я покидаю чертог запретный, чтобы опять за тобою вернуться. слышишь грозу через сумрак рассветный? тучи сегодня весною прольются. неодолимое сказано слово, рушатся стены и рвутся оковы — я отпускаю тебя на волю
Она подготовилась, как только могла. Просчитала все: время (глубокая ночь), отсутствие вокруг других шинигами, ослепление охранников с помощью Хакуфуку — сейчас они лежали в стороне, связанные бакудо, но связанные только ради уверенности, что ничего не помешает — сознание младших офицеров было замутнено отлично исполненной демонической магией. И уж точно никто в Готее-13 не мог допустить мысли, что лейтенант Пятого отряда не спит сейчас в своей постели или не заполняет вечные отчеты, что уже стало притчей во языцех — Момо и так любила свою работу, а с недавних пор заслужила репутацию трудоголика, постоянно возясь с бумагами да покрикивая на своего безответственного капитана, который, в свою очередь, часть положенной ему работы благополучно спихивал на фукутайчо — до поры до времени, пока Хинамори не срывалась и не стояла у него над душой, вооружившись тяжелой чернильницей, пока Хирако витиевато ругался и писал. Ругался, не произнося ни одного нецензурного слова — Момо заслушивалась даже. Но сейчас Хирако спал. Спали все — когда Хинамори невидимой тенью выскользнула из Пятого отряда, темнота тут же скрыла ее силуэт. Момо была рада этому — ночь выпала лунная, светлая, но гонимые ветром облака то и дело закрывали луну, что позволяло Хинамори быть незаметной. На нескольких встречных дежурных офицерах лейтенант уже почти привычно использовала Хакуфуку, а свою реяцу скрывала так тщательно, что никто не смог бы ее почувствовать — даже сам Айзен, Момо была в этом уверена. Она бежала по темным улицам Сейретея — совсем как тогда, когда выслеживала Широ, чтобы напасть на него. Тогда Хинамори совершала невероятно глупую ошибку. Совершала ли она ошибку сейчас? Да. Несомненно. Только эта ошибка была продуманной — не ошибка, а решение. Правильное или неправильное — еще предстоит выяснить. Одно Момо знала: Айзен заслужил смерти — кровью смыть свои грехи и заплатить своей жизнью за другие, погубленные им жизни. И, если Айзен не может умереть, даже если вдруг захочет — то и смысла мучиться ему нет. В конце концов, сам он никого не мучил. Своих врагов ее Учитель убивал, но не применял к ним жестоких пыток. А заключение в Мукене, в темноте и холоде — это самая изощренная и жестокая пытка из всех возможных. Она думала, что никто не узнает о том, что она причастна к побегу опаснейшего преступника. О ее истинной силе не подозревал никто — Момо начинала понимать Айзена, который скрывал все свои возможности за доброй улыбкой и блеском очков. Так проще, гораздо проще. Носить маску оказалось неожиданно удобно. Сердце болело только от воспоминаний о Хицугае — если он узнает, если он догадается, он никогда ее не простит. Значит, нельзя, чтобы он узнал, только и всего. Так просто. Очередной урок, который преподал ей Айзен, сам того не подозревая.***
Момо быстрыми шагами спускалась вниз, но не спешила зажигать кидо — она уже знала дорогу, знала, куда идти и не хотела выдавать свое присутствие раньше, чем это потребуется. Летела вниз по ступенькам легкокрылой пташкой, и сердце ее билось о клетку ребер, как маленькая пойманная в неволю пташка — Момо не боялась, что не справится, но волновалась именно потому, что знала — она справится. Она много читала об этом, она тренировалась, как могла, она была уверена в себе и своих силах... И ее пугало это, пугала та сила, которую Момо в себе обнаружила. Остановившись, Момо поднимает руку, и на ее ладони вспыхивает яркий огонек кидо, освещая решительное лицо, упрямо поджатые губы и горящие темным огнем глаза. Оставляет кидо висеть в воздухе, как светильник, а сама смотрит на Айзена, словно все еще колеблется, стоит ли давать свободу столь опасному... существу. Называть его шинигами и, тем более, человеком, уже неправильно. Бог?.. Кто знает. В любом случае — Учитель. Она многим ему обязана и сейчас разом отдаст все свои долги. — Здравствуйте, — сухо отвечает Хинамори, привыкшая к вежливости даже в таких ситуациях. Она приступает к делу немедленно — нет времени на пустые разговоры и объяснения. Поднимает руки, плетя хадо, которое так тщательно учила — применяет его на практике впервые, но не сомневается, что у нее все получится. Шепчет что-то себе под нос, закрывает глаза, полностью сконцентрировавшись на заклинании — и вдруг вся ее маленькая фигурка вспыхивает ярким алым пламенем. Момо улыбается краем губ, чувствуя, как сила льется через ладони, делает шаг вперед и берется руками за решетку, перенося огонь со своего тела на бакудо, которым связан Айзен. Под напором огня клетка сдается — железо плавится, как и ограничения, которые поставили тюремщики. Хинамори хочется смеяться — громко и истерически, потому что получается, черт возьми, получается! Волосы выбиваются из пучка-оданго и взмывают вверх от внезапно поднявшегося ветра. Бакудо поддается все лучше, исчезает миллиметр за миллиметром, медленно, но верно. Реяцу Айзена высвобождается — но оно не вредит Хинамори. Пламя, которым окутано ее тело, отражает, кажется, все, защищая свою хозяйку. Это не банкай — но очень на то похоже. Момо взмахивает руками, говорит заклятие громче, почти кричит — ее все равно услышит только Айзен — и пламя, кажется, наполняет собой весь Мукен, каждый его уголок, каждый квадратный миллиметр пространства. Огнем охвачено всё и все — и Хинамори, и Айзен. Ленты на его теле не исчезают, но теряют свою силу, больше не сдерживая реяцу Учителя. Последнее слово заклинания Момо выкрикивает во весь голос — и пламя ослепительно полыхает, а потом... А потом Момо отводит упавшие ей на лоб волосы, торжествующе улыбается и смотрит на Айзена, который все еще сидит в кресле — но уже не скованный. Он может встать и уйти. Он свободен. Она его отпустила. — Вот и все, — говорит Хинамори, переводя дыхание, — Но вам лучше скорее уйти отсюда. И скройте свою реяцу. Когда войдете в шунпо, я отправлюсь с вами... прослежу. На самом деле это просто предлог остаться немного дольше с Учителем, но какая разница?***
Гордость переполняет все ее существо. Столько училась, как не училась ни перед одним экзаменом, боялась ужасно — хотя делала вид, что не боится, что уверена в себе — все равно боялась, ведь одно неосторожное движение, одно неловкое слово — и огонь вырвался бы из-под контроля, пожрал бы и ее, и Айзена, но ему-то что, бессмертному — а Момо сгорела бы, как щепка. Но Тобиуме защищала ее, страховала, давала ей свою силу, и огонь, который излучало хадо Хинамори, не только уничтожал — он заодно и защищал ее, и если бы в момент исполнения заклинания кто-то атаковал Момо мечом — клинок бы остановился о плотную стену огня, не давая навредить своей хозяйке. Однако Момо не сгорела, и более того — отпустила на волю самого опасного преступника в Обществе Душ. Как же будет злиться Кьёраку-тайчо! А как рассердится Хирако-тайчо… Если они узнают. Но они не узнают. Охранники очнутся после Хакуфуку и будут думать, что они просто заснули на карауле — не самое лучшее оправдание для шинигами, поэтому, скорее всего, они соврут, скажут, что их вывели из строя, что атаковали, может, даже ранили. Будут еще и похваляться своим героизмом. Момо немного разбиралась в людях — так, как ее учил Айзен. Она стояла на месте, тяжело дыша, не спешила собирать волосы в пучок, предоставив им свободно струиться по плечам, и смотрела на Учителя — тот провел рукой по волосам, забирая их назад и делаясь таким непохожим на того капитана, к облику которого привыкла Момо, встал, медленно подошел к ней — Хинамори замерла и сердце ее забилось быстрее, пришлось напомнить себе, что Учитель безоружен, что при нем нет меча, он не сможет сейчас пронзить ее клинком, а если попытается убить по-другому, то Момо сможет на этот раз дать ему отпор: она уже приготовилась резко отпрыгнуть назад, вскинуть руки и послать в Айзена Сокацуй, но он не стал причинять ей вреда — обнял, совсем как тогда в Совете Сорока Шести, и, вопреки ожиданиям, вместо удара кидо или просто рукой — поцеловал ее в лоб. Это было так… непривычно. Раньше Айзен ограничивался только тем, что гладил Момо по волосам, и даже не гладил, а просто клал ладонь на ее макушку — а теперь его сухие губы коснулись ее лба, и хотя это был невинный и отеческий поцелуй, Хинамори не сдержалась от дрожи. — Идемте, — смущенно сказала Хинамори. — Не беспокойтесь, охрана жива. Они под Хакуфуку. «Может, стоило убить?» — мелькнула в голове Момо непрошеная мысль, но она отогнала ее. Хватит с нее грехов. Айзен на свободе по ее вине — это уже достаточное преступление, не хватало еще и убийства до кучи. Одно дело — убивать квинси, и совсем другое — убивать своих соратников; Момо и не смогла бы, и рука бы у нее не поднялась, наверное, хотя на квинси же поднималась… Хинамори шла следом за Айзеном, который прекрасно ориентировался в темноте — привык, видимо, за все это время заключения — и сорвалась в шунпо следом за ним. Даже не отстала ни разу.***
Они остановились где-то уже в Руконгае, в лесу, где благоухал жасмин. Ночь выдалась душистой и свежей, в небесах сияла луна, вокруг нее мерцали звезды, на которые они с Айзеном раньше любили смотреть вместе, и он учил Момо звать их по именам: она узнала ковш Большой Медведицы, узнала яркую Полярную Звезду, узнала немного красноватый по сравнению с другими звездами Марс… Перевела дыхание, и убрала наконец с лица мешающие пряди, отведя их за уши. Осмотрелась по сторонам, но ночной лес был тих и безмолвен, даже крики сов не раздавались в воздухе — ничто не нарушало благостную тишину; цикады проснутся ближе к лету, а птицы, вероятно, затаились, напуганные присутствием шинигами. — Куда вы теперь пойдете? — спросила Хинамори, прожигая Айзена внимательным взглядом и думая, готова ли она в случае чего пойти за ним — и понимая, что не готова. Она выпустила его из сострадания, но не собиралась становиться на его сторону. И не собиралась выпускать его из поля зрения, потому что теперь в какой-то мере была ответственна за него и его поступки. Момо думала, что после того, что она для него сделала, Айзен обязан быть с ней откровенным; минимальная благодарность, больше которой Хинамори требовать не станет. — Как вы понимаете, о ваших планах я никому не скажу, — Момо нахмурила бровки, — потому что это ставит под удар и меня, а я не планирую попадать в Улей. Так что просто скажите мне правду. В кои-то веки, — она горько усмехнулась. Вдалеке раздался крик ночной птицы, и от этого Хинамори стало почему-то спокойнее.***
Вдруг Момо накрывает ясное осознание: Айзен не знает. Не знает, куда ему идти, как поступить и как использовать подаренную свободу — не он ведь планировал свой побег, а одна лишь Хинамори. И действовала Хинамори исключительно по собственному почину, не под чужим влиянием и не под гипнозом Кьёки Суйгецу — решение освободить Учителя было самостоятельным, осознанным, тщательно взвешенным и продуманным. Момо просчитала каждую деталь… кроме того, что будет делать Айзен, когда окажется на свободе. Дальше Момо полагалась на то, что Учитель сам выберет свой путь, но сейчас поняла — его никто и нигде не ждет. В Сейретее показываться невозможно, в Руконгае — тоже опасно, в Уэко Мундо бывшему Владыке рады тем более не будут, а в Генсее… Что ж, Генсей — это какой-никакой, а выход, но и там бывают шинигами, забирая души и убивая Пустых. Если бы у Айзена еще была Кьёка Суйгецу — он бы мог воспользоваться гипнозом, взять себе другую личину, но нет — не было занпакто, Момо знала, что Учитель его разбил под тем предлогом, что ему не нужен духовный меч, когда он обладает Хогиоку. И это — тоже чудовищно: разбить часть своей души! Момо никогда не пошла бы на такое, скорее погибла бы сама, чем позволила исчезнуть Тобиуме… А Айзен вот так, хладнокровно, избавился от меча, что верно служил ему сотни лет! «Чудовище», — думает Хинамори, глядя на Учителя, и ужасается тому, что сама же, своими руками выпустила это чудовище на волю. Но вспоминает ощущение его сухих губ на своем лбу, и понимает — не все еще потеряно в Айзене. Он уже не смог бы обмануть ее — Момо стала подозрительной, а потом эти зачатки паранойи переросли в обычную чуткость к людям, еще более развитую, чем раньше. Хинамори понимает, что Айзен ей благодарен. А еще понимает, что ей выгодно привязать его к себе узами благодарности: мол, я помогла вам, и поэтому вы должны меня слушаться. Момо ничего не хочет от Учителя — кроме гарантии безопасности, гарантии того, что он не развяжет новую войну за власть над миром. Гарантии его послушания. Подумать только — Хинамори, едва заметный лейтенант Пятого отряда, может заполучить в свои руки власть над самым опасным преступником в истории Готея-13! Это не может не льстить. В конце концов — разве не Айзен ее этому учил? Разве не он прививал ей эти качества, взращивая идеального последователя? Только потом что-то пошло не так, и творение перестало повиноваться создателю, выходя из-под его контроля, получая собственные желания и стремления, разнящиеся с желаниями и стремлениями своего творца. Душа ребенка — как тесто, что вылепит взрослый — то и получится, а Момо под руководство Айзена поступила именно ребенком — подростком с сияющими глазами и отчаянной, незыблемой верой в дружбу и честь. Верила и теперь — только уже с оглядкой на собственный жизненный опыт, что появился с прожитыми годами. Странное дело: Момо провела в Мукене не так много времени, но ей кажется, что она тоже освободилась из тюрьмы — дышит полной грудью, во все глаза рассматривая пейзаж. Ночь напоена звуками, запахами и дуновениями ветерка — тишина сменилась шуршанием листвы, далекими криками совы и едва слышимым шорохом в траве, что создавали, вероятнее всего, ежи или полевые мышки. Если ей, Момо, так хорошо сейчас, то она даже представить себе не может, насколько хорошо Айзену, что находился в Мукене гораздо дольше — в темноте и холоде. И ей снова его жаль. — Мы можем пойти к моей бабушке, — говорит Хинамори. — В Джунринан. У нее точно есть еда, и переночевать там можно. Вы скроете реяцу и вас никто не вычислит, и вы получите время на раздумья, куда пойти дальше. Широ вряд ли навестит бабушку в ближайшее время, потому что он уже заходил к ней вчера, да и занят в отряде. Бабушка — человек разумный, и если внучка попросит ее молчать о ночном госте — не скажет никому и ничего. Подозревать же в случае провала старую и почтенную душу-плюс тоже никто не станет. Хинамори протянула Айзену руку ладонью вверх, приглашая его идти за собой, и улыбнулась — широко, радостно. Подумала: смотрите, я все еще могу улыбаться, несмотря ни на что. Смотрите, я больше не плачу и не боюсь вас, я воспринимаю вас, как равного, а не как божество. Смотрите, вы меня не сломали, и вам не удастся сломать меня никогда, именно потому, что я больше не вижу в вас существо высшего порядка, а вижу лишь усталого и потерянного человека, который не знает, что ему делать дальше. — Я заварю вам чай с чабрецом, — обещает Хинамори, помня, какой именно чай всегда предпочитал бывший капитан. «Я больше не люблю вас. Я уважаю вас — да, уважаю, но не как наставника, а как достойного противника. Я освободила вас — но я найду способ, как держать вас в заданных мною рамках. Вы сами учили меня этому», — думает Момо. В крайнем случае, ее поступок можно истолковать, как очередное влияние жестокого преступника на разум маленькой и бесконечно влюбленной в него девочки. Хинамори понимает, что при надобности сумеет разыграть и это — при желании в ее глазах отразится непритворный ужас, она будет плакать, просить прощения и причитать, что не хотела, что снова оказалась жертвой, марионеткой в чужих руках… И самое главное — ей поверят, потому что так будет легче для всех. Тоширо точно примет сторону подруги детства, не в состоянии даже вообразить, что она могла действовать по собственному желанию. Точно так же на сторону Момо встанут все лейтенанты, с которыми она дружила — все тринадцать из бывшего состава: Абараи, Кира, Нанао, Мацумото, Кучики, Омаэда, Исане, Кийоне… Все они поручатся за невиновность Хинамори. Поэтому она чувствует себя в безопасности, умело скрывая реяцу и не переживая, что ее заметят и вычислят. Идеальное преступление.