***
Перед капитанами Хинамори обычно робела — исключение составлял разве что Широ, которого даже капитаном было называть странно, настолько юноша был ей родным, Гин-семпай, который помнился ей еще лейтенантом и был ей хорошим другом, да Укитаке-тайчо, перед добродушной улыбкой которого невозможно было чувствовать себя неловко. Остальных же первых офицеров Готея-13 Момо либо побаивалась, либо так сильно уважала, что тоже боялась — боялась выглядеть перед ними глупо или смешно, боялась выглядеть слабым ребенком, который не умеет за себя постоять, нуждается в постоянной защите и вообще, как такую в лейтенанты взяли? Даже перед своим обожаемым Айзеном-тайчо Момо боялась быть собой — постоянно вежливо говорила, то краснела, то бледнела, едва не заикалась и, наверное, поэтому ее беззащитным ребенком и считали, только она не умела иначе — и больше нервничала даже не в обществе тех, кого боялась (к примеру, Куроцучи Маюри или Кенпачи Зараки), а тех, кого безмерно уважала, как, например, Кьёраку-тайчо, который сейчас вольготно развалился на диване в кабинете своего лейтенанта. Все-таки Кьёраку-тайчо был одним из старейших капитанов Готея-13, сильным бойцом, уважаемым человеком, не без своих слабостей, конечно (Нанао постоянно на него жаловалась) но его достоинства перекрывали недостатки. Он победил самого Примера Эспаду, и это уже говорило о многом. К тому же, он был учеником самого Ямамото-сотайчо, и это уже возвышало хачибантай-тайчо над некоторыми другими капитанами. Правда, сейчас Кьёраку-тайчо не выглядел угрожающим. Он редко на памяти Хинамори выглядел угрожающим и был достаточно добрым, а по рассказам Нанао-сан — еще и безответственным, ленивым и расхлябанным. Момо смутно представляла себе, как можно ругаться со своим капитаном или даже повышать на него голос, сама себе никогда бы такого не позволила, но Нанао — видимо, на правах племянницы — спокойно кричала на Кьёраку-тайчо и ничуть по этому поводу не переживала. Но то Нанао-сан, она храбрее Хинамори, более строгая — не может позволить вольностей даже своему капитану. Момо, правда, и не представляла, в каком случае смогла бы кричать на Айзена-тайчо. На приглашение Кьёраку не стесняться Момо неловко улыбнулась, вошла в кабинет и осторожно присела на край дивана, положив книгу рядом с собой. Нанао же просила подождать — вот она и подождет. А хачибантай-тайчо, как ей казалось, был расположен к беседе. Момо волновалась в его присутствии, но ей нравился Кьёраку-тайчо — он был добрым и веселым человеком, и Момо готова была тянуться к нему, как всегда тянулась к тем, кто сильнее ее самой, как подсолнух, что поворачивает свои лепестки к солнцу. Хинамори мечтала однажды сама стать таким солнцем для своих подчиненных, точно так же согревать тех, кто слабее, давать им силу и надежду — а пока набиралась опыта у старших, согреваясь чужим теплом. На бульканье в рукаве Кьёраку-тайчо Хинамори покосилась с недоверием, и только когда капитан попросил не выдавать его, сообразила, что у него там бутылка саке, а именно за это Нанао-сан с ним и ругается. Момо не знала, осуждает ли она поведение Кьёраку, но думала, что у каждого есть свои слабости и вредные привычки. Слишком идеальные люди зачастую оказываются фальшивками. — Не выдам, — торопливо пообещала Момо, заодно кивнув головой, будто подтверждая свои слова. — Я ничего не видела, — добавила она, зная, что правда не выдаст Кьёраку, даже при том, что Нанао — ее хорошая подруга. Секреты можно иметь ото всех, даже от друзей — этот урок Хинамори преподал тоже Айзен. Так или иначе, а он был ее Учителем — наверное, до сих пор им остался. Чай появился быстро — все это время Хинамори сидела и осматривала кабинет Нанао, но на самом деле взгляд ее то и дело притягивал хачибантай-тайчо. Он был… колоритный. Ни один капитан Готея-13 не одевался столь эксцентрично, за исключением разве что Куроцучи-тайчо, но Куроцучи-тайчо вообще был исключением из всех правил. А Кьёраку… розовый хаори поверх белого, соломенная шляпа — он был яркий. И интересный. И не такой уж страшный. Перед ним и опозориться не так ужасно, скорее всего, просто добродушно рассмеется и забудет промашку. Момо взяла чашку чая, вдохнула аромат напитка и сделала глоток. Приятное тепло разлилось по телу. Стало как-то легче, скованность исчезла, но за конфетами Момо все равно лезть не рискнула — пусть Кьёраку-тайчо разрешил, но конфеты все равно не его, а Нанао-сан. Нанао, конечно, тоже разрешила бы, но как-то не хотелось проверять. Да и конфет не хотелось, в больницу ей часто таскали сладкое — Ренджи старался, как мог, Исане пекла печенье, Кийоне тоже не отставала от сестры, Омаэда передавал пакеты с конфетами — все лейтенанты Готея будто сговорились, чтобы поддержать коллегу. Момо было приятно и ужасно неловко. Она благодарила, краснела, смущалась и делилась со всеми своими сладостями, потому что ей самой столько не съесть. Она уже не так сильно робела, это правда, но все равно не могла придумать, что сказать — и снова краснела, пряча лицо за чашкой чая. Капитан спас ее, самостоятельно начав разговор. Момо посмотрела на книжку, лежащую рядом на диване, и во взгляде ее была нежность, как будто она смотрела на лицо любимого человека. — Это очень интересная книга, Кьёраку-тайчо, — ответила Хинамори, и, забывшись, начала пересказывать сюжет. Сыпала названиями: католики… гугеноты… Варфоломеевская ночь… Сыпала именами: де Ла Моль, Коконнас, королева Маргарита, герцогиня Анриетта, герцог де Гиз, Генрих Наваррский, Екатерина Медичи… Увлеклась настолько, что забыла, что говорит с капитаном, перед которым еще пару минут назад так боялась опозориться. Говорила Момо пылко и воодушевленно, глаза ее горели огнем, и совершенно случайно она пересказала хачибантай-тайчо весь сюжет, закончив на казни Ла Моля и Коконнаса. Украдкой утерла слезу — не могла без слез вспоминать эту сцену. А потом замолчала, внезапно вспомнив, кто ее собеседник. — Да, это была очень интересная книга, — с пылом повторила Хинамори, погладив обложку томика, как если бы тот был живым существом.***
В мире много всего удивительного. Момо убедилась в этом, когда начала читать книжки, и только за это она была благодарна Айзену — он открыл для нее восхитительный мир литературы, даже не один, а множество миров — в каждой прочитанной ею книге содержался целый мир, и свой любимый книжный шкаф в своей же комнате Хинамори давно привыкла считать неким порталом вроде Сенкаймона — подходишь, смотришь на корешки с названиями и именами авторов, гладишь их подушечками пальцев, берешь томик — и погружаешься в мир, описанный на книжных страницах. Сколько их уже было, этих миров, и сколько их еще будет! Момо успокаивало чтение, она любила проводить время, уткнувшись в книгу, но, если бы не ее бывший капитан, ставший теперь предателем, она не полюбила бы читать. Айзен привил своему лейтенанту не только любовь к книгам, но и литературный вкус — Момо не читала, что попало, ей нравились не все книги, читая, она нередко спорила с героями (иногда даже вслух, если в комнате никого не было) и далеко не всегда была согласна с автором. Чтение не раз ее спасало, когда она страдала от боли в ране и брала книгу, мысленно умоляя: унеси меня отсюда. Куда угодно, но подальше отсюда — от белизны стен лазарета, от горького запаха лекарств, от сочувствующих взглядов офицеров… Кьёраку-тайчо тоже смотрел сочувственно, но это сочувствие было всего лишь беспокойством старшего за ребенка. Слишком много лет разделяли капитана Восьмого отряда и лейтенанта Пятого. Момо не считала Кьёраку стариком, но все же он был старше ее на целую жизнь — на сотни жизней. И потому Хинамори смотрела с уважением и даже толикой восхищения — наблюдала, как Кьёраку пьет саке, как лукаво улыбается ей, подмигивает — Момо уже перестала робеть и сжиматься в комочек. Гораздо приятнее читать о битвах и ранениях, чем переживать их самой, хотя, читая, ты ставишь себя на место того или иного персонажа и думаешь о нем — в том и прелесть чтения. Читая о шпагах, Хинамори не могла отделаться от желания пофехтовать таким оружием, хотя вообще к оружию была равнодушна и предпочитала пользоваться кидо, а в крайнем случае — шикаем. Читая о королевах в красивых платьях, Момо хотелось самой нарядиться в такую одежду, посмотреть, как она будет выглядеть в длинном и пышном платье с открытыми плечами и грудью. Читая о смертельных ядах, Момо думала, что это красиво — но бесчестно, как удар мечом в спину. Читая о магии, вспоминала свои занятия кидо и то первое торжество, что она испытала, когда на ладони зажегся голубоватым пламенем шарик — это тоже магия. И жить в книжных мирах иногда Хинамори нравилось гораздо больше, чем жить здесь и сейчас. Здесь и сейчас — раны, разрушения и боль утраты. Здесь и сейчас — пустые глаза Рангику-сан, потерянный и несчастный вид Киры, какой-то нездешний взгляд Хисаги-семпая, и, главное — виновато-болезненный тон Широ, когда Момо пыталась с ним заговорить. Здесь и сейчас — уже не тот привычный для гобантай-фукутайчо мир. Это была ее первая война, ее первая битва с настоящим врагом, который не являлся простейшим Пустым — сражаться с тупыми душами-минус не так сложно, у них нет разума, они не люди. Вступая в Академию Духовных Искусств, Момо думала, что готова не только получать ранения, но и ранить в ответ — их учили этому, учили, что нельзя щадить врагов. Кира не щадил, Ренджи не щадил, Широ тоже не щадил — а Момо было странно и непривычно швыряться смертоносными файерболами в тех, кто выглядел почти как человек. Может, потому и проиграла, что не проявила себя в полной мере, побоявшись смертельно ранить врага.***
Кьёраку-тайчо обнял ее. Он был теплым и от него пахло саке — Хинамори замерла, не зная, как реагировать, когда ее обнимает капитан чужого отряда. Лишь бы Нанао-сан сейчас не вошла — Момо просканировала местность — вокруг кабинета хачибантай-фукутайчо чувствовались только слабые вспышки реяцу пробегающих мимо рядовых. Его руки лежали на ее плечах — как-то спокойнее становилось. Уютнее. Как будто от хачибантай-тайчо исходил теплый свет. И саке — Хинамори даже не думала, что ей предложит выпить капитан. Она пила раньше — не очень много, но все же, за компанию с Ренджи и Кирой, когда они сдавали экзамены в Академии, потом — став лейтенантом и посещая сабантуи, которые устраивала Рангику — там пили все без исключения — но никогда Момо не предлагал саке первый офицер Готея-13. Наверное, это неправильно. Наверное, Унохана-тайчо будет ругаться. Наверное, если узнает Нанао-сан, она снова будет кричать на своего дядюшку. Естественно, никто не обвинит Хинамори — она же просто ребенок в их глазах, слабая, зависимая, ведомая… Момо храбро взяла пиалку и выпила содержимое, ощущая тепло, появившееся в теле. Хороший саке — она в алкоголе не разбиралась, но вкус того напитка, что обычно приносил Ренджи, был хуже. — Спасибо, Кьёраку-тайчо, — радостно улыбнулась Хинамори.***
В одиночку — никак. Это Хинамори поняла в ту минуту, когда Хисаги-семпай приказал младшекурсникам бежать и остался один на один с Пустыми, которые до этого убили Канисаву и смертельно ранили Аогу. С тех пор Момо никого не бросала в одиночестве, если могла остаться рядом. Обычно ее общество не отвергали, принимали — иногда даже с благодарностью! — улыбались в ответ на ее улыбку и поверяли ей свои печали, очень уж располагала внешность Хинамори для откровенности; девочка-цветочек, что с нее взять. В одиночку справляться очень трудно. Она не стремилась решать свои проблемы самостоятельно — поделилась своими сомнениями и страхами с Кьёраку-тайчо, а если бы застала на месте не его, а Нанао-сан, поговорила бы с ней… А Широ… Он хотел справиться со всеми своими бедами сам. И ладно бы только со своими — он и проблемы Момо забирал себе, как будто их боль была общей. Как будто он чувствовал то, что чувствует она. Интересно, у Кьёраку-тайчо и Укитаке-тайчо тоже так? Так происходит между всеми лучшими друзьями? — Так у всех? — вырвалось все-таки, не осталось внутри. Хинамори виновато моргнула, спеша объяснить: — Так у всех близких друзей? Мы с Широ… Хицугаей-тайчо… друзья детства, — она словно оправдывалась, — и он всегда меня защищал… Я подумала… У вас тоже есть лучший друг… У всех — так? Солнце начинало пригревать, и Момо уставилась на танцующие в его свете пылинки. Теплый день выдался, приятный. Сейчас хорошо бы где-то погулять, наверное. Хинамори в такие дни любила навещать бабушку, приносить ей еду, готовить вместе с ней. Любила прогуливаться по окрестностям Джунринана, знакомым с раннего детства и таким родным. Или — тренироваться, оттачивая очередной Сокацуй или Бьякурай. Впрочем, нынешнее времяпрепровождение тоже нравилось Момо — рядом с Кьёраку она неожиданно расслабилась, саке приятным теплом согрело тело, в голове перестала пульсировать непонятная боль над левым виском. — Вы такой добрый! — выпалила Хинамори и покраснела — возможно, даже та первая пиалка саке была лишней и успела ударить маленькой гобантай-фукутайчо в голову. Она тут же испуганно замолчала, вся сжавшись, а потом, поняв, что ее не собираются ругать, расслабилась и пояснила: — Нанао-сан неправа, когда говорит, что вы безответственный. То есть… я не знаю точно, какой вы… но вы добрый! И я думаю, что Нанао-сан очень повезло с дядей, — щеки Момо залились румянцем еще сильнее. Нанао-сан и не подозревала, как здорово в этом мире иметь родного по крови человека. У Момо была бабушка — она любила ее больше всех на свете — у Момо был Широ — его она тоже любила больше всех на свете, но по-другому — но бабушка и Широ не были ей родными по-настоящему. Разницы, конечно, нет, но если копнуть глубже — Хинамори была сиротой, и некому ей было заявить «Мы же одной крови!» — Извините, — смущенно пробормотала Хинамори. — Наверное, я немного опьянела. Не знаю, какие принимаю лекарства… вдруг это как-то влияет.***
— Я… нравлюсь Хицугае-куну? — с искренним недоумением спросила Момо, которая успела пригреться в объятиях хачибантай-тайчо, и не слишком внимательно слушала, что тот ей говорил. Зря не слушала, наверняка капитан Кьёраку говорил важные и интересные вещи, но в невнимательности Хинамори была виновата не она, а саке, что приятно дурманило голову и не давало сосредоточиться. Поэтому Момо выцепила фразу из контекста, услышав только «ты нравишься Хицугае-куну» — и тут же энергично замотала головой из стороны в сторону, потому что не считала, что это так. Она нравится Широ-чану? Да он же ее постоянно поправляет и называет глупой! Требует, чтобы она звала его только «Хицугая-тайчо», хотя они выросли вместе и такое четкое соблюдение субординации в их отношениях, как думала Хинамори, вовсе не так обязательно — к тому же, Тоширо не стесняется звать ее дурочкой, хотя, по собственным поправкам, должен называть ее «Хинамори-фукутайчо», раз уж об этом речь зашла; вежливость — палка о двух концах. Да и в детстве так же было — Момо ерошила серебристые волосы, а их обладатель гневно хмурил брови и злился на нее за то, что она якобы ведет себя с ним, как с ребенком. Но всегда защищал ее. Убивал пауков, когда она их боялась после сказок бабушки про йорогумо, не давал детям из деревни отнимать ее сладости — особенно когда выяснилось, что Хинамори испытывает голод, и, когда в Джунринане появилась большая собака, которой вздумалось порычать на Момо, прогнал псину палкой, хотя тогда Хинамори как раз сильно и не испугалась. И с тех пор — всегда, стоило Момо попасть в опасность, пусть даже самую незначительную, Широ бросался ее выручать. Но… неужели она ему правда нравится? Явно саке сказывался — сердце Хинамори сладко заныло, и она улыбнулась своим мыслям, удобно устроившись рядом с Кьёраку-тайчо. Она уже не боялась его, не думала о его звании, о его значимости в Обществе Душ и о том, что он — дядя Нанао-сан — ей просто было тепло рядом с ним, и это было самым главным. — Я не думаю, что нравлюсь ему, Кьёраку-тайчо, — смущенно улыбнувшись, проговорила Хинамори, и протянула руку, чтобы выпить еще саке. В пиалке оставалось немного — ой, зря, наверное, Момо решила пить, ой, как зря, ей совершенно точно попадет от Уноханы-тайчо, да и Нанао-сан, если увидит, не одобрит, и — самое обидное! — виноватой в итоге окажется не Хинамори, а Кьёраку-тайчо, хотя его вины здесь нет ни в коем случае, не силком же он лил саке в рот Момо — сама согласилась, сама приняла решение, пусть даже глупое и неправильное, как все свои решения до этого; Хинамори стало грустно. — Мы выросли вместе, и поэтому он защищает меня, — опустив глаза, призналась Момо. — Я иногда думала о… ну… вы понимаете, Широ-чан вырос, и стал симпатичным… Он стал красивым. Хинамори не раз любовалась и лицом юноши, и его яркими бирюзовыми глазами, и блеском серебряных волос — но разве это что-то значит? Если он даже и нравится ей — хотя он ей совсем не нравится! — то она точно не может его привлекать. Да и как? Особенно учитывая то, что Хицугая все время находится в компании Рангику-сан, а Рангику-сан — самая красивая женщина на свете, и в ее присутствии все остальные меркнут, как свет яркой электрической лампы затмевает собой огоньки едва тлеющих свеч. Момо и была такой свечой — едва тлеющей. Ни привлекательной фигуры, ни красивого лица, ни глаз, в которых можно утонуть, ни длинных пышных волос — не раз Хинамори с завистью смотрела на грудь Мацумото, на копну ее огненно-рыжих локонов, на пухлые губы — и думала: мне бы стать такой, хотя бы на пару минут. Потом Момо одергивала себя, напоминала себе, что это — не главное в жизни, что она в первую очередь — шинигами, лейтенант, солдат… — А я… некрасивая, — усмехнулась Хинамори краем губ, не зная, почему и зачем она говорит это здесь и сейчас. Ох, не стоило пить саке, помнила ведь еще со студенческих лет, что алкоголь развязывает ей язык! Да и пьянела Момо всегда быстро — сколько раз Ренджи или Кира тащили ее обратно в Гобантай на спине, Хинамори считать не бралась, но часто, очень часто. Каждый раз, беря в руки пиалку саке, Момо гордо считала себя взрослой — и каждый раз терпела фиаско. Но все же во всем виноват был только саке. В трезвом состоянии Хинамори и не подумала бы жаловаться и, упаси Боже, открывать свои сокровенные секреты кому-то едва знакомому, пусть и приятному на вид — а именно таким и был Кьёраку-тайчо — располагающим к себе, но все же незнакомым и, как бы ни печально — чужим. Он не должен был выслушивать ее излияния, должен был давно уже одернуть, сказать, что ему это вовсе не интересно, но… Не одергивал. Хороший все-таки человек Кьёраку-тайчо.***
Жаловаться Момо никогда не любила. Думала, что в том, кто жалуется, есть что-то жалкое, думала, что воину не пристало ныть, как девчонка, несмотря на то, что именно девчонкой и являлась. Думала, что раз взяла в руки меч, то должна соответствовать и быть сильной, храброй и несгибаемой — брала пример с Сой Фонг-тайчо и Уноханы-тайчо, восхищалась ими, двумя разными своими идеалами женщины: грозной воительницей и нежной врачевательницей, сама пока не решила, какой ей больше хочется быть, но уж точно — не слабой и несчастной. Не сказала бы о своих сомнениях и печалях никогда и никому! — замкнулась в себе после предательства Айзена, ненадолго, но все же замкнулась, пока ее не расшевелила вся дружная компания лейтенантов: Кира заметил, что Момо грустная, а Ренджи и Рангику-сан решили это исправить. Но одно дело — сказать о своих проблемах хорошему другу, и другое — надоедать жалобами на жизнь взрослому и наверняка занятому своими делами человеку. Но саке был отпит, попал в организм, ударил в голову и действовал хотя и медленно, но верно. Момо даже не заметила, что сидит в объятиях Кьёраку-тайчо как-то двусмысленно, что он касается ее плеча и его рука лежит у нее за спиной. В конце концов, ничего страшного в этом нет. Так она могла бы сидеть с Ренджи, Кирой и даже Рангику-сан… Только с Широ, наверное, не смогла бы — постеснялась. И он бы точно постеснялся. Почему — Момо слабо себе представляла, объятия были совсем невинными, но все-таки. Тепло от тела хачибантай-тайчо согревало ее почти так же, как и саке, только снаружи, а не изнутри. Момо смотрела куда-то в сторону и чувствовала, что ее щеки покрываются румянцем — не от близости мужчины, от комплимента. Она настолько уважала Кьёраку, что не стала бы расценивать его, как, упаси Боже, романтический или, дважды упаси Боже, сексуальный объект — но он говорил ей приятные вещи, и гобантай-фукутайчо буквально таяла, слыша такие красивые слова в свой адрес. Но раз заикнулась о внешнем виде, то речь уже о нем и зашла. Глаза Хинамори стали еще больше, и в них появился нетрезвый блеск, а рука уже тянулась к пиалке, чтобы отпить еще саке — новость о том, что она красива и очаровательна, непременно нужно было отметить. — Вы не старый! — энергично возразила Момо и даже на месте немного подпрыгнула. — Вы… опытный! — безапелляционно заявила она, допивая саке из пиалки. Пару капель все-таки выплеснулось на диван, но кого это волновало? Хинамори точно волновать перестало. — А как это вы меня уведете? — наивно спросила она, вертя в пальцах пустую пиалку. Только спустя пару секунд до гобантай-фукутайчо дошел смысл шутки. Это же шутка была? — Ой, — испуганно сказала Момо. — Вы имели в виду… вы это имели в виду? Но… Мы с Широ… Между нами ничего нет! — она торопливо принялась оправдываться, еще больше покраснев — даже уши уже пылали. — А вы… И я… Вы же меня совсем не знаете! И я вас не знаю! — вдруг шутка была и не шуткой вовсе? Хинамори и так была чересчур мнительной, а алкоголь только усугублял ситуацию, — Я не могу так! — виновато призналась Момо, глядя в пустую пиалку. — Это нарушение субординации, это неправильно… Она бы давно уже сбежала подальше в самом быстром шунпо, на какое была способна, оставив книгу — все равно Кьёраку-тайчо передаст ее Нанао-сан — но почему-то не сбегала. Тело будто оцепенело. Вставать не хотелось совершенно. Хотелось валяться на диване, греться и пить саке.***
Когда-то, в детстве, Момо нравилась одному мальчику — сыну соседки. Его звали Чоджиро, и он всячески пытался завоевать расположение Хинамори — рисовался перед ней, вертя в руке игрушечный меч, делился с ней конфетами, постоянно выбирал ее в свою команду первой, когда дети играли в мяч. Он был высоким, худым, темноволосым, и, по сути, в нем не было ничего особенного, кроме желания понравиться, но почему они с Хицугаей однажды подрались — Момо не знала. Вроде и делить им было нечего, и не ссорились — просто в один прекрасный день Широ решительно подошел к Момо и Чоджиро, отодвинул Хинамори в сторону и от души врезал ее другу снизу в челюсть. Тот в долгу не остался. Момо пришлось их разнимать и звать бабушку, но, к счастью, все обошлось парой ссадин. Больше Чоджиро с Момо не заговаривал, а потом его съел Пустой. Обычное дело — тех детей, что убегали в лес поглубже, часто поедали души-минус. Момо плакала, узнав об этом, а Тоширо хмурился — и тем же вечером он пообещал Хинамори, что всегда будет ее защищать. Но она ведь не от страха за свою жизнь плакала. Воспоминания проносятся в голове крылатыми стаями птиц. Момо сжимает в пальцах пиалку саке, подносит к губам и делает еще глоток, наслаждаясь и вкусом, и приятным головокружением, и теплом тела Кьёраку, чей бок такой мягкий и удобный для ее спины. Хороший человек хачибантай-тайчо, очень хороший, а она и не подозревала. Не думала, что настолько сильный и занятой капитан снизойдет до того, чтобы вот так сидеть с ней и пить саке. Кьёраку-тайчо как будто совсем не важны никакие правила. Обнимает ее, саке подливает… Говорит с ней так по-доброму — в последний раз с Момо таким тоном говорил Айзен, но Айзен уж точно не был искренен. Впрочем, тогда-то Хинамори ему верила, верила, как никому другому… Вдруг Кьёраку-тайчо тоже только притворяется хорошим? Вдруг у него есть свои тайны и скелеты в шкафу? Наверное, всю свою оставшуюся жизнь Момо будет подозревать всех и каждого, даже тех, кого знает хорошо, даже тех, кому верит безоговорочно. Широ-чан — даже он в глазах Хинамори иногда представал опасностью. И Кьёраку тоже мог оказаться и предателем, и подлецом, несмотря на то, что он красиво улыбается и говорит хорошие вещи. Айзен тоже мило улыбался, тоже заботился о Хинамори и поддерживал ее, разве что саке не поил… «Нет, Кьёраку-тайчо хороший», — Момо напряглась разве что на секунду, а потом опять обмякла и отпила еще глоток.