Дожить до выпускного. Часть I

Кто-то из врачей посоветовал Сесиль найти для Шейлы психотерапевта, поэтому два часа в неделю им приходилось ездить в Ченингтон на консультацию в небольшую частную клинику недалеко от центра. Улицы под завязку набились скачущими рядами четырех и шестиэтажных домов — они напоминали вкривь вылезшие зубы какого-нибудь первоклашки. Люди по центру сновали из стороны в сторону и заметно суетились перед Рождеством. Кто-то из них заранее закупался подарками, кто-то запихивал в машину единственную оставшуюся коробку с искусственной ёлкой внутри. Машина Сесиль вошла в плотный поток и встала на светофоре. Шейла, пялясь в окно, стала свидетельницей небольшой семейной перепалки. В то время как родители заполняли багажник грудами бумажных и пластиковых пакетов, их дети во все глаза таращились на вафельный рожок с кремом внутри, пикой вонзившийся в асфальт. — Ну ты и говно, — зло кинул подросток, осматривая своего младшего брата. — В машине бы поел. Теперь жри с асфальта. — Ма, а Джейк ругается! — Джейк, не ругайся. Подросток скрестил руки и раздражённо закатил глаза. Загорелся зелёный свет и машина поплыла дальше, оставляя семейство позади. В кабинете психотерапевта пахло приятно, смесью леденцов и кондиционера для белья: ненавязчивый шлейф сладковатого аромата расползался до самой приёмной и застревал в ноздрях. Один раз Шейла чихнула от дисперсии пыли, взмывшей в воздух потоком ветра, принесённым за собой психотерапевтом. Немолодая женщина села в потёртое на подлокотниках кресло напротив диванчика и положила начало их монотонному диалогу. Они обсуждали произошедшее, чтобы вернуть Шейлу в «стабильное» состояние, но своё состояние она расценивала даже более, чем просто стабильное. Более того, Шейла чувствовала себя «неправильной» жертвой, потому что в ней не теплился страх, её не посещали суицидальные мысли, она не испытывала больше отвращения к себе или окружающим. Самое большое её переживание — собственные волосы, в которые Бруксон зарывался носом, и чей аромат вдыхал глубже кислорода. Её нервный срыв тоже остался в прошлом, да и как выяснилось — не Бруксон стал его причиной. Он лишь послужил тумблером, благодаря которому сработала цепная реакция. Ночами Шейла не плакала и даже мужчин ненавидеть не стала; Кензи всё ещё казался ей самым желанным парнем на свете, она была влюблена в него до мурашек, могла часами смотреть ему в глаза и без страха целовать его в губы, принимать его объятия. — Я правда считаю, что дополнительные сеансы мне ни к чему, — первым делом начала Шейла, поджав под себя ноги и удобнее располагаясь на диванчике. — Может, странно прозвучит, но у меня всё классно. Просто я не хочу занимать место той, кому ваши консультации действительно нужны. — И кому, по-вашему, они действительно нужны? — с улыбкой спросила психотерапевт. — Не знаю. Жертвам изнасилования, но другим, не как я. То есть, я недавно смотрела на Ютубе видео одного психолога, и она говорила, что часто после изнасилования у девушек возникают деструктивные мысли: у них может возникнуть страх перед мужчинами, они перестают доверять людям или злятся на них просто так, без причины. — В размышлениях Шейла склонила голову. — А я не боюсь. И не злюсь. Точнее, не злюсь на мужчин. — А есть люди, на которых злишься? Задумчивые глаза метнулись к окну, в зимнее солнечное утро без единой крошки снега на земле. Сесиль сейчас пьет кофе в коридоре и одна её нога нервно дрожит, отбивая морзянку каблуком, женщина на посту регистратуры решает судоку в телефоне, вся клиника в меланхоличном молчании будто замерла в ожидании, когда Шейла ответит на вопрос. — На свою сестру. Она совершила глупость, очень большую глупость… Кровь, которую она смывала с бейсбольной биты. «Это просто месячные. Я стираю». Шейла грустно усмехнулась и опустила голову, начиная перебирать катышки на длинных рукавах свитера. Если во время месячных ей приходится оттирать кровь от бейсбольной биты, то у Шейлы в голове возникает ряд провокационных вопросов. Психотерапевт мягко спросила: — Ты можешь мне рассказать, какую глупость она совершила? — Нет, не могу. — Хотя ей очень хотелось поговорить об этом с кем-нибудь, пусть даже с самой Ванессой, чтобы груз этого поступка спал с хрупких плеч. Позволил вдохнуть полной грудью. Шейла не могла сказать об этом кому-то напрямую; может, она сама не хотела в это верить, а может, пока всё не оговорено вслух, то этого не существует. Ванесса сделала это, ведомая собственным эгоизмом, ведь такое издевательство над Бруксом никому было не нужно. Абсолютно никому, кроме неё самой. Она повторила: — Я не могу рассказать, но я злюсь на неё, потому что она эгоистка. Она не просто думает лишь о себе, она словно специально сделала это всем на зло, и в это очень легко поверить — такое поведение вполне подходит её характеру. Моя сестра будто хотела всем показать, на что способна, но зачем? — А у тебя нет догадок, зачем? — Нет! Её мысли и действия для меня потёмки. Вообще-то, мы с ней не очень близки, почти перестали общаться после смерти наших родителей. — А почему? — Я не помню. — Я поняла. Это относится к тем временам, когда твоя память решила стереть травмирующие воспоминания о родителях? Поэтому ты не помнишь? — Да, — Шейла кивнула. — Она наплевала на родителей. После похорон ни разу к ним больше не пришла, ещё и на меня стала срываться. Я знаю, ей тоже было тяжело, но после ухода папы с мамой Ванесса будто бы вообще перестала сдерживаться и набрасывалась на меня по поводу и без. На всех набрасывалась. Да, вообще-то, она всегда была такой: злая, язвительная, вечно драчливая, но родителям как-то удавалось её сдерживать. Наши дядя с тётей так не умеют, у них не особенно получается наседать на пубертатную язву, это только сильнее её злит. А я всегда попадаюсь под горячую руку и являюсь её врагом, вот и всё. Однажды она даже угрожала разбить мне голову об унитаз, когда я взяла её кусок пиццы… — Шейла прикусила нижнюю губу и не заметила, как содрала тонкий слой кожи, обнажая алое пятнышко. — Я ведь пыталась с ней общаться, правда! Она меня и слушать не хотела, Ванесса вообще никогда и никого не слушает. И думает только о себе. В конце монолога, когда Мэй замолчала и принялась разглядывать дурацкий постер с висящим на ветке котёнком, психотерапевт спросила: — Так ты злишься на неё все эти годы? С тех самых пор, как ваши родители погибли, а не после совершенной ею глупости? Признаваться в этом не хотелось, но Шейла осознала, что психотерапевт права. Ей пришлось вонзить ногти в собственные веки и сорвать их с глаз, чтобы взглянуть на истину: Шейла ужасно злилась на Ванессу все эти годы, злилась до ненависти, до скрипящих зубов и тошноты. Её сестра стала идеальной во всём: в старшей школе обзавелась друзьями-спортсменами, её лучший друг по совместительству являлся высоченным эталоном красоты, она имела идеальную фигуру с женственно-очерченными мышцами пресса; Ванесса была лучшей в бейсболе, она стала президентом школы, ей повиновались все без исключения, но даже этого ей было мало. Она жадно пыталась сожрать всё, что видела, и, ни о ком не думая, забралась на золотой пьедестал Супремента. Одного слова Ванессы бы хватило, чтобы Бруксона все в школе стали считать ничтожеством, но она, ощущая свое великолепие сладостью на губах, думала, что ей позволено вершить правосудие самой. Если бы Шейла имела в своих руках столько власти, если бы была хоть чуточку такой же идеальной… но она не была, и это тоже её злило! Каждую годовщину смерти мамы и папы Шейла вспоминала тот вечер — когда Ванесса накричала на них, и каким расстроенным из-за этого выглядел отец. Она думала: что, если бы Ванесса перешагнула свой эгоизм и извинилась? Вдруг та авария произошла из-за того, что голова отца была занята размышлениями о ссоре? Или они с мамой так увлеклись рассуждениями о дочерях, что потеряли бдительность? Все могло быть иначе, стоило Ванессе только извиниться перед ними, но разве она способна на признание своей вины? Кто угодно, но не она. Ванесса попросту не заслуживает того, что её окружает. И Шейлу так пробрало от отвращения к сестре и к самой себе за такие поганые рассуждения, что она закрыла лицо руками и расплакалась. Психотерапевт флегматично подвинула ей пачку салфеток в молчаливом ожидании, пока её пациентка придёт в себя.

…

Этот день я даже могу назвать удачным. Мне ничего не снилось, поэтому я легко проснулась. Потом втиснулась в мягкие спортивки, съела блины с сиропом, которые Сесиль оставила мне на завтрак, и тут же получила «радостные» вести от Хелен. Она даже позвонила, а мне даже пришлось ответить, хотя звонки я предпочитаю игнорировать напрочь. — Ванесса?! Алло! Эйджел — придурок, — начала она таким тоном, будто Эйджел заделал ей ребенка и испарился. — Вчера он красил плакаты, а все кисти оставил прямо в краске в поддоне у батареи! У нас нету кисточек вообще, он все изговнял! Тут и мне стало понятно, что Эйджел — придурок. Но эту оплошность я смогла исправить, взяв из нашего гаража дядины кисти для ремонта. Утро вышло обычным, довольно приятным, одна из одноклассниц даже поделилась со мной клубничной жвачкой и предложила отвезти домой после школы, но уже в полдень мне пришлось искать номер телефона, оставленный Карлом, и позорно просить его о встрече. Если честно, то я сама не понимаю, почему именно Карл. Уайтхауса я терпеть не могу, меня от него в самом прямом смысле этого слова тошнит, и я была уверена в том, что и ко мне он тоже испытывает чувства похожие. Всё, что ему нужно от меня — господство над тираннозаврами в бомберах; потому что сам Карл — просто ничтожный червяк, состоящий из одного языка. Отними его язык, и что останется? Одно только завышенное самомнение. Но мне некого больше просить о помощи, потому что никто больше не знал, что я натворила. Я чувствовала, что если не поговорю с кем-нибудь, то моя крыша съедет с магистрали в кювет, и в конце дня всё, на что я буду способна, это пускать слюни и нечленораздельно мычать. Нельзя доводить до такого, мне ещё нужно сохранить силы на пробежку перед сном. Я обязана держать своё тело и разум в строгих рамках, чтобы не разочаровать Сьюзан Макаллен после Рождества. Утром я жевала клубничную жвачку, а к пяти часам дня мы с Карлом встретились возле какого-то вонючего кабака на окраине города. Когда я звонила ему, то меня переполнила уверенность в его отказе не то что встретиться со мной, но просто взять трубку. Наверное, мой голос тогда сильно дрожал и звучал испуганно, потому что у Карла не хватало наглости язвить мне по телефону, и он обеспокоенно выпытывал из меня, что стряслось. Этого придурка волновало только одно — лишь бы правда обо мне и Бруксе не вскрылась, ведь тогда ему самому нехило перепадёт за то, что прикрывал мне спину. Пусть вслух он об этом не говорил, но мне и без того всё было ясно. Карл слез со своего байка, припаркованного на тротуаре возле рваной асфальтовой дыры, снял шлем и подошёл ко мне. — Долго ждала? — спросил он, но я не ответила. Ждала я минуты две от силы, за которые меня несколько раз порывало просто уйти. Если бы Карл опоздал ещё на чуть-чуть, может, у меня хватило бы сил бросить эту тупую затею и уехать, и из-за этого я тоже разозлилась. Я вообще часто злюсь, даже по мелочам, но это чувство возникает само собой, как ветер на улице, и всё, что мне остаётся, это переживать его снова и снова. Мы вошли в бар. Как только я оказалась внутри, мне в нос сразу же закрался кислый запах ни то пота, ни то дешёвого алкоголя, а ещё машинного масла, прелостей и пыли. Захотелось чихнуть, но я вовремя сжала ноздри пальцами. Столики пустовали, только один мужчина одиноко сидел в углу и, глядя в невидимое пространство перед собой, потягивал пиво из высокого бокала. За барной стойкой уже разрастался ажиотаж: почти все места заняли несоизмеримо огромные мужские задницы в потёртых джинсах. Одеты они были погано, будто только что вылезли из какой-то засранной жопы, и запах кислятины, вероятно, исходил и от них тоже. — Что это за хрень? — Спросила я и почувствовала, как кожа на моем лице сморщилась от отвращения. Ещё бы… — Тебе выпить не помешает, — бросил Карл и подошёл к стойке. Сказав что-то бармену, он предложил мне сесть за один столик у стены. Пришлось опуститься на скрипучий стул. Отныне я зареклась хоть раз в жизни звонить Карлу и просить его о чём-то. Я уверена, что засаленный кабак — это самое слабое из развлечений, которое он способен предложить. Я сразу же предупредила: — Пить не буду. — Настоятельно рекомендую. — Он шумно выдохнул, даже не улыбнулся, хотя я была уверена в том, что он заведет свою клоунаду с полоборота, стоит нам только открыть рты. Шлем свой он положил рядом с собой, на другой стул, и скрестил пальцы рук. — Чего? Чего ты так пялишься на меня, на лице что-то? Я тут же отвела глаза, почувствовав, как злоба поднимается от низа моего живота к голове и задорно шепчет мне сделать что-нибудь гадкое в ответ. Эта сука, — я имею ввиду, «злая» Ванесса — она всегда нашёптывает гадости моими губами. Но в этот раз мне удалось послать её на хер, и она позволила мне говорить самой. — Я сказала, что пить не буду. К тому же они что, нальют школьнице? — А ты всем тут собираешься сказать, что ты школьница? То-то же. А теперь расскажи, почему позвонила. Когда я услышал твой голос по телефону, то сразу же подумал, что ты опять кого-то прибила. Я показала ему средний палец. Потом Карл сходил и принёс нам по пиву. На вид абсолютно обычный янтарный хмель, холодный, если судить по каплям на поверхности стеклянного бокала. Карл почти сразу отхлебнул половину своей порции, а я не рискнула даже принюхаться. Пиво — убийца фигуры и спортивной карьеры. Если спортсмен начинает пить, значит, его жизнь пошла по наклонной, я в этом железно уверена. Под выжидающий взгляд Карла мне пришлось начать рассказывать о причине моих негнущихся коленок. — Бруксон очнулся, его перевели из интенсивной терапии в обычную палату. Мне об этом утром сказала одна из наших девочек… — Хреново, — остроумно подытожил он. — Ещё как хреново. — Хотя лично мне стало полегче от мысли, что он выжил. Думать, что ты человека убила… У меня бегали мурашки по коже. — Придурок. Если бы он сдох, всем было бы легче. И ему тоже, а то он выглядит, как вяленая слива, а когда я его увидела, то вообще… — Стой, стой, стой. — Карл быстро замахал руками. — Ты что, видела его? Как это, в смысле, он к вам сам пришёл? — Нет. К нему в больницу обе команды поехали, даже тренер, а я ведь капитан своей команды, к тому же, президент. Мне кажется, было бы странно, если бы я не поехала проведать лучшего друга… — Ванесса, чёрт, я хочу тебе напомнить, — он слегка наклонился вперёд. — Этот гандон изнасиловал твою сестру. И ты избила его за это, и он валяется в больнице из-за тебя. Мне захотелось плюнуть ему в лицо так сильно, что слюна уже подступила к языку. — Спасибо, что напомнил. Я как раз стала забывать о той заднице, что произошла за последние пару недель! — Я подозревал, что все спортсмены недалёкого ума, но чтобы настолько? А если бы он всё о тебе рассказал? Полицейские ещё дежурят возле его отделения? Я вспомнила, что видела мужчину в полицейской форме на первом этаже, когда вся наша толпа набилась в клинику. Он стоял у кофейного автомата и следил за тем, как море спортсменов протискивается к стойке регистрации. — Да, дежурят… — Твою мать. Поэтому ты мне позвонила? — Нет. Не поэтому. Между нами повисла пауза, и я ощутила, как лёгкие у меня каменеют и неподъёмным грузом опускаются на кишки, сдавливая все мои внутренности в кашу. Кажется, меня опять вырвет. Прежде чем это произошло, я схватилась за стакан с пивом, отхлебнула всего чуть-чуть, и ледяная жидкость обожгла мой язык. — Боже, это всегда так отвратительно? После передышки я продолжила говорить, потому что глаза Карла прожигали во мне дырки. — Я знаю, что не должна была к нему ехать, но когда мне предложили, то я запаниковала. Подумала, что если откажусь, они заподозрят меня в случившемся. К тому же ты знаешь, какие слухи ходят по школе? Брукса считают двойной жертвой обстоятельств. Всем кажется, что Шейла предложила ему переспать, а потом обвинила в изнасиловании. — И зачем ей это делать? — Он закатил глаза, сходу не веря в эти глупые слухи. — Потому что она дружила с мажорами. Моя сестра дружит со сраной Дианой Андерс и её даунихой-сестрой — самыми худшими кандидатами в подружки! Диана терпеть не может спортсменов, даже сильнее, чем наша Виолетта с золотой стружкой в манде, и всем кажется, что именно она подговорила Шейлу всё это проделать — обвинить моего лучшего друга, чтобы утереть нос и мне, и остальным бейсболистам. Карл отпил ещё, свёл брови вместе и сказал: — Но ведь это не правда. Я уверен, что Диана на многое способна, но Шейла вряд ли пошла бы на такое. Засрать честь своей сестре это слишком, а уж для такой, как она… и подавно. Мне пришлось промолчать. Карл заметил мою неуверенность, чёртова проницательная псина, и это насторожило его ещё больше. Я услышала недовольство в его голосе. — Ты что, веришь в это? — Я не знаю… Наверное, нет. Скорее всего, кто-то это придумал, а остальные поверили. Такое уже сто раз было, и всем плевать на каких-то там ботанов или хипстеров, на них можно повесить любую херню, чтобы прикрыться самим, но ты сам подумай… Бруксон принимал таблетки на вечеринке, так сказал «Красавчик», но мы с ним никогда ничего не употребляли. Мы даже не курили сигареты, никогда! Это было наше правило, и максимум, что оно позволяло — это выпить пива на тусовке. Да и с чего бы Бруксону вообще насиловать… Шейлу. Он никогда таким не был, любая девушка готова была переспать с ним в любой момент, так зачем? Карл, почему-то, очень долго молчал после моих слов. Мне пришлось пить ещё, чтобы чем-то заполнить возникшую тишину. — А если ему что-то подмешали, пока он не видел? В то же пиво, например. — Карл глянул на свой стакан с подозрением. — Тогда хрен его знает, на что он был способен под действием «Горячки». — Зачем? Кто бы стал подмешивать парню какие-то вещества? Я знаю, что ублюдки проворачивают такие дела с девчонками, чтобы их можно было трахнуть против их воли, долбанные выродки! Но Бруксон?! Это всё могли провернуть мажоры — только они — чтобы сделать нам всем хреново. Они жутко злы из-за того, что на пост президента стала я, а не Виолетта. Мне казалось, что выскажись я, и мне станет легче. Но я вспоминаю тот вечер после матча, когда мы с Бруксом поругались, и вспоминаю сегодняшнее утро, когда увидела Брукса изувеченным и обессиленным. Он лежал, как киборг, обвешанный трубками и подключённый к аппаратам, хрипло дышал. Его лицо распухло и заплыло настолько, что из всей нашей команды войти рискнула только я, и пара его соигроков вместе с тренером. В тот миг мои уши окутал трепет злых крылышек, которые заставили меня испытывать жалость из-за невозможности задушить Бруксона подушкой, чтобы облегчить его страдания; и страх, потому что я осознала своё непреодолимое желание завершить начатое. Карл попытался убедить меня в том, что Шейла в любом случае не пошла бы на поводу у мажоров. — Я не Шерлок, но даже мне понятно, каким крепким пиздежом тут всё пахнет. Да и не хватило бы у мажоров мозгов на такое идеальное преступление, их силами можно только подделать школьную газету и распустить гадкие слухи. А Шейла… Она звёзд с неба не хватает, конечно, но совесть бы не позволила ей так тебя подставлять. — Ты не понимаешь, какие между нами с Шейлой отношения… Она меня терпеть не может. Всё это время я пыталась заботиться о ней, никуда от неё не отходила, вдруг её бы снова хватил этот… нервный срыв. Но Шейла глядела на меня так, будто это я её насиловала, словно хотела, чтобы я исчезла к чёрту. — Может, она просто боялась… не знаю. В то время ты выглядела как паршивый манекен из секонд-хенда. — Ну спасибо. Нет, это тянется уже давно. Просто Шейла меня ненавидит. Мы с ней до недавних пор вообще не общались. Опустив взгляд к своему стакану с пивом, я осознала, что выпила уже половину, сама того не замечая. Опьянение вскружило мне голову и развязало язык. А я-то думала, почему так много болтаю и никак не могу заткнуть свою пасть? В этом опьянении даже «злая» Ванесса решила дать храпака в каком-то тёмном закутке моих мыслей, отчего необоснованная ярость сошла с меня, как вода с гуся. Так вот почему люди пьют пиво… Лёгкое головокружение ощущается даже приятно. Я продолжала говорить Карлу о своём походе к Бруксу. В больнице, стоя за спиной у нашего тренера, я слышала, как это тело с больничной койки пытается говорить. Тренер спрашивал, помнит ли Брукс о произошедшем, на что Брукс в первую очередь поинтересовался: «анэ́с?». Мы поняли не сразу, но он имел ввиду меня. Из-за заплывших век он даже не смог увидеть, кто его навещает. А Несс? А что Несс, — спросил тренер, — она тут, хочешь с ней поговорить? После Брукс замолчал, как бы тренер не пытался до него достучаться, и мне полегчало. Я бы предпочла, чтобы Брукс заткнулся, и словно почувствовав это, он и впрямь ничего больше обо мне не говорил. Его тяжёлый голос больше не раздавался в моей голове, его мысли отделились от моих, стали чужими. Я поняла, что разрушила нашу связь, что теперь я — совсем другая Ванесса, как и он — совсем другой Брукс. Не знаю, как можно объяснить это человеческим языком, просто наша огромная личность под названием «Брукнесса» наконец раскололась на двоих. Как в мультике про кристаллы, которые срастались между собой и становились одним большим кристаллом, и наоборот. «Вселенная Стивена»? Кажется, так он назывался. Я видела отрывок на Ютубе, когда мы с Бруксом сёрфили по интернету в поисках каких-нибудь занятий на вечер. Тренер спросил его, помнит ли он хоть что-то о нападавшем, но, на мою радость, он покачал головой. Потом хрипло произнёс слово «ничего». Хорошо, что я стояла у всех за спиной, и никто не увидел моей улыбки облегчения. — И всё? — Карл облокотился о спинку стула и закинул на неё одну свою руку. Небрежность его движений меня раздражала. — Что, он правда потерял память? И не помнит, кто на него напал? Очень удобно. Я бы даже сказал, какое это удачное стечение обстоятельств для тебя. Наши с Карлом мысли оказались схожи. Мне тоже показалось, что обстоятельства вокруг меня складываются слишком уж удачно, будто кто-то сверху, — Господь Бог это или Сатана, или Будда с Зевсом, взявшись за ручки — подтасовывал карты в мою пользу. Но этой удачи я жутко боялась, меня буквально трясло от собственной безнаказанности. Будто за всё это меня ждёт что-то намного страшнее Ада, и когда расплата настигнет, то я окажусь размазанной по полу кровавой кляксой. — А что бы ты сделал, совершив самую большую ошибку в своей жизни? — спросила я. — И которую никак не исправить, как бы ни старался… Сначала ему не нашлось что ответить, потом Карл задумчиво посмотрел на меня, сжав губы. — Сбежал бы, поджав хвост. Наверное, пошутил, подумала я, но Карл не улыбался и не юлил, как всегда, и эта его серьёзность ужасно меня смутила. — И всё? Так просто? Просто сбежишь? — спросила я, катая в руках уже пустой бокал. — Да, а ты предлагаешь мне героически бороться? Сидеть и ждать, пока кара не свалится на меня с неба? Я знаю, почему ты спросила, но я не тот человек, которого следует слушать. Мне нет дела до других: в первую очередь я и моя семья. Чтобы никого не подставить, сбегу. Это всё. Так просто. Мне в это верилось с трудом. Карл, может, и не стал бы бороться с ножом у горла, но он точно не из тех, кто всё бросит, даже не попробовав что-то исправить. Я это знаю, потому что мы с ним чем-то похожи. Кажется, за меня говорит выпитое впервые в жизни пиво, но в его глазах я вижу своё отражение. И поэтому мне хочется раскроить ему голову об асфальт, настолько невыносимо это видеть. — И всё-таки, сейчас я позвонила тебе. Мне некому больше задать этот вопрос. Кажется, он впервые за наш разговор это понял. Понял, что за помощью я обратилась к ненавистному мне человеку, и удивился этому. Да, Карл Уайтхаус, вонючая ты, гадкая псина в дебильной старой кожаной куртке, настолько сильно я спустилась на дно, что даже поговорить мне больше не с кем. Я могу говорить только с Эйджелом о испорченных кисточках, только с Хелен о клубничной жвачке, только с тренером о форс-плее, но ни с кем о Ванессе Мэй и её проблемах. Поверить не могу, что слушать меня станет только бесячий незнакомец. От этого стало настолько стыдно, что хотелось провалиться сквозь землю. — Думаю, мне пора идти. Я встала и полезла за деньгами в карман. Но Карл перехватил меня под локоть и строго нахмурился, как учительница математики, недовольная моими тестами за семестр. — Подожди… Слушай… Я подумала, что он хочет попросить меня и за его пиво заплатить. Не знаю, что он хотел мне сказать, но в любом случае не то, что он произнёс в итоге: — Никто не сможет тебе навредить, потому что на тебя ничего нет. Ты чиста, виновник уже найден, полиция закрыла дело, а если что-то пойдёт не так, я дам тебе знать. Если он пытался поддержать, то звучало это жидко и неуверенно. Если хотел заставить меня чувствовать себя неуютно, то у него вышло отлично. Карл, видимо, сам это понял, потому что его лицо смешно скривилось после сказанного. Его рука на моём локте ощущалась непривычно твердо, и я выпуталась из хватки, оставляя на столе десятку. Понятия не имею, сколько стоит пиво в барах. Оказавшись на улице, я ощутила сырую свежесть декабря. Воздух показался мне морозным после духоты бара, зато пахло отлично. От пива я отошла по дороге домой и ко мне снова вернулась старая добрая злыдня-Ванесса, шепчущая мне натворить каких-нибудь гадостей. Скажу-ка я Эйджелу выкрасить целую стену в темно-зелёный цвет к Рождеству быстросохнущей краской. Да, точно! Это тебе за твою нерасторопность и безответственность, уродец. И одно это уже повеселило мою злую сущность, но вся прелесть издевательства сошла на нет при виде бейсбольной перчатки, что красовалась в моей стеклянной полке с наградами. На ней стояли росписи всей бейсбольной команды — одна заходит на другую. Мы с Бруксом притащили её ко мне домой прошлым летом и оставили на память. Карл предложил сбежать, но я подумала, что для меня это было бы слишком просто. Как насчёт слегка побороться? О, я это отлично умею! Моя злобная подружка с радостью залепетала от предложения превратить жизнь в Супременте в ад для всех любителей понаркоманить. Я буду линчевать травокура за травокуром, пока все в этой школе не уяснят одну банальную вещь: наркотики — это очень больно.