Дожить до выпускного. Часть I

Самое странное в таких сокрушающих по своей дерьмовости ситуациях — осознавать, что всему миру нет до них дела. Каждый день кто-то умирает, попадает в аварии, кого-то каждый день насилуют, избивают, держат в рабстве, морят голодом, и весь мир знает об этом. Кто-то, кому не наплевать, пытается бороться. Для остальных это становится просто фрагментом из новостной сводки, над которой самый чувствительный только озабоченно ахнет, вот и всё. Да и осуждать тех, кому всё равно, глупо. Если переживать каждую несправедливость, как личную трагедию, то можно сойти с ума. Шейла и сама до недавнего момента не особенно волновалась за девушек, которых парни силой принуждали к разным вещам, и теперь, сама оказавшись такой девушкой, была готова вступить в любое сообщество противостоящее ублюдкам. Как только она станет сильнее, как только окрепнет, обязательно найдет центр помощи жертвам насилия и вступит в него! Если только к тому моменту трагедия не затрётся в памяти, и, если у неё хватит времени, силы духа и всё в таком роде… А впрочем, нужно будет посмотреть по обстоятельствам… Этой самой силы духа у неё значительно убавилось, как только она решила проверить уведомления на своём телефоне. Об избиении Бруксона Шейла узнала, когда несколько спортсменок стали писать ей гневные сообщения. «Сука! Твой парень поплатится за то, что сделал, поняла?» «Держи этого урода на коротком поводке, шалава! Он живого места на Бруксе не оставил!» Подобных посланий было ещё штук пять, но Шейла не смогла их прочесть. Она, будто схватившись за хвост какой-нибудь гадюки, отбросила телефон в сторону и обняла себя руками. Когда в комнату вошла Ванесса с пачкой «Орео», то испуганно вздёрнула брови. — Что, опять? Тебе плохо? Шейла покачала головой, потом кивнула на свой телефон. Старшая сестра положила пачку печенья на кровать и стала просматривать входящие, свапая пальцем вверх. После долгого молчания она только ухмыльнулась и бросила телефон обратно. — Не переживай. Я с ними разберусь. — Раздался холодный и, несмотря на ухмылку, лишенный эмоций голос. — Хочешь печенье? Я тут… принесла. Они поговорили о печенье, обсудили, какой из вкусов «Орео» нравится им больше всего, но Шейлу не покидало гадкое чувство неуютности рядом с сестрой. Ванесса спокойно сидела на краю её кровати, держала синюю пачку печенья в руках, болтала, но находилась где-то в другом месте. Словно автоответчик, она говорила какими-то дежурными фразами и отстранённо глядела в невидимые точки перед своими глазами. Казалось, она на грани какого-то сумасшествия. Создавалось впечатление, что в любой момент Ванесса могла достать нож из подставки на кухне и хладнокровно воткнуть его кому-нибудь в шею. Шейлу от этих мыслей бросало в холод. — Ты в порядке? — спросила она и Ванесса наконец-то подняла взгляд. Посмотрела на сестру, а потом задумчиво нахмурила брови. Ответила она коротко: — Нет. Потом качнула головой, но ничего больше не сказала. Шейле захотелось утешить её, но не успела она даже рот открыть, как их разговор прервал дверной звонок. Ванесса мгновенно поднялась, оставила коробку печенья рядом с сестрой и вышла. Шейла услышала топот её шагов по лестничным ступенькам. Всё ниже и ниже, всё тише и тише. Потом Ванесса открыла дверь: петли еле слышно скрипнули. Нужно сказать об этом Конраду, он смажет их маслом. На пороге дома возник Кензи. В руках он держал небольшой букет из плюшевых цветков всех расцветок и какой-то бумажный пакет. Выглядел Крамер уверенно, в его мимике прослеживалось раздражение и волнение, но, когда Ванесса окатила его леденящим душу взглядом, он стушевался и растерял всю свою решимость. Футболиста встретили, как врага, а не как друга, и желание президентки врезать или плюнуть ему в лицо прослеживалось так же чётко, как ощущался пробирающий до мурашек холод декабрьского дня. — Я хочу увидеть Шейлу, — всё же сказал Кензи, несмотря на попытку Ванессы убить его глазами. — А я хотела бы жить в пряничном домике и гирлянду из мальчишеских голов. Но не все наши желания сбываются, Крамер. Ванесса опустила взгляд к рукам Кензи. Кровь на его костяшках уже запеклась бурой корочкой, но кожа вокруг ран припухла и покраснела от воспаления. Этот коротыш избил Бруксона, и Ванесса не могла в это поверить. Её людоед на привязи не просто не позволил бы какому-то футболисту квасить себе рожу, он уже на подходе мог бы вытянуть одну свою руку вперёд, упереться ею Кензи в лоб и ждать, пока тот машет кулаками в воздухе в попытках до него добраться. Брукс мог плюнуть в такого, как Кензи, и харчок придавил бы его к земле; Брукс мог одним щелбаном проломить ему череп, схватить за шкирку, как котенка, и отправить в свободный полёт на другой конец штата. Бруксона не просто так боялись все в Супременте, потому что Бруксон был не просто огромным, как Шанхайская башня; в моменты драки его переполняла такая запредельная жестокость, что будь в нём хоть метр роста, он мог уничтожить взвод таких хороших мальчиков, как Кензи Крамер. К тому же, как бы Ванесса не желала Бруксону смерти, её ужасно злило, что Кензи посмел ударить его. Ванесса знала, что если Бруксона арестуют и посадят в тюрьму, то её это уничтожит, и если кто-то попытается сделать ему больно, она убьёт этого человека. Попытается, по крайней мере. — Можешь засунуть эти цветы сам знаешь куда, — огрызнулась Ванесса и крепко схватилась за дверь. — Думаешь, я позволю тебе сюда ходить? — Даже если нет, меня это не остановит. Я буду приходить, пока её не увижу. — Тогда я могу выколоть тебе глаза, — оскалилась она. — И ты вообще больше ничего в своей сраной жизни не увидишь… — Кензи! — счастливый возглас Шейлы, стоящей на лестнице, сотряс воздух. Если бы не она, кто знает, до чего бы дошла эта словесная перепалка? И Кензи и Ванесса рассчитывали на то, что их вербальный бой превратится в прямое физическое столкновение, вот только футболисту драться не хотелось совсем. Ему бы скорее пришлось защищаться потому что, во-первых, бить старшую сестру своей возлюбленной, какой бы эта старшая сестра не была засранкой, он не хотел. Во-вторых, с такой, как Ванесса он, даже если бы и вступил в драку, мог позорно проиграть… Противостоять Шейле Ванесса не стала и пустила Кензи в дом. Пока парочка обнималась друг с другом, старшая Мэй буравила их взглядом и следила за тем, чтобы спортсмен не смел распускать свои руки. Конечно же она не могла верить ни одному парню во вселенной после того, как её единственное доверенное лицо сотворило всю эту дикость. Стоило признать, после прихода Кензи Шейла повеселела и оживилась. Между ними произошел очень интимный разговор, который Ванесса так и не смогла подслушать, хотя всё время ходила мимо них и заглядывала к сестре в комнату, словно в любой момент готовая поймать Кензи с поличным на каком-нибудь грязном деле. Крамер не был силен в рассказах о себе, многие факты попросту умалчивал. Ему, «удобному ребёнку», непривычно делиться с кем-то своими проблемами или даже радостями, но Шейла была настойчивой. И Кензи всё ей рассказал. … Перед тем как Шейла решилась позвонить Кензи и обо всём рассказать, он как раз уходил с тренировки по футболу. И либо в это утро она выдалась как никогда более интенсивной, чем обычно, либо Кензи был настолько уставшим, но после неё он чувствовал себя особенно помятым. Физически он вымотался, а умственно и того больше. Впереди его ещё ждали бесконечные конспекты и целые поэмы из формул по алгебре, физике и геометрии, ждущих своего часа, чтобы опустошить все его жизненные резервы. Это и подтолкнуло его раскрыть свою тайну Майку. К тому же, Кензи казалось несправедливым, что голубой секретик своего друга он знает, а Майк при этом находился в наивном неведении. После душа, когда все оделись (и это важно), Кензи сначала одному лишь Майку, а потом и во всеуслышание рассказал о своём безупречном табеле и о том, что дорогу в футбол он закрывает сам себе. Майк сильно удивился, но не стал возражать. Его команда же поначалу восприняла всё, как глупую шутку, пока серьёзная мина капитана не убедила их в значимости этого заявления. Зак, чесанув свою короткостриженую и светлую, как одуванчик, голову, громко гоготнул: — Да ты пиздабол! — Но когда в качестве доказательства ему предоставили смятый табель успеваемости, он снова стал чесать репу. — Да ты гений… Слушай, тебе же от любой после такого перепадёт. Спортсмен, ещё и долбаный учёный? Ты чё, будущий железный человек? Листок с оценками пошел по рукам всей команды, пока не вернулся к Майку. Тот скептично выгнул бровь. — Ну и ты… правда всё сам? — Нет, конечно. Всё куплено, — улыбнулся Кензи и все всё поняли. — Понятно… Ну, а раньше почему не сказал? — В пятом классе меня уже макнули головой в унитаз из-за того, что выделывался на уроках. В Супременте было бы глупо так же рисковать. — Это точно! — гаркнул Зак и посмеялся, но тут же стих, когда понял, что никто не хочет поддержать его смешки. — Ну, то есть, да… Да! Херня это всё какая-то. Я давно считаю, что вся эта система угнетения — говно! Мне вот неважно, девушка спортсменка или хипстерша или ещё кто. Если она… ну, — он обвел руками воображаемые грудь и бедра. — Вы поняли! То она по мне. И насрать на эти касты, да? Да? Он обернулся к своим «соплеменникам», и они закивали головами. Зак порой казался крайне убедителен, и хоть оратор из него получался невесть что, он мог очень настойчиво проталкивать своё мнение в массы с помощью двух здоровенных рук и агрессивности главного нападающего. Джосайя, их шоколадная груда мышц, скрестив руки на груди, флегматично добавил: — Да, мне тоже не нравится, как над лохами издеваются. Иисус учил заботиться о ближнем своём, а не шмонать их посреди коридоров. И хотя среди футболистов были задиры, даже они присоединились к общему мнению. К тому же, к Кензи все в команде относились одинаково тепло, скорее даже как к брату, а не как к другу. Вся команда, включая Майка, Зака, Джосайю, а вместе с ними Арчи, «Токио», задир и остальных, выразила готовность помочь в случае, если остальные спортсмены попытаются окунуть Кензи головой в унитаз за то, что тот будет «выделываться» на уроках. Для Крамера этот момент многое значил и факт того, что от него мало того, что не отвернулись, но и готовы были помочь при случае, наполнил его надеждой на лучшее. Может быть, в Супременте ещё не всё сгнило? И в момент, когда Зак вслух представлял великое будущее их «железного человека», Кензи позвонила Шейла. Она робко рассказала ему обо всём, что с ней случилось, и счастье Кензи сменилось белой пеленой, вуалью накрывшей его глаза. Он честно признался, что не помнил, как сорвался с места и побежал по коридорам в поисках Брукса, и не помнил, как нашел его. Память стала рисовать ему картины с того момента, как Зак с Майком оттаскивали его в сторону. Когда гнев сошёл на отчаяние, Кензи уже отмывал руки от своей и чужой крови, и с ужасом вглядывался в отражение в зеркале. Казалось, после этой новости он не то что повзрослел, скорее даже постарел. В тот момент его охватил непонятный, первобытный страх, будто бы над его головой прогремел гром или завыла стая волков под боком, но об этой детали он Шейле не рассказал. Он и сам не понял, чего так сильно испугался. Не крови уж точно. … Полиция ничего не сделала. Бруксона Миллера вызвали на допрос вместе с его родителями, ведь он ещё несовершеннолетний, и вместе с заранее нанятым адвокатом, ведь «правило Миранды» и всё-такое. Миллеры будто заранее были готовы ко всему. Скорее всего, либо сын сам всё им рассказал, либо полицейские предупредили их о грядущем допросе. В любом случае, парня отпустили домой до следующих разбирательств, если они вообще будут, потому что, по некоторым данным, папку с делом об изнасиловании в полицейском участке использовали как подставку для стаканчиков с кофе. Ванессу бесил Карл Уайтхаус со своим «мы попробуем…». После того разговора на школьном дворе этот хрен моржовый вообще не спешил появляться на горизонте. Ванесса так и не сумела найти номер его телефона, чтобы позвонить, или выяснить его домашний адрес, а в школе Карл появляется только когда ему самому это нужно. Если в нём кто-то нуждался, его было днём с огнём не сыскать. А между тем, дни шли, и погода портилась всё сильнее. В очередной декабрьский день в небе прогремел до того сильный гром, что Кензи показалось, будто планета раскололась напополам. Барабанные перепонки завибрировали, машины, стоявшие на улицах, разразились сигнализациями, воздух наэлектризовался. В этот момент Кензи как раз спускался на первый этаж, чтобы принести Шейле воды. Они вместе делали уроки. — Ну и ну, — засуетился Конрад, выбегая из их с Сесиль комнаты и шустро переобуваясь из тапочек в уличные ботинки. — Всё в порядке, мистер Армстронг? — спросил Кензи и мужчина поднял на него взгляд. Потом махнул рукой, мол, ничего такого, и улыбнулся уголком губ. — В порядке. Просто пойду сигнализацию отключу. И со светом разберусь. — Со светом? — нахмурился Кензи и посмотрел вверх, на лампочку. Как по указке сценариста прогремел ещё один гром, в окне сверкнула россыпь серебряных молний и свет в доме задрожал. Лампочки то отключались, то включались снова с тихим щебетом. Кензи кивнул. — Понял… — Ага. Проследи тут за порядком, пока меня нет, о’кей? — бросил Конрад и выбежал, по пути натягивая куртку на свои плечи. От сильного потока ветра дверь бахнула и стекло в ней задребезжало. Армстронги хорошо относились к Кензи и его это радовало. Хотя первое время ему было жутко неловко гостить в их доме, за какие-то несколько дней они успели привыкнуть друг к другу, и вся неловкость сошла на нет. Кензи в этом доме принимали тепло, за исключением одного члена семьи… Когда Кензи вошёл на кухню через гостиную, то увидел стоящую к нему спиной Ванессу. Президентка, скрестив руки, вглядывалась в сверхскопления черных туч через окно. Они до того плотно заволокли небо, что дневной пейзаж превратился почти в ночной. Дождя или снега при этом не ожидалось, один только ураган, гром и молнии, ветвящиеся где-то далеко. Свет снова погас, и фигура Ванессы превратилась в устрашающее изваяние, потом свет появился снова, но Кензи всё равно замер на пороге. Нет, он не боялся её, как какого-нибудь Бугимена или подкроватного монстра, ему просто не нравилось рядом с ней. Его внутренний зверь был вынужден пригибаться и поджимать хвост, чтобы не доводить до беды, и подчиняться, если нужно, лишь бы не рушить этот хрупкий мир. Кензи понятия не имел, ненавидела ли его Ванесса за что-то конкретное или ему, как и всему остальному миру, просто не посчастливилось попасть в немилость без причины, но он старался лишний раз не провоцировать скандалы. Не говорить, не смотреть в глаза, не пытаться выйти на контакт. С Ванессой было что-то не так, но он не мог и не хотел понять, что именно. Будто почувствовав чужое присутствие, Ванесса повернула голову и краем глаза обнаружила Кензи. Он даже снял свою спортивную куртку из-за того, чтобы она была красного цвета, и остался в серой водолазке. — Как у вас дела? — спросила она, глядя на него все так же краем глаза. — Всё нормально. Шейла сказала, что хочет выпить таблетки и немного поспать. Я пришел… ну, за водой. Свет моргнул, на этот раз коротко. Конрад в это время копался в щитке. Без лишних слов Ванесса обошла кухню, взяла стакан, по привычке сполоснула его под краном и наполнила водой. Молча подошла к Кензи, протянула к нему руку со стаканом, но стоило ему кончиками пальцев коснуться ледяного стекла с россыпью капель на поверхности, Ванесса схватила его за запястье и развернула ладонь костяшками вверх. Кензи не шелохнулся, от неожиданности только резко вдохнул. Она осматривала заживающую кожу на его руках, но какую эмоцию испытывала неизвестно. Лицо оставалось спокойным, голубые глаза чуть прикрыты, а зубы еле слышно поскрипывали в тишине. Кожа рук Ванессы хоть и была нежной, прямо как у её младшей двойняшки, всё же казалась до неприятного ледяной, неприветливой и ненавидящей. Вопрос так и не был задан, но Кензи ответил, будто услышал его: — Да, я его избил. — Он нахмурился, и Ванесса подняла глаза с костяшек на него. — Ты и сама бы этого хотела, разве нет? И сделала бы, окажись на моём месте. Цепкая хватка ослабла, Ванесса отпустила его руку и отступила обратно к окну, к грозовым тучам. Свет погас опять, погружая всё во тьму: задребезжал холодильник, щёлкнул электрический чайник, дисплей микроволновки почернел. Дом будто бы умер, издав последний вздох. — Бруксон мне как брат, — начала Ванесса и её спокойствие напомнило Кензи о похоронах. Таким тоном говорят люди, стоя перед гробом и провожая усопшего в последний путь. — Мы с ним дружили с подгузников, всегда были рядом, помогали друг другу. Он всегда был со мной и поддерживал меня, даже если получалось дерьмово. Мы были даже больше, чем просто друзья. Хотя Ванесса не уточнила, что имела ввиду, Кензи не был уверен, действительно ли он хотел знать о тонкостях их отношений. При этом он всё равно слушал. — Нихрена ты не поймёшь. Нет таких людей, кто понял бы, о чём я говорю. Только Бруксон смог бы. — Она посмотрела на Кензи с непоколебимым хладнокровием. Несмотря на эту траурную речь, ни слёз, ни дрожи в её голосе он не заметил. — Чего ты ждёшь от меня? — спросил Кензи и сам удивился тому, с какой претензией это прозвучало. — Бруксон в ту ночь умер. Понимаешь, о чём я? Меня никак не покидает чувство, что какой-то урод убил моего Брукса, а потом сделал больно сестре, и теперь я ненавижу его. Я хочу… убить его. Слово «убить» произвело на Кензи такое же впечатление, как если бы Ванесса достала нож и стала угрожать выпустить ему кишки. — Мне раньше казалось, что ты хороший парень, — твердо продолжала она. — Когда я узнала, что вы с Шейлой начали встречаться, то даже обрадовалась, ведь она выбрала спортсмена, а не какого-нибудь торчка. Но я когда-то и про Бруксона могла много хорошего сказать, а теперь… В общем, если ты заставишь меня сомневаться в твоих намерениях к моей сестре, то я переломаю тебе колени. Ванесса попыталась улыбнуться. Вышло жутковато, особенно в сумерках. Это выглядело бы жутко, даже застрянь в её зубах укроп или чихни она в неожиданный момент. Она протянула Кензи стакан воды. — Шейла хочет пить, — повседневно напомнила президентка и всунула стакан Крамеру в руку. — Ванесса, тебе… нужна помощь. — Он сказал это без злого умысла и даже не пытался задеть, но его предвзятая ко всему собеседница, видно, расценила это, как укол. На её лице отразилось отвращение, губы некрасиво скривились. — Да, нужна. Кензи взял стакан и поднялся на второй этаж. Конрад включил в доме свет прямо в тот момент, когда он открывал дверь в комнату Шейлы.