы верить в каких-то там о́ни и злых духов?
У него уже вся шкура мурашками покрылась. Нужный момент точно подгадает.
Путы подтянули его ближе к цели, когда Аказа поднял торс и занёс руку для удара: кожа всё точно чувствовала, а кулак магнитом тянуло к нужной точке...
И вдруг Аказа вновь ослеп. Ауру как ветром сдуло, он словно остался в комнате один-одинёшенек, но всё равно мазнул по воздуху кулаком, для верности. Пустота.
— А-а, так это же всего лишь ты! Наконец проснулся. Узнаёшь меня?
Голос был очень мягким и спокойным. Холод чьих-то острых пальцев коснулся запястья Аказы.
Аказа панически часто задышал, вытаращив глаза, но плотный мрак всё никак не хотел расступаться. На лбу выступили холодные капельки пота.
Очень близко раздался смешок.
— Чего молчишь?
— Н-не вижу... — тихо пробормотал Аказа. Как ни старайся, с дрожью собственного голоса совладать было невозможно. — Темно, мне ничего не видно.
Он зажмурился, когда темнота резко рассеялась андоном.
В критической ситуации зрение будто привыкло быстрее, и Аказа непонимающе уставился в довольное лицо напротив.
— Признаться честно, ты напугал меня! Ведь в такой час никто не должен открывать дверь в мою комнату, — когда незнакомец улыбался, в тусклом свете блестели клыки. От их вида у Аказы пробежали мурашки по коже.
Это тот самый пижон, которого он обокрал ещё прошлой ночью.
Радужные глаза, острые зубы, тонкие черты лица – ошибки быть не может, тот щегол, забредший посреди ночи в неблагополучный район, был очень запоминающимся.
«Только не это», — от напряжения на лбу Аказы поступили вены. Если его каким-то образом сюда привели, значит, простофиля захотел лично наказать за кражу.
«Верно», — Аказа проскользил взглядом по убранству тонущей в полумраке комнаты. Неприкрытая роскошь струилась изо всех щелей надо не надо: живопись на ширмах, разбросанные по татами лепестки цветов и сверкающий даже в таком тщедушном свете буцудан кричали о статусности хозяина.
Да что там, хозяин и сам походил на редкую драгоценность.
Кожа бледная, как фарфор; в глазах переливается радуга, а улыбка такая спокойная и уверенная, какую не увидишь на лице бедняка, думающего, как бы дожить до следующего дня – настоящее воплощение красоты восседало на пуфе, обхватив ладонью заклеймённое предплечье Аказы.
Это большая шишка. Своим статусом и влиятельностью он может раздавить Аказу, как мелкую сошку.
Надо сматываться!
Аказа попытался вырваться, выворачивая руку в сторону чужого большого пальца – простейший захват, из которого выбраться не менее просто, но ладонь, удерживающая его, вдруг сжалась нечеловечески сильно.
Острые ногти впились в кожу, на предплечье наверняка останутся синяки в форме пальцев.
Аказа уставился на него, тяжело и гневно дыша, не переставая дёргаться в попытках высвободить руку.
— Это невежливо – уходить так посреди разговора, дорогой, — с холодной улыбкой произнёс незнакомец.
Он подмял Аказу под себя с такой лёгкостью, будто тот и не бросал все свои силы на сопротивление.
На шум сбежались люди, которых Аказа так старательно избегал. Хоть в их движениях отчётливо проглядывалась суетливость, они были очень дотошны в том, чтобы лишний свет из раздвинутой двери не попадал в эту комнату.
Крепкие мужчины заслонили проход и заставили Аказу – теперь уже с завязанными за спиной руками – встать на колени перед тем, кого называли «милостивым основателем».
Полумрак царил в помещении.
— Добро пожаловать в культ «Вечного Рая», друг мой! Моя задача – делать счастливыми всех своих последователей и себя самого. — Основатель снял забавную шляпку и положил рядом с собой, являя странный узор на макушке. Словно пятна крови.
Аказа смотрел на него исподлобья.
— Меня Доумой звать, — радугу глаз загораживали странные иероглифы: «ВЫСШИЙ РАНГ» и «ШЕСТЬ». Аказе стоило больших усилий разобрать кандзи, поскольку навыки чтения, к которым он так редко прибегает, увядали без практики.
Доума вальяжно уткнул локоть в своё колено и положил щёку на ладонь.
— А как твоё имя, воришка? — Доума спросил, будто они вели праздную беседу.
— Аказа, — выплюнул он своё поддельное имя. — Чего ты хочешь от меня?
Доума мило улыбнулся.
— Раскаяния!
Аказе вдруг развязали руки. Не веря, он диким зверем заозирался по сторонам, в бесстрастные лица расслабивших верёвки мужчин. Никаких выражений, никаких эмоций. Как сомнамбулы без своей воли.
Доума выпрямился и хлопнул в ладоши. Аказа уже успел позабыть, насколько тот высоченный.
— Ты так долго спал после вчерашнего! Бежишь-бежишь с моими монетами и вдруг свалился от голодного истощения, я весь перепугался, — с поддельным беспокойством Доума закрыл рот рукой. — Как ты сейчас?
Аказа задумался, потупив взгляд о расположенный на татами андон. Он действительно мало ел в день, когда обшарил карманы Доумы, но за годы выживания на улицах и изоляции из-за татуировок мог назвать себя выносливым и привыкшим к таким вещам.
Он быстро приценивался к потенциальным жертвам и трезво оценивал собственные силы, так что если бы в ту ночь действительно ощущал себя настолько плохо, то не подошёл бы на пушечный выстрел к такой большой шишке.
Аказа вспомнил, что пробуждение сопровождалось отвратительным холодом, сковавшим тело. Коварная лихорадка.
Скорее всего, он упал в обморок не из-за голода, а из-за неё. Звучит весьма странно, но разве есть иное объяснение?
— Ты будешь отвечать, воришка? — Доума беззлобно пожурил, легко приподняв сложенным веером подбородок Аказы.
Аказа едва ли не подпрыгнул и сразу отклонился. Даже в сложенном состоянии, в тусклом свете этот веер странно блеснул и обдал холодком.
— Нормально я себя чувствую, — он старался вытравить из своего голоса всякую эмоцию, пока терпел беспристрастный взгляд радужных глаз.
Почему у Доумы странные кандзи? Что ему надо? Если хочет раскаяния, почему не убил и не искалечил?
Аказа даже не знал, что делать. Очевидно, что говорить сейчас: «Мне очень стыдно за свой поступок, отпустите меня, пожалуйста» как-то малодушно, да и сдались Доуме эти пустые слова?
— Я искренне верю, что каждый имеет шанс на исправление, — видимо, осознав, что никто в этой комнате ничего не понимает, Доума сложил руки и решил снизойти до объяснений, — даже помеченные преступники!
Он расплылся в блаженной улыбке, будто возможность оставлять всех в недоумении приносила ему несказанное удовольствие. Аказа заметил, что кто-то от шока затаил дыхание.
— Милостивый основатель... — вклинился несмелый голос последователя, который Доума сразу же отсёк:
— Пожалуйста, позаботьтесь о новом товарище! А пока что я хочу побыть наедине с Голосами.
Дневной свет показался ослепительным, когда Аказу вывели из той странной комнаты.
— Ну и ну. Как ты проскочил так незаметно в комнату к самому основателю? — лысый мужчина с щетиной на лице старался держаться непредвзято, но взгляд всё же выдавал некоторую неприязнь.
Наверняка думал о том, кем надо быть, чтобы получить эти кошмарные татуировки в таком молодом возрасте.
Вздохнув и не получив ответа, мужчина попросил Аказу следовать за ним.
— Давай-ка я тебе объясню правила нашего скромного культа.
В ворохе типичных и очевидных для религиозной общины правил: «обязательно совершать молитву утром и вечером, распределять домашние обязанности правильно и не пренебрегать порученной работой, сон и подъём в определённые часы», затесалось одно слегка подозрительное.
— Нельзя открывать дверь в комнату основателя днём?
— Да, Аказа. Нельзя делать то, что сделал ты, — мужчина, которого звали Дзюмпэй, протянул Аказе глубокую тарелку с мисо супом.
Аказа сразу же схватил её и с аппетитом принялся прихлёбывать.
— А сказать ничего не нужно? — Дзюмпэй посмотрел на него укоризненно.
Аказа сделал виноватый вид, но ещё долго не мог оторваться от миски.
— Простите, — сказал Аказа, отдышавшись. — Мне очень жаль, что я зашёл к основателю в неположенный час.
— Нет, я не об этом! — Дзюмпэй вдруг разразился смехом, — ты же должен был сказать спасибо за еду.
День шёл, как надо.
Ни с кем, кроме Дзюмпея, Аказа не имел смелости заговорить, в итоге старший давал ему работу и терпеливо направлял, если была необходимость.
Аказа даже не заметил, как наступил вечер: настолько был занят мытьём полов на энгаве.
— Наконец ночь опустилась! — раздалось за спиной, и второй раз за этот день Аказа перепугался до чёртиков.
Никогда.
Никто никогда не мог подойти к Аказе так исподтишка – с его чувствительностью к окружающей среде это было просто невозможно. С помощью осязания он даже чувствовал, есть ли в соседней комнате люди, а тут за спиной не ощутил... Может, теряет хватку?
— Как твои дела? По уши в работе? — Доума улыбнулся.
Аказа сразу сгрёб частички пыли и грязи в тряпку и прополоскал её в ведре. Мерный звук капель повис в воздухе.
— Нет... — сказал Аказа, понемногу отходя от испуга и успокаивая сердцебиение. — Если что-то срочное, я могу отвлечься.
Доума наклонил голову в бок и прикрыл глаза, подставив лицо нежному порыву ветра.
Как бы Аказа ни старался, он не мог понять, что у Доумы в голове. Полнейший мрак, как дно иссохшего колодца. Как непроглядная тьма той жуткой комнаты.
— Нет, не срочно, — сказал наконец Доума, — я хочу, чтобы ты пришёл ко мне, как закончишь с работой, — он одарил Аказу пристальным взглядом, слегка улыбнулся и ушёл.
Аказа постарался мыть полы как можно медленнее.
— Я тут.
Аказа задвинул за собой сёдзи.
Лицом к двери сидел Доума, и хоть в комнате было гораздо больше света, чем в прошлый раз, Аказу пронзило то же чувство знакомого холодка и тревоги, будто все фонари здесь могут погаснуть в один миг, а на его вновь лодыжках сомкнутся те ледяные оковы. То, что они были наедине, ещё больше напрягало.
— Ты так долго, я уже совсем заждался, Аказа, — Доума сидел, подперев щёку ладонью. Аказа прошёл чуть дальше и сел напротив, сложив руки на коленях.
— Попался особо пыльный участок. Простите.
— Ладно, в конце концов, ты же всё равно пришёл! — Доума откинулся назад, на пуф. — Мне весь день не терпелось выслушать твою историю.
Аказа не понял. Подумал, что ослышался.
— Мою... Историю?
— Да! Раз у тебя эти татуировки и такие грустные глаза, стало быть, она очень трагичная. Так расскажи мне её поскорее, и мы сообразим, как помочь тебе.
Аказа обомлел, сжав ткань своего лилового кимоно в ладонях.
Он не знал, почему, но Доума... Неимоверно выводил из себя.
Хотелось разбить ему нос о собственное колено, а то и сделать ещё что-нибудь ужаснее, но Аказа как никогда чётко понимал, что расколет зубы о такой орешек, и на всех уровнях осознавал – Доума намного сильнее. Влиятельнее, умнее, больше и выше, в конце концов.
— Ээ... А... — Аказа потерял дар речи от нахлынувшей неприязни и замешательства. Он даже не знал, как на это реагировать, а время всё текло: улыбка Доумы становилась всё менее и менее радостной, пока не пропала совсем.
— Ну же, это простая просьба, — сказал он ледяным тоном. — Тебе стоит выполнить её хотя бы в качестве благодарности за тёплый приём.
— М-м-м... Ну... — Аказа сглотнул свою желчь, безбожно загорчившую в горле. Постарался скрыть отвращение, так внезапно проявившееся на подсознательном уровне. — Очень трудно так сходу понять, что я хочу вам поведать. Можете ли вы дать мне немного времени на формулировку рассказа, э-э... — Лицо Доумы холодело с каждым словом, которое выходило изо рта Аказы. Положение надо было срочно исправлять, и Аказа не придумал ничего лучше, чем подлизаться:
— М-Милостивый основатель?
Он опустил взгляд на татами и сплёл пальцы вместе, вслушиваясь в напряженную тишину. Кожа так сильно ощущала тяжёлый, испытующий взгляд, что Аказе казалось, будто в лоб тыкают пальцем. На лице и под заношенным кимоно он почувствовал выступивший пот.
Тяжёлый, задумчивый вздох, который Аказа поначалу спутал с поднявшимся на улице порывом ветра, зазвучал будто из другой вселенной.
— Ну ладно! — суровость покинула лицо Доумы, и он улыбнулся – белоснежные клыки ослепительно сверкнули в хорошо освещенной комнате. Подумать только. Когда-то Хакуджи прозвали «демоническим отродьем» за клыки гораздо меньше, а этому Доуме поклоняются, будто не замечая ярко выраженных острых зубов.
— Как раз тщательно отмоешься, пока «формулируешь рассказ». Попроси кого-нибудь отвести тебя в баню и выдать чистую юкату, Ака-чан.
Отмерев, Аказа низко поклонился, пробормотав скомканную благодарность.
Он на чужой территории, значит надо хотя бы делать вид, что игра идёт по правилам хозяина. Пустой и непродуманной упёртостью тут ничего не добиться – Аказа, который привык решать проблемы грубой силой, понял это ясно и однозначно, когда утром в кромешной тьме оказался беспомощнее ребёнка.
Кто-то вырубил его прошлой ночью, с какой-то целью затащил сюда и чего-то явно хочет. Слишком много «-то». Вопросы сыплются, как снег с неба – разбираться в этом всём придётся, хочешь или нет. Прижмёт – будешь нащупывать ответы руками в темноте.
Закрыв за собой раздвижную дверь, Аказа оказался в пустом коридоре и наконец вздохнул. От волнения едва сумел удержаться на ногах, так что пришлось вцепиться в деревянную перегородку бумажной стены.
От комнаты, где зижделась холодная, пронизывающая и жуткая аура основателя, хотелось бежать сломя голову. Но Аказа не желал предавать себя таким образом и контролировал, ломал каждую мышцу, чтобы идти размеренным шагом.
Он не слабак, не тряпка. Со всеми проблемами разберётся уверенно и в здравом уме.