Холодные огни Хайнессена

За секундами минуты, За часами — день за днем. А ведь где-то же ждут нас, но Но мы туда не пойдем. ©Веня Д’ркин — Мы туда не пойдем

Уже подходя к дверям каюты-кабинета главнокомандующего, Кирхайс услышал возбужденный и недовольный голос лорда Райнхарда. Звукоизоляция на роскошной «Брунгильде», как впрочем и на «Барбароссе», оставляла желать лучшего. — …обвинению в чем? Войдя и плотно закрывая за собой дверь, Кирхайс поймал обрывок возмущенной фразы своего друга и сюзерена. Злой и какой-то взъерошенный, главнокомандующий отвернулся от стоящего рядом с бумагами в руках Оберштайна. — По обвинению в измене, ваше превосходительство, — невозмутимо ответил начштаба, даже не оглянувшись на дверь. Адмирал Рейха Зигфрид Кирхайс не доверял Оберштайну. Он видел, что других адмиралов раздражал холодный прагматизм, параноидальность и абсолютная чуждость этого человека. Для Зигфрида же все было иначе. Они все здесь для того, чтобы служить лорду Райнхарду. Он — яркая звезда, вокруг которой они вращаются, как и полагается планетам вокруг солнца. Райнхард — их движитель и фундамент, альфа и омега, тот, кто ведет и вдохновляет. Но Оберштайн не был одним из них. Он не служил Райнхарду, он был ему полезен. Кирхайс долгое время не мог уловить и прояснить для себя тонкую разницу между этими понятиями. Поначалу он думал, что дело в том, как аттестовал Оберштайна сам Райнхард. «Он здесь для грязной работы, которая нам не по чину. И он понимает свою задачу и отлично справляется с ней». Чем не служба? Да, не слишком почетная, повод сморщить нос честным солдатам, пусть даже это и казалось несправедливым. В конце концов, Оберштайн не выглядел человеком, который наслаждается своей работой. Но Зигфрид, привыкший подмечать и анализировать свои и чужие чувства, ощущал, что Оберштайн вызывает у него не брезгливость, а настороженность и холодок смутной опасности. А потом он понял. Оберштайн действительно не служил лорду Райнхарду. Он смотрел куда-то вдаль, поверх их голов, даже поверх головы будущего регента и — Кирхайс ни секунды не сомневался в этом — будущего кайзера. Своими электронными глазами он видел впереди какую-то масштабную идею или цель. Что-то, что он считал более важным и значимым, чем сам лорд Райнхард. Что-то, для чего Райнхард был — невероятно, но факт — просто инструментом. Полезным инструментом. Когда Кирхайс осознал это, его недоверие к начштаба выкристаллизовалось и обрело настоящую почву под ногами. Этот человек — не проводник воли лорда Райнхарда, он проводник только своей воли. И в тот момент, когда две эти воли, пока еще двигающиеся к одной цели, разойдутся, он, Зигфрид Кирхайс, должен быть готов. Пока же он внимательно наблюдал, и чем дальше, тем увиденное нравилось ему все меньше. Оберштайн медленно, исподволь влиял на лорда Райнхарда. О, он не делал ничего, что можно было вменить ему в вину. Внимательно слушал, предупредительно склоняясь к плечу командующего, всегда отставая на шаг, скрупулезно соблюдая все мельчайшие детали субординации. При непринужденном общении, которое изредка Райнхард позволял себе с Кирхайсом в присутствии Оберштайна, вокруг последнего на секунду словно бы сгущалась еле уловимая аура легкого недовольства. Оберштайн явно молчаливо осуждал особенное положение Кирхайса рядом с командующим. А затем было то обсуждение агентурных донесений с Гайесбурга. Лорд Райнхард, как всегда, сидел за массивным столом с бумагами в руках, а серая фигура Оберштайна за его левым плечом склонилась над светлой головой, рассматривая что-то в документах. Райнхард говорил, чуть повернув к своему начштаба голову, и в первые секунды даже не заметил вошедшего Кирхайса. Этих секунд Зигфриду хватило, чтобы уловить в голосе своего друга и командующего отголосок давно забытых интонаций. Жажда одобрения, вот что это было. Как будто за его спиной стоял не начштаба, его подчиненный и младший офицер, спасенный от расстрела или полной безвестности, а строгий учитель, старательный ученик которого выполнил сложное дополнительное задание и теперь со сдержанной гордостью в голосе ожидал похвалы. Мгновенное впечатление было таким сильным, что Кирхайс огорошено замер на пороге. В этот момент, заметив движение, Райнхард обернулся к нему, и лицо его радостно просияло. — Кирхайс, заходи, не стой в дверях. Я как раз обсуждал с начальником штаба последние донесения из стана противника. Мне интересно твое мнение, взгляни… Зигфрид видел, что Оберштайн медленно и верно перебирал на себя все, что было связано с разведывательными службами. Они — глаза и уши политиков и полководцев. И глаза и уши лорда Райнхарда не должен был контролировать человек, чья безусловная преданность для Кирхайса была под вопросом. А еще Оберштайн, похоже, считал хитрые и аморальные решения самыми эффективными. Он словно бы медленно подогревал воду в котле, в котором лорд Райнхард держал руку, безмолвно вопрошая: «Все еще не слишком горячо, ваше превосходительство?» И Кирхайс был уверен, что не хочет увидеть, как его друг обожжется. План с провокацией мятежа в Альянсе и вербовкой контр-адмирала Линча сразу не понравился Зигфриду. Человек, который был готов предавать своих из злобы, мести или выгоды, был ему противен. Он не скрывал своего отношения, но Райнхард с энтузиазмом взялся за дело, просто и жестко объяснив ему: «Такие люди, как контр-адмирал Линч, да и сам Оберштайн, — просто инструменты. Они не обязаны быть чистыми, приятными и блестящими. Они должны просто выполнить свою работу и по окончании отправится в ящик для инструментов или в утиль». Кирхайс слушал и сомневался. Всегда они с Райнхардом были одни против всего мира. Но по мере продвижения по службе, именно благодаря людям — соратникам, помощникам, подчиненным, — они становились все ближе и ближе к осуществлению своих чаяний. Значило ли это, что для Райнхарда все эти люди — лишь инструменты, различающиеся в своей полезности? Или командующий делил их на сорта, и настоящие соратники соседствовали в его сознании с людьми-фигурами, пешками на шахматной доске? Зигфрид очень хотел приписать такой подход влиянию Оберштайна и его представлениям об эффективности. И поэтому, когда план с заброской Линча в Альянс и последующей провокацией мятежа провалился, в очередном разговоре с Райнхардом он рассудительно заметил: — Оберштайн считает, что темная сторона людей — вот ключ к тому, чтобы управлять ими, строить на этом планы. Как видите, он тоже может ошибаться. — Да, ты прав, — задумчиво протянул Райнхард. — Я помню, ты же рассказывал мне про Яна и ваше общение на Изерлоне. И говорил, что у него совсем другой подход, да? Управлять лучшими, а не худшими чертами людей. Знаешь, а ты подал мне отличную идею, Кирхайс, спасибо. И Райнхард и Оберштайн придумали план с Джессикой Эдвардс. — В лучшем случае, мы будем иметь в политикуме Альянса человека, на которого у нас есть хороший компромат и которого можно просто дергать за ниточки, играя на его идеализме и жажде справедливости. В худшем же, мы просто сольем информацию о финансировании партии мира ее политическим противникам и в нужный момент поспособствуем тому, чтобы в Альянсе разразился очередной политический кризис, — лорд Райнхард коротко разъяснил план Кирхайсу. Тот только хмурился. Джессика Эдвардс нравилась ему. Он поймал себя на том, что она даже напоминает ему госпожу Аннерозе. Это было странно, потому что кроме светлых волос, у них, казалось, не могло быть ничего общего. Пламенная женщина-демократка на трибуне пред полным залом людей и тихая затворница Анне, воплощение мягкости, нежности и семейного уюта. Но они обе обладали тем, что Зигфрид про себя назвал бы чистотой. Чистотой помыслов, убеждений и душевных движений. Джессика хотела остановить войну и гибель людей. Аннерозе же война приводила в ужас, хотя она старалась не показывать этого. Идея использовать лучшие чувства чужой и неведомой ему Джессики казалась Кирхайсу глубоко порочной. Как если бы кто-то попытался использовать госпожу Аннерозе. Например, сыграть на ее любви к брату. Зигфрид, содрогнувшись, вспомнил неудачное покушение маркизы Бенемюнде и поспешил отогнать неуместное сравнение. Однако смутное чувство вины и недоверие к начальнику генштаба сделали свое дело. Кирхайс взялся за то, что у него всегда получалось хорошо, но что в связи со взлетом карьеры и новыми обязанностями командующего он почти забросил — сбор и анализ информации. И сейчас он шел к Райнхарду для важного разговора. — Наши агенты на Феззане докладывают последние новости из Альянса, — раздраженно обернулся Райнхард к Кирхайсу. — Выплыл факт наших переговоров с Джессикой Эдвардс. Пока все происходит тихо и без огласки, их пресса еще ничего не знает. У нее в квартире с санкции их генпрокурора опечатали пульт даль-связи и нашли логи наших переговоров. Против мисс Эдвардс начато внутрипартийное расследование, а генпрокуратура взялась за проверку счетов партии «Альянс за мир» в поисках имперского финансирования. — Это было одним из запланированных вариантов развития событий, ваше превосходительство, — спокойно указал Оберштайн. — А то, что военная прокуратура арестовала адмирала Яна по обвинению в измене на основании того, что он, как оказалось, проживал в этой же квартире и тоже мог выходить с нами на связь — это тоже был запланированный вариант развития событий? — внезапно взорвался Райнхард. — Да, — коротко ответил Кирхайс с порога и издалека показал Райнхарду принесенные распечатки. — Только запланированный не вами, лорд Райнхард, а вашим начальником штаба. — Он повернулся к Оберштайну. — Вы ведь знали, что Джессика Эдвардс — невеста адмирала Яна, и что они проживают вместе? — И вы скрыли это обстоятельство в ее досье, — голосом Райнхарда можно было заморозить небольшое озеро. На начальника штаба, однако, это не произвело особенного впечатления. — Да, — не стал отрицать Оберштайн, невозмутимый, холодный и подтянутый, как и всегда. — Потому что в противном случае, ваше превосходительство остановил бы свой выбор на другой кандидатуре. — Разумеется, остановил бы. Я собираюсь померятся с Яном силами в открытом бою, а не убирая его руками каких-то купленных альянсовских мерзавцев. — Я так и думал, ваше превосходительство. Но посмотрите на это с другой стороны. Вряд ли адмиралу Яну грозит что-то по-настоящему опасное. Никаких особенных улик, кроме проживания в квартире с тем самым пультом даль-связи, через который мы общались с мисс Эдвардс, против него нет. Его задержание — это политические игры внутри Альянса, не более того, и они нам на руку. Как долго они его будут держать под арестом — неизвестно, возможно, и очень долго. Вся эта история с его обвинением крайне далека от законности по меркам их демократического правоприменения. Но чем дольше этот опасный человек вне игры, тем выгоднее это Рейху. Особенно если он обидится достаточно, чтобы однажды рассмотреть предложение о службе там, где его по-настоящему оценят. Кирхайс видел, как во время этой вкрадчивой речи гневное выражение уходит с лица лорда Райнхарда и постепенно сменяется задумчивостью. — Вы правы, Оберштайн, но только в одном случае. Если Джессика Эдвардс не даст показания, что с этого пульта на связь с нами выходил именно ее жених, а не она. Иными словами, если она не оговорит его. Бьюсь об заклад, сейчас вся так называемая партия мира убеждает ее это сделать, пока генпрокуратура проверяет их счета. Что ж, посмотрим, кто тут окажется прав. Вы можете идти. Но наш разговор еще не закончен. Оберштайн поклонился и, собрав бумаги, вышел из кабинета, по дуге огибая застывшего у двери Кирхайса. — Вы собираетесь спустить ему это с рук? Оберштайн утаил разведданные, на основе которых вы принимали решения. — Да, а ты их нашел. И немедленно пришел ко мне. Я всегда могу положиться на тебя, Кирхайс. Ты — моя лучшая страховка. А что до Оберштайна — он думает, что может манипулировать мной. Пусть так думает, пока. И несмотря на эти обстоятельства то, что он говорил, имеет смысл. Человек, который всегда прав, если надо построить расчет на темной половине человеческой натуры, так, кажется, ты его метко охарактеризовал, Кирхайс? — Меня беспокоит другое, лорд Райнхард, — Зигфрид, волнуясь, сделал шаг к своему другу и сюзерену. И командующий вдруг рассмеялся звонко и солнечно, как в детстве. В глазах заплясали лукавые лучики, он легко поднялся с кресла, подошел к Кирхайсу, и доверительно положил руку ему на плечо. — Беспокоит то, что он попытается строить свои манипуляции на темной половине МОЕЙ натуры, так ведь? Ох, тебе тем более не стоит переживать об этом. Ты — моя лучшая половина, самая светлая сторона моей натуры, и конечно, ты всегда будешь рядом со мной. Оберштайн — один из многих, ты же — часть меня. Незаменимая. Но если есть свет, всегда будет и тень, ведь так? Хотелось бы мне всегда поступать хорошо и правильно. Но боюсь, мы забрались так высоко, что без толики тьмы нам не обойтись. Пора наконец-то взрослеть, Кирхайс. — Лорд Райнхард, я не смогу быть с вами постоянно, — грустно сказал Кирхайс, в волнении сжимая кулаки и чувствуя на плече жар ладони Райнхарда через форменное сукно мундира. — И, конечно, начальник штаба будет говорить, что поступать подло и эффективно — это в том числе и очень по-взрослому. Но прошу вас, лорд Райнхард, ради нашей дружбы. Пообещайте мне, что когда время такого выбора снова придет, а меня не будет рядом, просто взвесьте — на какой из половинок человеческой натуры будет лучше сыграть в этот раз, светлой или темной. Пусть рядом с вами в этот момент говорит не только начальник штаба. Который, к тому же, во имя своих целей не погнушается исказить информацию или даже ввести вас в заблуждение. Не снимая руки с плеча Кирхайса Райнхард, склонив голову, внимательно слушал его. Несколько золотых прядей упали ему на глаза, и Зигфрид подавил неуместное желание отвести их со лба, чтобы не мешали. Райнхард, уйдя глубоко в свои мысли, помолчал немного, а затем поднял голову и, глядя своему другу прямо в глаза, очень серьезно сказал: — Конечно. Я обещаю тебе это, Кирхайс. Не сомневайся во мне, как и я не сомневаюсь в тебе. Оберштайн мне не отец, не друг и не наставник. Тем более, в отличие от тебя, он действительно часто ошибается. И Райнхард светло и немного проказливо улыбнулся, протянув руку и по обыкновению слегка растрепав Кирхайсу его рыжую челку.