кто мы? незнакомцы из разных миров или, может быть мы случайные жертвы стихийных порывов?
Они все рады были ее видеть. Все солдаты Гобантая, все, кто находился под ее командованием — стоило Момо вступить на территорию Пятого отряда, как ее окружила толпа знакомых улыбающихся лиц, зазвучали голоса, приветствующие ее, интересующиеся ее самочувствием, выражающие свое неподдельное счастье снова видеть лейтенанта. Момо улыбалась в ответ — всем — махала рукой, кивала, смущенно краснела, уверяла, что не стоит волноваться, что она в порядке, и это была правда. Унохана-тайчо отпустила Хинамори насовсем — ей больше не требовались даже перевязки, на месте раны — тонкий шрам розовой полоской на бледной коже, перечеркивающий солнечное сплетение, и только. Шрамы для воинов — это нормально, пусть воины и выглядят, как маленькие хрупкие девушки. Шрамы на теле — нормально, как и шрамы на душе. А на душе… пустота ли? Отчаяние? Обида? На самом деле — нет. Ничего из вышеперечисленного. Скорее… радость, что все обошлось. Айзен получил по заслугам и заключен в Мукен, его армия перебита либо сбежала обратно в Уэко Мундо, и Момо тоже, наконец-то, сбежала от больничной белизны и горьких лекарств. Теперь она снова — лейтенант Пятого отряда. А еще у Пятого отряда теперь есть новый капитан, которого Хинамори пока и в глаза не видела. Знала, что его зовут Хирако Шинджи — и, собственно, все. Она не собиралась сближаться с кем-то незнакомым — доверять людям стало внезапно сложно, и одно дело — доверять уже близким, а совсем другое — говорить с человеком, которого видишь впервые. О Хирако Шинджи Момо знала мало. Помнила из рассказов Кьёраку-тайчо и прочитанных архивов, что он был капитаном Гобантая до Айзена, потом внезапно стал наполовину Пустым по вине того же Айзена, его и остальных вайзардов приговорили к казни, но им удалось сбежать вместе с Урахарой Киске и Шихоуин Йоруичи. Но это было сто лет назад. Преданья старины глубокой для Момо, которая в то время даже не думала о карьере в Готее-13, а играла с Широ едва ли не в песочнице. Сейчас же… Да, уже взрослая, другая — пожалуй, глаза немного изменились. Взгляд стал острее, внимательнее, темнее — улыбка только такой же осталась. И вина в груди уже не щемила — Широ-чан не смотрит с болью, не проливает кровь, не умирает больше из-за нее. Война закончилась. Вот и чаем пахнет совсем так же, как пахло раньше. Пряно, сладко… Момо сидит на террасе, глядя на небо. У зажженной лампы вьются легкие мотыльки, что не подозревают о смертоносности и опасности для них огня. Небо темнеет — сумерки окутывают Сейретей. Цикады кричат почти оглушительно. Чашка чая в руках греет ладони, но это вовсе не приятное тепло — погода скорее жаркая, чем холодная, лучше бы пить что-то прохладительное, а не чай, тем более — заваренный так, как она всегда заваривала для Айзена. Столько-то заварки, немного меда, нагревать, перемешивать… бесит! Она все это время таскала чай мерзкому предателю, своему жестокому убийце — улыбалась ему, ничего не подозревая, обожала его, как некое божество, бегала за ним… И вот все перевернулось, у нее уже другой командир, а чай все равно тот же, и пахнет так же, и… Раздражает! Со звоном чашка разбивается о деревянный пол. Чай растекается и впитывается в половицы. Момо смотрит куда-то в пустоту и не видит ни сада, ни неба, на котором проявляются огоньки звезд, ни лампы, около которой вьются и находят свою смерть мотыльки. Момо вообще ничего не видит, кроме блеска стекол в очках и крови на руках. И голос. И его реяцу. И мягкая ладонь на ее волосах. Айзен-тайчо, черт его побери. Как же ей вытравить его из своей души, какими ядами, какими таблетками? Ненависть ведь тоже чувство, а она должна его забыть! Совсем забыть! Жить дальше!.. Тем более, его место уже занял другой — в ранге Готея, конечно, не в сердце Хинамори — но все равно другой. И эта новая, другая реяцу заполняет собой террасу — такой уровень духовной силы может принадлежать только капитану. Окликать так ее тоже может только капитан. Момо оборачивается, и невольно распахивает и без того огромные глаза еще шире. Ее капитан… странный. Сутулится сильно, но ладно, это не так уж и плохо. Лицо у него… не всем быть красавцами, конечно, но всерьез такие лица воспринимать сложно. Волосы… такие, как золото, короткие, подстрижены на необычный манер. И веет от него чем-то чужим, чужеродным, нездешним — вайзард, вспоминает Момо. Наполовину шинигами, наполовину Пустой. Разницы-то никакой нет — была бы разница, Ямамото-сотайчо не вернул бы ему звание — но все равно… Интересно, думает Момо, как Кира справляется с новым капитаном-вайзардом. Хисаги-семпай рад без памяти, все время хвалит Мугуруму-тайчо. Но они — ее друзья, остальные брошенные лейтенанты — своих новых командиров уже давно увидели, познакомились с ними, даже поладили. А Хирако ни разу не пришел к Хинамори в лазарет. «Я ему не понравлюсь», — тяжелая мысль заставляет карие глаза снова потемнеть. «Он мне тоже не нравится», — следующая мысль поражает Момо. Она раньше и предположить не могла, как собственный капитан может не нравиться. Но раньше ее капитаном был добрый, всепонимающий и лучший на свете Айзен, а теперь… — Здравствуйте, Хирако-тайчо, — подчеркнуто-официальным тоном говорит Хинамори. — Извините, я… чашку разбила. Сейчас уберу.***
Когда занимаешься делом — всегда легче, это Момо знала давно, еще со времен поступления в Академию. Когда вместо того, чтобы сидеть, думать и копаться в себе, делать что-то руками — всегда легче. Поэтому, когда в жизни Хинамори появились проблемы и поводы для раздумий — она тут же научилась у бабушки готовить, поступив в Академию — полюбила письменные работы и практику, став членом Пятого отряда — начала тренироваться едва ли не усерднее всех остальных, до кровавых мозолей на ладонях. Тогда думы были другими — детскими, конечно, глупыми, но в то время проблемы Хинамори казались ей сложными, серьезными и неразрешимыми. Она скучала по бабушке, скучала по Широ, беспокоилась за друзей, когда у них появлялись трудности (к примеру, Ренджи и его сложности с кидо), переживала по поводу собственных оценок, дрожа, как осиновый лист, перед каждым экзаменом, потом — потом появился Айзен-тайчо с его доброй улыбкой и проблем прибавилось — желание заслужить его одобрение, например. И вот так, как снежный ком: сначала третий офицер, потом — лейтенант, потом — вторжение риока, фальшивая смерть капитана, и все смешалось в сознании сейчас — поэтому Момо решительно и не без облегчения принялась за дело, засуетилась, начала убирать осколки чашки, стараясь не порезаться, чтобы не выглядеть в глазах нового командира еще более слабой. Не порезалась. Собрала осколки в совок, унесла в урну — потом дежурные рядовые вытащат, не ей об этом беспокоиться — чай же так и остался впитываться в половицы. Не вытирать же доски, в самом деле. Запах только… да и ладно. Не противный же запах. Высохнет на вечернем прохладном ветру. Хирако-тайчо — как-то странно его так называть. Но «Шинджи» — еще более странно — на это беспечное предложение командира Хинамори только глянула тяжелым взглядом, качнула головой — она никогда не смогла бы назвать просто по имени человека, который не только старше по званию, но и по возрасту. А по нему и не скажешь — на первый взгляд выглядит очень молодо. Только глаза — карие, как и у нее — в них светится… не старость, нет, но безграничная усталость, как будто ему все надоело и он сам не знает, почему тут находится. — Спасибо, Хирако-тайчо, — упрямо поджав губы, Момо поняла, что у нее больше ничем не заняты руки. А еще щеки подернулись нежным румянцем — она и не знала, что Хицугая помогал Гобантаю с делами. Он, конечно, не говорил, а она не догадывалась. Могла бы и сама подумать, что Широ не бросит не только ее, но и ее отряд. И темные глаза на пару секунд просветлели. — Широ-чан помогал?! — вырвалось у Момо, но она быстро прикусила язык. Снова начинает откровенничать с кем попало. Глупая-глупая-глупая. Виновато склонив голову, она сказала: — Извините за сложности, Хирако-тайчо. Теперь я могу работать так же, как и раньше, думаю, дела пойдут лучше. Я изо всех сил постараюсь со всем справиться. Следуя примеру капитана, Момо тоже присела напротив него, украдкой его рассматривая. Простое человеческое любопытство. Жаль, что она не видела, как Хирако сражался — ее слишком рано вывели из строя. Момо даже не знала, какие у ее нового тайчо способности. Хотя, про способности предыдущего тайчо она тоже понятия не имела — ровно до стали насквозь в грудь. Так… глупо. Если бы у Хинамори был банкай, если бы она вовремя постаралась и овладела этой силой, ей не нужен был бы капитан — она сама возглавила бы Гобантай. Если бы у нее был банкай — но банкая нет. Момо теперь вынуждена подчиняться странному типу с кривой ухмылкой, которого тут не было целую сотню лет и которого, вероятно, никто из текущего состава Гобантая не помнит. Кто знает, какой он? Кто знает, какие маски он носит, кроме маски Пустого? Кто может поручиться, что он — хороший? — Ребята правда радуются, — подумав об этом, лицо Хинамори осветила улыбка. Она любила своих солдат, она тренировала с ними кидо, учила их тому, что знала сама — тому, чему учили ее — и это очень согревало, видеть отдачу, видеть благодарность, уважение и любовь со стороны подчиненных. Только возвращению Хирако никто не радовался. Подумав об этом, Момо стало его жаль — сердце сжалось. Сердце у нее было девичье, нежное, не успевшее закалиться в боях и стать стальным, как у некоторых других женщин-шинигами. Она тянулась к Айзену, потому что он казался ей сильнее и добрее всех на свете, как ребенок тянулся бы к отцу или воспитателю. Некоторое время после предательства Айзена Момо чувствовала себя не только обиженной, потерянной и разбитой — одинокой. Очень одинокой. Ее бросил тот, кто служил ей защитой от всего мира, тот, за чьей широкой спиной она пряталась от кошмаров — и мир разрушился, оставив Момо одну посреди обгоревших развалин. Но Момо не зачерствела душой — она все еще могла чувствовать. Могла тепло улыбаться друзьям. Могла от внезапного приступа злости разбить чашку. Могла пожалеть Хирако Шинджи, которого тоже предал Айзен, более того — Айзен сломал ему жизнь, заставил его покинуть привычную среду обитания, искать свое место в другом, незнакомом мире, а потом — снова искать это самое свое место, но уже в том мире, который за сто лет стал ему чужим… У него внутри, наверняка, тоже пепелище, а может, и побольше, чем у Хинамори. — Я вам чаю заварю, — сказала Хинамори уже более тепло. — Какой вы любите? Снова запоминать заново, сколько и какой заварки, сколько сахара или меда, нужен ли лимон… Но все равно — лучше так, чем пить отвратительно сладкий, склеивающий губы чай, что остался после Айзена, и вспоминать, как они с Учителем пили этот чертов чай вместе и смотрели на звезды.***
Все уже происходит по привычке. Столько-то заварки, сахара, залить кипятком… Момо думает о другом, пока ее руки живут собственной жизнью — ловко и быстро заваривают две чашки чая. Все мысли гобантай-фукутайчо заняты, вопреки логике, не ее новым капитаном — она ругает себя за то, что не заметила помощи Широ. Она сердится на себя за то, что постоянно принимает помощь Хицугаи, как должное. Как будто то, что он с ней нянчится, это нормально и правильно. Как будто то, что он забирает себе всю ее боль — это честно. Она лежала в лазарете, отдыхала, ела персики и овсяное печенье, испеченное заботливой Исане, читала книжки, которые приносила Нанао-сан, а Широ в это время тащил на себе, по сути, два отряда — а ведь и он был ранен после Зимней Битвы. Все так или иначе пострадали, не одна Хинамори. Хирако-тайчо смотрит печально, ухмыляется как-то криво, стоит у нее за спиной — по позвоночнику бегут мурашки. Момо так и хочется выпалить «не стойте над душой», но она прикусывает язычок, потому что некрасиво хамить старшим. И своему капитану хамить тоже не принято. В Гобантае точно не принято — но никому и в голову бы не пришло хоть как-то оскорбительно выразиться при Айзене, слишком тот сам был вежливым и интеллигентным — такие и в отряд набирались, грубияны да задиры тут не задерживались, не приживались. Момо тоже все слушались — как-то чувствовали, что мелкая девчонка умеет командовать. При случае Хинамори могла и голос повысить. А когда она вспыхнула и набросилась на Ичимару прямо под зданием Совета Сорока Шести, всем стало понятно — лучше ее не злить, для собственного же блага. Третий офицер, Кирито Аки, после того взрыва постоянно делал солдатам за спиной Хинамори страшные глаза — мол, лучше прижмите ушки, ребята, и стойте на задних лапках, никто не хочет получить файербол в голову. Момо видела, как подчиненные смотрят на нее — но не испуганно, а, скорее, восхищенно — вот какая у нас лейтенант! Край чайной ложечки мелодично звякнул об край чашки. Цикады кричали, не переставая. Запах пролитого чая так и висел призраком в воздухе, напоминая о прошлом. «Тень отца Гамлета, — откуда-то в голове Момо мелькнуло воспоминание о Шекспире. — Нет, тогда уж «Сон в летнюю ночь». Только то, что происходит сейчас, не походит на легкую романтическую комедию из Генсея. «Укрощение строптивой»? Уже ближе. Ведь именно это и должно случиться — они с Хирако так или иначе должны, просто обязаны поладить. Не ради себя — ради отряда, чтобы не было недопонимания у верхушки. Капитан и лейтенант должны быть близки, иначе у них не получится управлять солдатами — неписаное правило Готея-13. Даже грозная Сой Фонг на самом деле вовсе не так терпеть не может Омаэду-фукутайчо, как говорит на людях. Значит, Момо придется идти на уступки. Поджать лапки и снова начать подчиняться очередному капитану. Это же несложно совсем. Она же по натуре своей — ведомая. Слабая. Нуждающаяся в опеке. Как же ее это бесит, кто бы знал. — Все в порядке, Хирако-тайчо, — Хинамори пытается говорить мягко и виновато, но получается как-то сухо и равнодушно. Звучит так, как будто «не заходили — ну и прекрасно, не особенно вас и ждали». И, даже если это правда, нельзя так разговаривать со своим капитаном. — Я все понимаю. Вы были очень заняты в отряде, — небось, всю работу спихнул на Широ, а теперь пытается оправдываться. Ну не походил Хирако Шинджи на ответственного работника, — Спасибо за беспокойство. Еще раз прошу прощения, что заставила волноваться, — Момо перемешивает чай, звякает ложечкой, смотрит в пустоту. Потом протягивает Хирако чашку. Берет свою, принюхивается — и понимает, что это тот самый чай, который она заваривала Айзену. Бездумно приготовила именно этот. По щеке Хинамори катится слеза, которой она не замечает. Момо ставит чашку обратно на столик, поджимает губы, сжимает кулачки в бессильной злости на себя и свою слабость. И решается — одним рывком, как будто шагает в ледяную воду. — Хирако-тайчо, давайте начистоту! — Хинамори резко оборачивается к новому капитану и смотрит ему прямо в глаза, впервые за вечер встречаясь с ним взглядом, — Я вам не нравлюсь, верно? Вам достался слабый лейтенант, которого сильно ранили в битве и который, к тому же, насколько вы знаете, был слишком сильно привязан к капитану-предателю. Это нормально. Я и не рассчитывала вам понравиться. Но другого лейтенанта у вас не будет. Видите ли, я не собираюсь завершать свою карьеру шинигами. Я достаточно умею для того, чтобы занимать свою должность. Конечно, вы можете перевести меня в другой отряд, но здесь вам придется повозиться. Так что… нам с вами нужно найти общий язык. И если вы думаете, что я от вас в восторге, вы ошибаетесь! Последнее зря сказала, наверное. Но назад не вернуть. Пусть будет, как есть.***
Когда Хирако спросил про претензии, Момо впервые задумалась, что ей не нравится в новом капитане по-настоящему, а не потому, что он попросту пока что чужой, а ей трудно верить чужим. Но, если сказать прямо, что ее не устраивает, Хинамори не могла это выразить — потому что, по сути, Хирако-тайчо не был таким уж плохим. Ну да, он ее не навещал в лазарете — и что? Момо тогда было не до посещений, а отряду требовалась верхушка. Бумаги, тренировки… Она еще не проверяла документацию, но завтра обязательно проверит, да и сейчас важны не отчеты, важно разобраться в личности нового тайчо. Выглядит он необычно — ну и что? Другие капитаны тоже не образцы идеальной внешности, хотя бы капитан Куроцучи или капитан Комамура. Хирако хотя бы похож на человека. Скалится, конечно — но его оскал совсем не неприятный. Более того — его оскал, в отличие от добродушной улыбки Айзена, настоящий. И он забавный. Говорит такие смешные словечки — в Мире Живых подцепил, не иначе, — и вообще… Хороший он на вид, Хирако-тайчо. Если присмотреться. Или она снова смотрит на мир сквозь розовые очки, как говорила Тобиуме? Вот улыбается сейчас Хирако, улыбается, а потом — раз! — и снова мечом в грудь… Момо замялась, отвела взгляд, закусила нижнюю губу, подергала рукав шикахушо — смутилась. Ее вспышка была не к месту. Но что было бы правильнее — копить в себе фальшь и лгать, как поступал ее предыдущий тайчо? Разве не проще сказать все и сразу? — Почему? — спросила Хинамори, все еще глядя в сторону. — Почему вы не хотите меня перевести? Вам было бы гораздо проще. Я же… была его лейтенантом. Я… верила ему. Не помогала никогда! — ее голос сорвался, но никто и не подозревал гобантай-фукутайчо в пособничестве предателю. — Но я ему верила. Каждому его слову. Он был моим Учителем. Я восхищалась им. Я… — Момо снова потеребила рукав формы, — подняла меч на друга, когда ошибочно полагалась на записку, которую он оставил. Я хочу быть честной с вами, Хирако-тайчо. Цикады все так же громко кричали, а мотыльки бились о светильник. Момо поставила свою чашку с чаем обратно на столик, еще раз немного позвякала ложечками, делая вид, что собирает их. Занпакто качнулось в ножнах — почти забытое ощущение прикосновения меча к бедру. В лазарете этого ужасно не хватало — меча. Тобиуме приходила, но как человек, а не как оружие. Нужно будет больше тренироваться теперь, подумала Хинамори. Развивать не только кидо, но и искусство фехтования. Вдруг пригодится? — Я хочу быть с вами честной, — повторила Хинамори. — И хочу честности от вас. Я не имею к вам претензий. Никаких. Но я не могу вам доверять, когда вижу вас впервые — я однажды уже доверилась, и ничего хорошего из этого не вышло… дважды. Я знаю, что вы вайзард, — Момо криво улыбнулась. — И это тоже по вине Айзена. Я рылась в архивах. Вас собирались уничтожить, как Пустых, — ее голос дрогнул, и Хинамори подняла взгляд, перевела его на Хирако, внимательно рассматривая его глаза — трудно поверить, что внутри этого человека живет Пустой. Трудно — и совсем не страшно. Или Момо просто разучилась бояться. Оставила свой страх в небе над фальшивой Каракурой, когда фрасьоны Трес Эспада ценой своих левых рук призвали страшного монстра, который вывел их с Рангику из строя за два удара. Если бы не Цурибоши Киры… Момо печально подумала, что нужно будет еще раз поблагодарить друга. Печенья ему испечь, что ли. И Хисаги-семпаю тоже. — Если вы согласны терпеть рядом с собой слабого лейтенанта, если вас не смущает то, что я была привязана к Айзену, если вы не перевели меня сразу же — то мы должны поладить. Хотя бы попробовать это сделать, — Момо кивнула, будто подтверждая свои слова. — Я думаю, у нас может получиться. Вы… вы не такой, как… он. Вы… «Я опять сужу по первому впечатлению», — печально проскочило в голове. Хинамори почувствовала металлический привкус на языке — она таки прокусила губу. Впрочем, не впервой, и ко вкусу крови она уже привыкла. Противно, конечно, но терпимо. — Почему вы вернулись в Готей-13? — спросила Момо. — Вы простили… нас? Тех, кто хотел вас казнить? Как Пустых? Ее тогда в Готее не было, но все равно Хинамори понимала весь кошмар такого приказа. Вот был шинигами — капитан или лейтенант, а потом — внезапно — его приказывают уничтожить. Интересно, кто бы привел приговор в исполнение? Другие первые офицеры? Так жестоко. Так… неправильно. Не по-человечески. Ветер заставил пряди волос Момо, выбивающиеся из-под оданго, развиваться, коснулся прохладными ладонями горячих щек. Она смотрела на Хирако снизу вверх, упрямо хмурилась и ожидала ответов.***
«Я не боюсь». Хинамори сдвинула брови, проглотила железистый привкус. Она ожидала, что Хирако разозлится на нее. Раньше бы пугливо втянула голову в плечи, как мокрый воробушек, начала бы извиняться, оправдываться — сейчас просто поджала губы. Пусть кричит, пусть ругается — это выдает в нем человека. Айзен никогда не кричал. Айзену не требовалось повышать голос, все в отряде и так его обожали и стремились ему всячески услужить. Больше кричала Хинамори, особенно поначалу, когда была новеньким лейтенантом и ей нужно было завоевать авторитет среди подчиненных. Не хотела кричать, само получалось. Иногда даже пугалась своих вспышек и моргала быстро-быстро-перепуганно — солдаты, к их чести, над лейтенантом не смеялись. Но та Хинамори, как ей все чаще казалось, погибла от клинка Кьёки Суйгецу или истекла кровью на руках Широ. Сейчас… не то чтобы другая… более взрослая, что ли. Более рассудительная. «Я не боюсь», — напомнила себе Хинамори. — Я думаю об отряде, — она возмущенно подскочила на месте. Чтобы пытаться понравиться этому насмешливому типу?! Даже если этот тип ее новый капитан и непосредственное начальство?! Да что он о себе возомнил? — Я думаю о том, что нам с вами нужно будет работать вместе! — сердито проговорила Момо. Вспомнила еще двоих капитанов-вайзардов, с завистью подумала о Хисаги-семпае — тому не нужно пытаться найти с командиром общий язык, он заранее предан Мугуруме-тайчо и восхищался им еще до появления в его жизни капитана Тоусена. Кира же… скорее всего, тоже… пытается. Или же, зная ее друга — отгораживается от своего нового тайчо, в очередной раз замкнувшись в себе и предавшись своей любимой рефлексии. Надо сказать Ренджи, чтобы вытащил его куда-то, да хотя бы саке напиться. Может, и самой с ними пойти. Момо глянула на то, как Хирако хрустит рисовым печеньем. Повела плечом — как хотите, капитан. Холодное «возвращайся к своим обязанностям». Ночью. Ясное дело, что он просто ее прогоняет, но не потому, что считает слабым лейтенантом и не потому, что она была предана Айзену — почему тогда? Она сказала что-то лишнее? Вот и будь после этого искренней. Хинамори кивнула и поклонилась. — Слушаюсь, Хирако-тайчо, — повернулась и пошла прочь с террасы. У входа в отряд обернулась, смерила сутулую фигуру нового капитана взглядом: — Я все понимаю, — тихо произнесла, — но Гобантай — не только ваш отряд.***
— Сложи руки так. Да не так, а вот как, смотри! — рядовой пугался, конфузился и краснел. Момо досадливо щелкнула языком — чему их в Академии учат? Шесть лет ведь там от звонка до звонка, а сложить руки в позицию для Шаккахо нормально не получается. И боится ее, сразу видно — еще бы, целый лейтенант. Для вчерашнего студента Академии это звание возводится в ранг небожителей, Хинамори по себе знала. — Вот так. Наведи на цель. На цель, говорю тебе, а не на кусты. Мишень видишь? Целься. Заклинание помнишь? Хорошо, что помнишь. Нет-нет, стрелять ты будешь без заклинания. Что значит, почему? Да, конечно, заклинание усиливает кидо, я в курсе. Но в реальном бою тебе просто не хватит времени на то, чтобы его произнести. Мастер кидо ставит на свою незаметность и быстроту. Ты же знаешь, как поступают лучники? Правильно. Мы тоже — стрелки, и наш стиль боя — дальний. Нельзя допустить, чтобы противник приблизился на расстояние меча. Поэтому — без заклинания. Поверь, с опытом мощь твоего кидо и без него станет достаточно сильной. Руки вытяни! Выпрямись! Да не смотри на меня так, я тебя не съем! И не торопись. Вдохни, выдохни, собери энергию в руках, представь, как у тебя в ладонях загорается пламя… да… вот так… пли! Рядовой подскочил на месте и выстрелил кидо в мишень. Момо посмотрела и улыбнулась — почти в яблочко. Очередной талантливый выпускник Академии на службе у Гобантая. — Умница, Казума-кун, — тепло проговорила Хинамори. — Такими темпами дослужишься до кидо-взвода. Тренируйся только каждый день. И не бойся. Все мы… ошибаемся. Покинув тренировочную площадку, Момо решила вернуться в отряд. Бумаги были в порядке, придраться не к чему — то ли Широ постарался, то ли и вправду Хирако-тайчо. Хинамори спросила у третьего офицера Кирито, кто разбирал документацию, и, услышав, что «капитан Хирако», испытала уже привычное чувство вины, скребущее под ребрами. Кирито своему лейтенанту врать бы не стал. А она с первого взгляда почти крест на человеке поставила. Что лучше — слепо доверять или подозревать всех и каждого? И что правильнее? «Музыка?» — Хинамори остановилась у кабинета капитана. Музыка была приятной, мелодичной, но непривычной — да и в Сейретее как-то не принято было слушать музыку, неизвестно, почему. Красиво же. И, несмотря на то, что вчера ночью они с Хирако почти поругались, Момо зла на гобантай-тайчо не держала, и надеялась, что он тоже готов ее простить — потому и постучалась в сёдзи. Робко, неуверенно. В кабинете капитана она не была с… тех самых пор, и, несмотря на то, что Айзена там уже нет, все равно от воспоминания о нем в горле сжимался болезненный комок. — Можно войти, Хирако-тайчо?***
При виде капитана Хирако у Момо дернулся глаз. Зрелище было то еще. Во-первых, заляпанное чернилами хаори — никто из капитанов Готея такого бы себе не позволил, даже Кьёраку-тайчо, на беспечность которого постоянно сетовала Нанао; да что там — и Зараки-тайчо бы, наверное, не заляпался (потому что попросту не стал бы документы заполнять, но это уже мелочи), а Айзен уж точно никогда бы не позволил себе замарать хаори, да и вообще свою одежду. Во-вторых — перекошенное лицо, к которому Момо пока не привыкла, и явно капитана не при виде нее перекосило, а просто он такой всегда был. В-третьих — красивую музыку, звучащую как бы из ниоткуда — маленького телефона на столе Хинамори не заметила — сменила какая-то противная резкая мелодия, тоже раздавшаяся невесть откуда, а потом Хирако некрасиво выругался и схватил какую-то плоскую прямоугольную штучку, которая лежала на столе. Противные резкие звуки прекратились, зато на весь кабинет капитана заорал не менее противный и резкий девичий голос, без зазрения совести оскорбляющий гобантай-тайчо. Гобантай-тайчо в долгу не остался — рявкнул в ответ, а Момо, застывшая на пороге, пыталась сообразить, откуда звучит незнакомый голос и почему его обладательница так злится на Хирако. В итоге Хинамори пришла к выводу, что голос звучит из той самой маленькой штучки, и музыка, скорее всего, тоже оттуда звучала. А штучка, наверняка, из Генсея, потому что вряд ли бы Хирако притащил с собой какое-то изобретение из Джунибантая — он, конечно, странный, но он же не самоубийца. — Э-э-э… — зависла Момо, наблюдая за тем, как капитан ковыряется в ухе. Она-то пришла не с докладом и даже не по какому-то важному делу, а просто зашла на звуки музыки, и теперь лихорадочно соображала, сказать правду или сослаться-таки на какие-то вопросы. К счастью, Хирако-тайчо посмотрел на свою музыкальную-ругающуюся штучку — Хинамори не знала, что он там увидел, но он снова выругался и тогда Момо вспомнила: точно, сейчас же полдень, а на полдень назначен смотр казарм, сам Хирако и назначил, а она забыла, увлеченная красивой музыкой. Но не говорить же, что забыла? Хинамори решила сделать вид, что именно по этому поводу и зашла. «Хоть кто-то в Гобантае должен быть адекватным», — подумала она, глядя на то, как капитан надевает заляпанный в чернилах хаори. Заодно подумала о том, можно ли такого безалаберного командира уважать, и сможет ли Момо со временем относиться к нему хотя бы вполовину с таким же восхищением, как относилась к Айзену. Хотя, с другой стороны — она знает Хирако очень мало, и уже успела ошибиться на его счет, когда думала, что он не занимался работой и спихнул все на Широ. По поводу этого заблуждения Момо до сих пор было неудобно. И по поводу вчерашней ночной вспышки — тоже. Вот чего она накинулась на человека? Он же ни в чем не был виноват; так нет — Хинамори решила, что лучшая защита — это нападение, и, переживая за то, что не понравится Хирако, первая начала высказывать ему непонятные претензии, причем ничем при этом не обоснованные. Момо потом всю ночь пролежала без сна, взвешивая то, что произошло с Хирако, судя по той информации из архивов, и решила, что никто из вайзардов не виноват, а виноват Айзен и в какой-то мере Готей, потому что капитаны не приняли своих товарищей, которые пострадали, а вместо этого встали на сторону Совета и согласились с тем, что их надо казнить. Момо немного и свою вину чувствовала — неизвестно, почему. А вайзарды — просто жертвы и заложники обстоятельств. — Идемте! — Хинамори сорвалась с места следом за капитаном, на ходу поправляя волосы, чтобы выглядеть еще более аккуратно, чем обычно, хотя на фоне своего нынешнего тайчо она выглядела бы аккуратно даже с растрепанной прической и косо сидящем шихакушо. Вопросы насчет музыки лейтенант решила оставить на потом, когда они разберутся со всеми делами. В казармах их уже ожидали выстроившиеся солдаты. При виде приближающегося командования они выпрямлялись, исправно отдавали честь — Момо испытала гордость за своих подчиненных, которые вели себя так правильно и по уставу; все-таки в этом была и ее заслуга — отчасти. В Гобантае вообще в основном служили спокойные и старательные люди, обожающие своих командиров; а то, что все любили Айзена, относилось и к Хинамори, ведь именно ее Айзен выбрал в лейтенанты, а значит — думали все, — девочка чего-то да стоит. После того, как некоторое время отрядом заправляла одна Момо, у солдат был шанс убедиться в том, что звание фукутайчо она получила не зря, и, хотя исполняющим обязанности капитана Хинамори была совсем недолго, ее успели полюбить еще больше. Хирако же солдаты видели впервые и не знали, чего от него ждать, так что на всякий случай заранее уважали и его — а может, и боялись немного. Слухи о том, что на поле боя над фальшивой Каракурой появились вайзарды, множились по Сейретею; о том, кто такие вайзарды и чем они отличаются от обычных шинигами, никто толком не знал, но все же они были в первую очередь чужими и непонятными, а все, как известно, боятся того, чего не знают — вот и смотрели на Хирако с уважением, заранее. Момо предоставила проводить смотр капитану самостоятельно, просто находясь у него за спиной. Пусть знакомится со своим старым-новым отрядом. А из головы у нее не выходила та самая мелодия, на звучание которой Хинамори пришла в кабинет тайчо, куда не планировала заходить еще долгое время.***
Стоять за спиной у капитана тоже надо уметь. Не высовываться в неподходящий момент, или, наоборот, высунуться, когда нужно, поддержать — морально или в бою, подать перо, если нужно что-то записать, или меч, если тот выпал из руки, да и просто — чтобы тайчо знал, что у него за спиной есть заместитель. Тот, кто подхватит оружие и продолжит бой, ведя за собой отряд. Для этого и нужны лейтенанты. Момо идеально умеет стоять за спиной. Когда в Пятом отряде всем заправлял Айзен, она только этим и занималась, даже не представляя себе ситуацию, в которой ей пришлось бы руководить самой. Когда ей пришлось на некоторое время возглавить отряд, Момо очень испугалась, и если бы ее вовремя не поддержали друзья — впала бы в панику, что вернуло бы ее на больничную койку: не каждый день у лейтенантов Готея-13 случаются нервные срывы. Но в нужный момент Момо сумела взять себя в руки и таки подхватить упавший меч — заменить капитана Айзена. Это было сложно. Быть главным — означает огромную ответственность. На плечи Хинамори легли жизни сотен солдат, и хорошо бы в мирное время — так еще и близилась война, тренироваться нужно было намного чаще и больше — Момо тренировала, как могла, и сама заодно чувствовала, как становится сильнее. Учила солдат кидо и заодно — кайдо, подтягивая их знания с Академии, делясь собственными секретами, как улучшить силу заклинаний, как быстрее работать с ними, как прицельнее попадать в мишень… На какое-то время Момо даже понравилось быть главной. Понравилось, что на нее смотрят с восхищением и бегают за ней хвостиком — а потом она вспомнила, что сама была такой, и все восторженные впечатления от власти пропали, как и не бывало. Того самого преданного ученика, солдата, вчерашнего студента Академии, Хинамори вежливо попросила больше за ней не ходить, даже объяснила, почему, поделилась своей болью и своей травмой, и, несмотря на возражения юноши «вы меня не предадите, я знаю!» не хотела, чтобы к ней привязывались так, как она сама в юности привязалась к тому, кому это не было нужно. Да, Момо не предала бы своих учеников и не поступила бы с ними так, как ее Учитель поступил с ней, но… От огромных восторженных глаз рядового ей было больно, и тому пришлось молча отступить, смирившись и уяснив: лейтенант сказала, значит — это правильно, так и надо. Поэтому — хорошо, что появился Хирако-тайчо. Теперь ответственность автоматически перекладывается на него — в том числе ответственность и за нее, за Хинамори. Ей можно выдохнуть и перестать притворяться сильнее, чем она есть. Ей можно просто стоять за спиной своего капитана и слушать, как он знакомится с отрядом — и как отряд знакомится с ним. Внутренне Момо даже переживала немного за тайчо, пальцы мысленно скрестила, а солдатам пожелала: примите его, ребята! Ведь некоторые из вас его помнят! Примите его, он только кажется противным! — Говорят… что у Вас внутри… Пустой. Момо вся сжалась, едва удерживаясь, чтобы не накрыть лицо ладонью и не застонать. Спросил Ичиджо. Он и раньше особым тактом не отличался… С другой стороны — наверное, выяснить это нужно сразу. Хирако, на которого Хинамори метнула быстрый испуганный взгляд — вдруг обидится? — все-таки не обиделся, а его ответ впервые вызвал у лейтенанта уважение к новому командиру: да, Пустой, и что дальше? И его следующая речь Момо тоже понравилась. А когда солдаты хором грянули «Так точно!» — от сердца отлегло: ребята приняли капитана. Конечно, его вряд ли будут обожать так, как Айзена. И бояться так, как боятся улыбки Уноханы-тайчо или облика Куроцучи-тайчо, тоже не станут. И боготворить, как Генрюсая-сотайчо, не будут. Но в бой следом за ним пойдут и приказы его выполнят — а что еще нужно?***
Вечера в Обществе Душ редко отличались один от другого. Здесь не было снега, не было резких перемен погоды, и небо каждую ночь усыпали мириады звезд, появлялась луна, оглушительно трещали цикады, создавая особую атмосферу уюта и покоя. Момо заварила чай совсем иначе, не так, как делала это для Айзена: специально выпросила у Исане книгу с рецептами горячих напитков. Решила приготовить яблочный чай со щепоткой корицы — почему-то подумала, что Хирако понравится. Сама не знала, почему. Может, потому, что Айзен обычно пил травяные чаи, а не фруктовые. К чаю Хинамори добавила тарелочку печенья, на этот раз, правда, купленного в магазине в Генсее — кажется, покупал Ренджи, и он же притащил подруге в подарок, когда навещал ее в Йонбантае, а поскольку Абараи меры не знал и купил много, то до сих пор осталось. Момо могла испечь печенье и сама, но у нее просто не было времени на это, так что она решила, что и так сойдет — тем более, Хирако-тайчо жил в Генсее сто лет и к такому печенью наверняка привык. Да и всем нравятся шоколадные крекеры, разве нет? Поставив две чашки с чаем и тарелочку с печеньем на поднос, Момо решительным шагом направилась к комнате тайчо, чувствуя его духовную силу именно там. Но постучалась все равно робко, хотя ее и так наверняка угадали по реяцу. — Можно войти, Хирако-тайчо? Я принесла вам чай.***
Хирако-тайчо открыл сёдзи, посмотрел на Момо сверху вниз — мрачно так, недобро, она испуганно моргнула, решив, что явилась не вовремя, но капитан бросил короткое «заходи», и Хинамори послушно зашла, осматриваясь вокруг. Планировка во всех отрядах была одинаковая, но обстановка все-таки разная, и от прежней комнаты тайчо не осталось и следа — все изменилось, разве что стены не перекрасили. Хорошо. Очень хорошо, что Хирако здесь все поменял. Момо не выдержала бы, увидев то, как было раньше. Она и не заходила сюда до появления нового капитана — закрыла комнату и не подходила к ней лишний раз, как к комнате покойника. Иногда Момо думала, что тогда Айзен-тайчо правда умер, что она видела его взаправдашнее тело, прибитое к стене здания Совета. Что разбитые очки и окровавленное лицо были настоящими, и труп — тоже, а тот человек, что явился вместо Айзена и назвался его именем — просто оборотень из бабушкиных сказок. Но реальность была жестока, и Момо понимала, что сказок в ее жизни больше не будет никогда. Жизнь — не сказка и не песня. И всю боль прожитой столетней жизни она видела в сутулой фигуре нового капитана и его карих глазах, так глядящих на нее, что Хинамори чувствовала: она здесь не к месту. Хирако не хочет сейчас ее видеть, и прогнал бы, да, наверное, совесть не позволяет или жалость, кто его разберет… И самое главное — Момо сама не торопилась уходить, хотя обычно, видя, что собеседник не нуждается в ее обществе, спешила уйти и не навязываться. Но что-то подсказывало ей, что Хирако такой мрачный не потому, что он сердит за что-то на лейтенанта, и уж точно не по какой-то дурацкой причине вроде ошибки в документе — ему трудно и наверняка одиноко. Может, если Хинамори посидит с ним, она сможет его расшевелить? Такое одиночество, грызущее душу, до добра не доводит. Поэтому Момо решает, что уйдет только в том случае, если Хирако ее прогонит. Момо прошла на террасу следом за капитаном, села рядом с ним на террасе, сложив руки на коленях, и прислушалась к треску цикад. Сколько раз она вот так сидела с Айзеном-на-тот-момент-тайчо и разговаривала с ним о прошедшем дне, об отряде, о прочитанных книгах, о рисунках, о звездах… Иногда Айзен рассказывал ей какие-то истории, что не писали в книжках — старинные легенды или реальные события из собственного прошлого, и они пили чай, и ели печенье, которое она испекла, и обсуждали тренировки, и планы, и все на свете… Хирако не был похож на Айзена ничем. Ни внешне, ни характером — только хаори с кандзи «пять» и звание «гобантай-тайчо», больше ничего общего. Но Хирако не был хуже Айзена. И пока — не был лучше. Момо понимала, что ее бывший капитан — предатель, и был фальшивым до кончиков волос, но в ее сознании все равно смоделировался образ «идеального тайчо», и Хирако в этот образ никак не вписывался. Однако Момо начала испытывать к нему что-то вроде симпатии — там, на смотре казарм. Уважение — точно появилось. И сопереживание, и сочувствие. Потрепала жизнь Хирако-тайчо — в глазах у него все видно. Уставшие у него глаза, и немолодые уже, и видел наверняка много — и крови, и смертей. Хинамори взяла в руки чашку чая. На вкус он действительно сладкий и с ароматом яблока — напоминает чем-то обычный яблочный компот, Момо все-таки впервые такой готовила, может, перестаралась с фруктами. Чай почти не ощущается, но и не противно. В меру сладко, в меру с кислинкой — яблоки хорошие попались. — Мамору заявил, что по ночам вы ходите по Руконгаю и пьете кровь душ-плюс, — виновато сообщила Хинамори и хихикнула в кулачок — ее эта сказка позабавила. Да и Мамору не со зла придумал — пугал девушек-рядовых, тем самым стремясь им понравиться. — Я посадила его на гауптвахту за то, что говорит глупости и подрывает авторитет капитана. Картошку почистит пару дней, не развалится. Или вам бы понравились такие слухи? — Момо лукаво посмотрела на Хирако. Он не был похож на того, кто сильно переживает насчет своей репутации. Может, и его эти выдумки повеселят? Момо вдруг задумалась, что-то вспомнив, помялась немного, поерзала на коленях и спросила: — Хирако-тайчо, у вас тут днем… музыка играла. Красивая такая… А… Откуда она у вас?***
— Харука говорил, что вы пьете кровь девственниц и поедаете детей, — выпалила Момо, решив не скрывать от капитана ничего, раз уж разговор зашел. — Я влепила ему выговор и поставила на месяц драить туалеты. Еще заговорит — переведу в другой отряд, и дело с концом. Пусть попробует сказать гадость про Зараки-тайчо, — Хинамори хмыкнула, ставя чашку обратно на поднос. А ведь когда услышала, что ляпнул рядовой, еле сдержалась, чтобы не дать ему пощечину — это же надо такое придумать, в самом деле. Остановило Момо только понимание того, что она лейтенант и ее звание обязывает ее поступать благоразумно. Музыка зазвучала снова. Хинамори смотрела на капитана во все глаза — как он вынимает эту коробочку, которая, как оказалось, еще и светится, как нажимает на маленький экран, видимо, таким образом ища там нужную мелодию, и вот она снова играет, наполняя собой сад и заставляя цикад примолкнуть, удивляясь новому для них звуку. Момо не понимала языка, на котором пела девушка, и объяснения Хирако тоже мало чем помогли — Гарлем, Нью-Йорк, двадцать баксов… — Нью-Йорк — в Соединенных Штатах Америки, — неуверенно произнесла Хинамори, вспоминая уроки географии — люди умирают во всем мире, не в одной Японии. Только Момо многое из Академии забыла — то, что не было для нее жизненно важным. Заклинания кидо наизусть бы рассказала, даже если бы среди ночи разбудили и спросили, а вот география, история, и особенно точные науки — это прошло мимо. Да и не углубляли в это студентов — солдат из них готовили, а не ученых. В Генсее Момо бывала. И не по делу — тоже, хотя чаще все-таки по делу — патрулировала какие-то районы, пока не дослужилась до лейтенанта и у нее не появились другие обязанности. Убивала Пустых, совершала духовное погребение, следила за балансом. Сложно не было. Простейшие Пустые дохли от обычного Шаккахо, выпущенного в маску, даже шикай призывать не приходилось. — Мы иногда ходим с Рангику-сан по магазинам, — задумчиво произнесла Хинамори, тут же поспешив добавить, — то есть, с Мацумото-джубантай-фукутайчо. Только она любит одежду покупать, а я — книги, — мечтательно проговорила Момо. И снова вспомнила теплую и насквозь лживую улыбку Айзена, его голос «ты полюбишь читать, Хинамори-кун. Ты полюбишь открывать для себя новые миры. Поверь, это очень… занимательно». И правда — занимательно. Только теперь Момо поняла скрытую подоплеку в его словах «открывать новые миры». Если для нее достаточно было жить в этих мирах, то Айзен хотел их захватить, поработить, подчинить себе… И, черт возьми, как же хорошо, что Хирако-тайчо называет ее по имени. Не смущает и не раздражает — наоборот, ласковое «Момо-чан» звучит гораздо лучше, чем сухое и бесполое «Хинамори-кун». И уже за это новый капитан начинает гобантай-фукутайчо нравиться — он не притворяется и говорит с ней честно; Момо научилась это ценить. — Вы привыкнете, — уверенно сказала Хинамори. — Простите, что так холодно встретила в первый раз. Я просто… вроде как и понимаю, что Айзен — предатель, что он дважды едва меня не убил, но помню-то я его совсем другим. Помню хорошим и добрым… Я запуталась сильно, — печально призналась она. — Айзен был моим Учителем, я многим ему обязана, и я… тоже еще не привыкла. Но вы мне нравитесь. Вы… настоящий. У вас глаза хорошие. Хотя я уже ни в чем не уверена, — потерянно проговорила Момо, обнимая себя за плечи и опуская глаза.***
Не привязываться. Простое решение — только невыполнимое. Невозможно не привязаться, когда работаешь с человеком вместе, когда видишь его каждый день, когда в чем-то да зависишь от него, когда вынуждена подчиняться его приказам, когда сражаешься рядом с ним. Все они, лейтенанты — такие. Все они поддерживают своих капитанов и следуют за ними. Момо знает, что не сможет не привязаться к Хирако, даже если он будет таким же колючим и дальше. Ему непросто. Ему трудно. Он вернулся туда, откуда был изгнан. Внутри него — Пустой, что также не облегчает его участь. И что сделала его новая лейтенант? Оттолкнула его первые попытки знакомства. Теперь Момо стыдно. Безумно стыдно за свое поведение и свою глупость. — Я… не смогу, — говорит Хинамори, беспомощно глядя в сад. — Я все равно к вам привяжусь. Неосознанно. Я привыкну, что вы — есть. Что вы — мой капитан. Я буду следовать за вами, прикрывать вам спину в бою и выполнять ваши приказы. И однажды я привяжусь к вам. Вы уже начинаете мне нравиться, — робко призналась Момо, но взгляд на Хирако вскинула решительный, посмотрев ему прямо в глаза. — Я не вру, — продолжила она. — Не вру и не притворяюсь, чтобы завоевать ваше расположение. Я просто говорю то, что думаю, то, что почувствовала, увидев вас. Вы не лжец. Не верить — ужасно трудно. Не верить — труднее, чем верить. Когда ты все время подозреваешь всех встречных, когда то и дело ждешь удара в спину, жить очень сложно. Постоянно приходится оглядываться и быть настороже, вместо того, чтобы наслаждаться жизнью и делать то, что тебе нравится. Трудно расслабиться, когда никому не веришь. Момо предпочитала верить — быть, как открытая ладонь, тянуться ко всем, стараться подружиться, сблизиться… Если бы эта ее вера исчезла, она бы потеряла себя. — Я никогда не забуду Айзена, — серьезно сказала Хинамори, подняв взгляд с звездному небу и вспоминая, как он показывал ей звезды и рассказывал, как они называются, рассказывал сказки и легенды о них, — Вы правы. Я и не собираюсь его забывать, — вишневые глаза сверкнули в темноте, нарушаемой лишь лампой, вокруг которой бились светлячки, да лунным светом. — Айзен многое дал мне. За многое я ему благодарна. Также за многое я ненавижу его и желаю ему смерти, но все же он был важным для меня человеком. И он дал мне нечто ценное, — Момо пристально глянула на Хирако. — Он дал мне опыт. Он научил меня не доверять слепо. И я больше не буду такой, как раньше. На гитару Момо воззрилась с искренним восхищением. Раньше таких музыкальных инструментов она не видела. Она бы и не поняла, что это — музыкальный инструмент, если бы Хирако не тронул струны, извлекая из них нежные и приятные звуки. Хинамори замерла, вслушиваясь в них, и внутри у нее как будто что-то оттаяло, как будто упала какая-то стена, ранее скрывавшая душу. «О Боги, играйте, — думает Хинамори. — Играйте!»