***
только память моя ничего забывать не умеет
Так или иначе, а утреннее построение нужно было проводить вовремя. Момо поднялась рано, еще на рассвете, и теперь стояла перед построившимся отрядом, рассматривая такие знакомые лица солдат, что стали ей, как семья. Каждого она знала, каждого тренировала в кидо, и все они были важны для Хинамори, каждый по-своему. Вот, к примеру, Чоуджиро, он хорош в бакудо. А у Казуки лучше выходят атакующие заклинания. А Сецуна очень меткая. А Мурасаки плох в кидо, зато хорош в фехтовании… Момо старалась не подавать виду, что нервничает — сегодня должен был заступить на службу Хирако Шинджи, и она ждала его, заранее волнуясь. К горлу почему-то подкатывала паника, которую Хинамори пока что удавалось успешно подавлять. И вот — он появился. В капитанском хаори. Светловолосый. Полная противоположность Айзену, как сразу же показалось Момо. Лейтенант замерла на месте, ожидая его приближения, и так растерялась, что не успела вовремя поклониться — а Хирако успел. И улыбка у него была хорошая. Не такая, как у Айзена. Айзен улыбался слишком идеально, слишком ласково, слишком по-доброму. Хирако выглядел иначе — или просто Момо хотела так думать. Хотела верить тому, кто станет ее капитаном. Она склонила голову в ответ. — Рада видеть вас, Хирако-тайчо, — выговорила все-таки. Улыбнулась в ответ — тепло и мягко, иначе Момо просто не умела. — Добро пожаловать. Сто лет назад этот отряд был его отрядом. Возможно, его домом. Хирако вернулся сюда спустя век изгнания. Ему наверняка тоже тяжело, не одна Хинамори страдает. Она должна понимать и чужие проблемы — понимала же раньше, никогда не была эгоисткой, думающей только о себе. А то, что ночью Момо разбирала документы вместо того, чтобы спать, было ее стратегической ошибкой. Серьезной ошибкой. Унохана-тайчо запретила лейтенанту перенапрягаться, когда в последний раз ее осматривала, а Хинамори об этом забыла, за что и поплатилась — стоило выпрямиться, как в глазах начало темнеть, голова закружилась, силуэт Хирако в белом хаори поплыл, и Момо поняла, что сейчас упадет в обморок, прямо здесь, на глазах у всех, а самое обидное — на глазах у нового капитана. Потрясающе. Он решит, что она слабее, чем является — совсем не то первое впечатление, которое Хинамори ожидала произвести. Но устоять на ногах и правда было трудно. Момо покачнулась и осела на землю, сумев хотя бы не упасть, а просто опуститься вниз. Дальше все отключилось.***
С недавних пор обмороки не были для Хинамори чем-то новым, более того — стали привычными и даже знакомыми. Она уже не пугалась внезапных приступов слабости и потемнения перед глазами, зная, что не умирает, а всего лишь теряет сознание, которое потом обязательно вернется. Это неудивительно, Момо еще не до конца оправилась от второго ранения — она и от первого до конца не успела оправиться, когда решила непременно выйти сражаться с армией арранкаров. Тогда Унохана-тайчо не одобряла ее порыв, но все же разрешила — сама знала, как иногда трудно сидеть в стороне. Приходить в себя после обморока Момо тоже не было в новинку — сначала она поняла, что лежит не на земле, а на чем-то мягком, и, открыв глаза, увидела знакомую обстановку своего кабинета. Это уже хорошо; хорошо, что не белизна больничных стен, которая успела Хинамори до чертиков надоесть. Белым здесь было только одно — хаори с изображением ландыша и кандзи «пять». Перед глазами все еще плыло, но даже помутненное сознание Момо не решило, что это Айзен — она распрощалась с Учителем давно, еще до Зимней Войны. Сны о том, что все «как раньше», ей не снились. Кошмары с участием капитана-предателя — да, и не раз, а вот теплые и приятные сны-воспоминания — никогда. Хотя приятные воспоминания были. Айзен многое ей дал, начиная с того, что спас ей жизнь, но его дальнейшие поступки все перечеркнули. Момо простила, но не желала ничего вернуть — не желала снова быть обманутой дурочкой. Та дурочка умерла от клинка Кьёки Суйгецу, туда ей и дорога. Капитанское хаори принадлежало Хирако Шинджи, и Хинамори с ужасом вспомнила, что хлопнулась в обморок у него на глазах. И на глазах у всего отряда. Но ребята из отряда — это ладно, они знают своего лейтенанта давно, а Хирако видел ее впервые, и такое она на него произвела первое впечатление. Неизгладимое, можно сказать. А если он решит сменить лейтенанта? Имеет же полное право, слово капитана в отряде — закон. Подумает, что такой слабый заместитель ему не нужен, и куда тогда Момо пойдет? Не домой же в Джунринан? Туда ее не отпустят, у нее есть духовная сила, которая повредит душам-плюс. И понизить в звании ее будет сложно — она обладает шикаем… А почему она обдумывает свое отстранение? Может, все обойдется? Может, Хирако все поймет? Может, он хороший? Момо его не знает, но ведь она многих раньше не знала. Не знала Абараи и Киру, не знала Рангику и Нанао, не знала даже Широ, хотя последнее казалось ей удивительным. А потом — узнала, и они оказались потрясающими людьми. За исключением Айзена, но всегда бывают исключения. Не стоит заранее паниковать и подозревать — Момо не хотела превратиться в параноика. Во всяком случае, если она здесь — ее сюда принесли. Может, даже сам Хирако. Ой, как стыдно. Моргнув еще пару раз, Момо окончательно сфокусировала взгляд и почувствовала пряный запах чая, а еще — остатки реяцу Исане, которая совсем недавно была здесь. Наверное, ее вызывали, чтобы спросить, что с Хинамори. Это Момо тоже смущало — она не любила напрягать других своими проблемами. То, что происходило с ней, касалось только ее. Делиться переживаниями с друзьями Момо всегда было трудно, но со временем она поняла, что без чужой помощи иногда не справиться. Иногда даже необходимо советоваться с кем-то, чтобы не принять неправильное решение. Если бы Хинамори обсудила содержание записки, которую оставил Айзен, обвиняя в своем убийстве Хицугаю, с Рангику или Нанао, то, возможно, она и не поднимала бы меч на лучшего друга — это Момо считала своей главной ошибкой после попытки напасть на Ичимару Гина и активации шикая у здания Совета. Ошибок Хинамори натворила множество. Ошибиться она могла и сейчас, но не знала, как лучше поступить и как лучше себя держать. Было несколько вариантов: либо принять Хирако — хотя бы пока что на словах — позволить ему залезть ей в душу, совсем как Айзену когда-то, либо, наоборот — вести себя холодно и общаться исключительно по делу. Второй вариант не слишком подходил — в отряде должна быть другая атмосфера, иначе он просто распадется. Между первыми офицерами необходимо взаимопонимание. А первого варианта — принять — Момо немного опасалась. Причем не только по отношению к Хирако. Ей в принципе на данный момент было трудно сходиться с новыми людьми. Момо запуталась. Как бы она ни решила — выходило плохо. Хотя можно было и найти золотую середину — вести себя мило и дружелюбно, а на самом деле — присматриваться, пока не получится понять, что Хирако за человек. Его ведь тоже лейтенант предал. Вдруг он о том же самом думает? К тому же, Хинамори долгое время была ученицей Айзена, и не могла не перенять у него что-то: у них был похожий почерк, и чай Момо заваривала такой же, и манера ее каллиграфии очень походила на манеру Айзена, потому что каллиграфии учил ее именно он, оттуда и схожесть почерка. Момо даже умела подделать подпись бывшего капитана. Забавно как все перемешалось: один пострадал от рук лейтенанта, другая — от рук капитана. Наверное, в чем-то они с Хирако просто созданы друг для друга. Все это Хинамори обдумывала, не подавая признаков жизни. Она просто открыла глаза, но в остальном не двигалась и ничего не говорила, пока Хирако заваривал чай. Ей. Странно как, раньше Момо сама чай заваривала, и себе, и другим. А чай в больнице, заваренный младшими офицерами, не считается. С одной стороны — приятно. С другой — непривычно и смущающе. Но все равно, раз ее новый капитан ведет себя так, значит, он на самом деле может быть хорошим? Момо подумала и тихонько позвала: — Хирако-тайчо? Ох, — она села и поправила волосы, виновато улыбаясь. — Извините за беспокойство. Я, кажется, немного не рассчитала. Больше такого не повторится.***
Чашку чая просто вложили ей в руки, и пришлось взять, хотя Момо в любом случае бы взяла. Не потому, что ей так сильно нужно было поправить здоровье, а потому, что это был особенный чай. Чай, который приготовили специально для нее. Звучит смешно, конечно, но Хинамори это оценила. Чай — проявление заботы, и просто так его не делают. Айзен никогда не делал — он всегда просил Момо, а она и рада была услужить лишний раз, вертясь вокруг капитана-предателя, только чтобы он ее похвалил. Сейчас она никогда не стала бы выпрашивать чужое внимание, никогда и ни за что. В Момо появилась гордость. Жаль, что так поздно. Она отпила глоток чая, который оказался очень вкусным. В голове сразу же прояснилось, сердце забилось ровнее, дышать стало легче. Момо с благодарностью взглянула на Хирако, но, услышав о выходных, тут же запротестовала: — Что вы, Хирако-тайчо! Все нормально! Я в порядке, просто не выспалась вчера, я буду в строю уже совсем скоро! Работа ее спасала. Занимаясь рутинными делами, лейтенант отвлекалась от множества мрачных мыслей, что одолевали ее в остальное время. Она думала о том, как скрестила мечи с Кирой, как напала на Широ-чана, как увидела живого Айзена-тайчо, а потом — клинок в своей груди… Эти картинки назойливо вставали перед глазами, не желая исчезать, и отвлечься возможно было только во время заполнения очередного отчета. Во время отсутствия на месте капитана — любого — отряду ее рвение шло только на пользу, но теперь капитан все же появился. И сразу — три выходных. Вот и думай, то ли он ее пожалел, то ли просто хочет спихнуть с рук. Момо стала очень подозрительной. — Одного выходного вполне хватит. Даже не столько выходного, сколько ночи. Посплю, а потом приступлю к обязанностям снова. Мне же надо вас в курс дела ввести. Вас тут столько времени не было… Сто лет. Для шинигами, что стареют очень медленно, сто лет — копейки, но в мире живых, возможно, время идет иначе. Момо не знала точно, в Генсее она бывала редко, с тех пор, как стала лейтенантом — не до патрулирования ей было. Разве что в магазины с Рангику выбиралась, когда та покупала себе гору одежды, а Хинамори — такую же гору книжек. Но прогулка по магазинам — это совсем другое, прошелся и вернулся обратно, а жить там сто лет, зная, что ты не принадлежишь этому миру… Наверное, вайзардам пришлось очень тяжело. Каждый из них нес на своих плечах груз ненависти и желания отомстить. Только кому — Айзену или тем, кто так легко отказался от друзей, согласившись арестовать их и уничтожить? Месть — сложное чувство, трудное, неприятное. Момо никогда никому не хотела отомстить. Даже Айзену — тот и без нее был наказан рыжим временным шинигами и бывшим капитаном Двенадцатого отряда. Урахара Киске заплатил свои долги. Хинамори Момо предпочла все отпустить. Очень сложно жить, нося на душе камень. Но это не меняло того, что Момо хотела бы хорошенько ударить Учителя при встрече, если бы таковая могла состояться. Хотелось сказать, что у нее нет вопросов. Вообще. Но вопросы были, и множество — скребли горло изнутри, стремясь быть заданными. А правда?.. А на самом деле?.. А как?.. Чтобы собраться с духом, Хинамори отпила еще чая, и подумала, какой же вопрос самый безобидный, и не станет ли Хирако сердиться. Но — сам сказал, чтобы она не стеснялась и не боялась. Сам виноват. — Я думаю, у меня только один вопрос, учитывая то, что я знаю. Почему вы вернулись? Готей-13 был неправ насчет вас, а вы снова здесь и снова капитан… И со мной возитесь, хотя не должны… Я вам благодарна, вы не подумайте! — поспешила уверить его Хинамори. — Но… Не знаю. Не знаю, как поступила бы на вашем месте. Что лучше — просто умереть или делить свою душу с Пустым? Момо не представляла, как это, когда внутри тебя живет кто-то еще. Кто-то чужеродный и зловещий. Он дает тебе свою силу, но все же это вряд ли приятно. Хорошо, что для Хинамори Айзен не уготовил такой участи. — На самом деле я обычно не падаю в обморок, — сказала Момо, чувствуя, что краснеет. — До сих пор я нормально справлялась со своими обязанностями, и никто ни разу не жаловался.***
Три выходных — и что она делать будет все это время? Что вообще шинигами делают в выходные? Проспать трое суток не получится при всем желании, просто физически у Момо не выйдет, как бы она ни устала раньше, а чем можно заниматься еще, лейтенант не представляла. При Айзене у нее тоже были выходные, но короткие — Момо удавалось раньше вернуться к работе и уверить капитана, что уже отдохнула, а Айзен верил всегда, не особо настаивая; хочет Хинамори закопаться обратно в бумажки — пусть закапывается. Когда она была лейтенантом Айзена, когда не случилось ни предательства, что раскололо жизнь на «до» и «после», ни войны, Момо обычно просто меняла род деятельности, занимаясь то работой с документами, то тренировками — своими собственными или с солдатами. Но, кажется, сейчас ей не удастся убедить капитана, и придется все же взять эти чертовы три выходных, за которые она будет тихо сходить с ума. Лучше бы уж на патруль на грунт отправили, может, там Пустые бы попались, она бы их убила, злость выплеснула, легче бы стало. Злости вообще как-то много в последнее время было — копилась, нарастала, как снежный ком. Айзен, чертов ублюдок, фракция Трес, мерзкие твари, сама Хинамори — слабая дурочка, и все это царапало душу изнутри и саднило в горле. Особенно Момо на себя злилась, но и на других — тоже. А работа помогала отвлечься, не выпустить из груди снова пламенную ярость; что странно — слезы как раз кончились, и плакать не хотелось, а вот призвать шикай и разнести что-то — вот это чертовски привлекательная мысль! Может, ей правда лучше отдохнуть? Сорвется же и правда шикай высвободит… А вот если сходить в Генсей и книжек новых купить? А потом внаглую улечься у себя в комнате на футоне и читать, а в перерывах между этим — спать? Заманчивая идея… Спорить с Хирако тоже не хотелось. Момо уже решила наладить отношения между ними любой ценой, примириться, притереться, пойти на контакт первой — ей не привыкать, она умела дружить с людьми, хотя раньше такой целью специально никогда не задавалась и все получалось само; Абараи как-то случайно рядом оказался, а потом и Кира появился, и Рукия-сан — как вечная спутница Абараи, постоянно раздающая ему подзатыльники в прыжке, и Хисаги-семпай, после той памятной ночи, и Рангику-сан, уже после вступления Широ в Готей-13, и Исе-сан, и Исане-сан, и даже Омаэда-сан; Момо как-то незаметно завела дружбу со всеми лейтенантами Готея, когда сама вступила в эту должность, и ни разу не собиралась подружиться с кем-то намеренно. Но с Хирако-тайчо Момо обязана была… не то чтобы подружиться — сработаться. Она знала, что никогда не будет так его обожать, как обожала Айзена — никого она больше не будет настолько превозносить, не только Хирако. Айзен остался в детстве, а детство Момо закончилось, когда она увидела фальшивое мертвое тело капитана-предателя, прибитое к стене Совета-46. И потом Хинамори не раз думала, что настоящий Айзен-тайчо умер для нее именно тогда. А тех, кто не хочет уходить в загробный мир, приходится отправлять туда силой, для того и существуют шинигами. Та же любовь ученицы к Учителю… Она осталась, не может просто испариться настолько сильное чувство, но изменилась, трансформировавшись в благодарность. Для каждого человека, который тебя знает — ты разный. И для тебя все знакомые люди — тоже разные. Каждый вызывает особые эмоции, не повторяющиеся, особенно близкие люди, которые не безразличны; да безразличие тоже разное бывает. Есть любимые, есть друзья, есть враги, есть те, кто вызывает уважение, те, кто раздражает, те, кем восхищаешься, те, кому завидуешь, и каждое чувство тоже имеет множество вариаций — не бывает одинакового раздражения, одинакового восхищения или уважения. Другого Айзена у Момо не будет. Другого Хирако — тоже. — Ладно, — печально ответила Момо. — Слушаюсь, Хирако-тайчо. Три выходных. С отчетом. Только отчет будет скучным… Но я могу пересказать вам содержание прочитанных книг, — не то чтобы она собиралась шутить, но Хирако всем своим видом к этому располагал. Айзену Хинамори никогда и слова бы не сказала вне устава, а теперь внезапно поняла, что капитаны — тоже люди, и ее нынешний капитан — в том числе. Айзен не был человеком. Айзен в представлении Момо был божеством, которым хотел стать, без слабостей, без недостатков — в нем не было ничего человеческого. Он был идеален. Он не злился, не расстраивался, не смеялся громко, и Момо при нем не чувствовала себя свободно, скованная своим уважением, как ребенок в компании строгого учителя. А Хирако как раз был именно что человеком. Не Пустым. Момо знала про Хоугиоку. Плохо себе представляла, что это такое, но знала, слышала — это была та штука, которая сделала Айзена бессмертным чудовищем. И Хирако слушала внимательно, как все, что ей рассказывали старшие; синдром отличницы после Академии никуда не делся. Он был прав. Убить Айзена — мало. Что, в сущности, для шинигами — смерть? Всего лишь вхождение в цикл перерождений. Смерти нет. Есть множество жизней. И Айзен теперь бессмертен — в том его беда и наказание. Двадцать тысяч лет в одиночестве, темноте и холоде. Хуже смерти — Момо точно бы предпочла просто умереть. А Айзен и умереть уже не мог, даже если бы захотел. И Айзен — в Мукене, а они с Хирако, те, кого он предал и чьи жизни сломал — здесь. Его капитан и его же лейтенант. Они живы, они здоровы, они на свободе. Хинамори победила смерть. Хирако вернулся домой. Грехом было бы не поладить, если так похожи. Хинамори уже хотела что-то сказать, но тут Хирако Шинджи совершил ошибку, порвав один документ, даже не удосужившись прочитать. Нет, ну это уже ни в какие ворота! Она не хотела с ним ругаться, видит Бог, не хотела, но сам же нарывается! — Хирако-тайчо, — проговорила Хинамори. — Я вас понимаю. Вы победили Айзена, вам немало лет, вы — мой капитан, но если вы еще раз порвете документ, то вы пожалеете. Вы извините, конечно, но вы вернулись спустя сто лет, в курс дела еще не вошли толком, а у меня все это время документация была в идеальном порядке, и я не хочу это менять. Так что либо доверьте работу мне, и к черту выходные, либо оставьте на третьего офицера — Кирито-сан умница, либо сами садитесь и разгребайте, но рвать не смейте! Кажется, Момо все-таки умудрилась все испортить.***
Раньше Хинамори не могла понять Нанао, которая постоянно ругала своего капитана, не говоря о нем доброго слова почти никогда, а только перечисляя громадный список прегрешений Кьёраку: спал в неположенное время и в неположенном месте, пил всю ночь, не явился вовремя на собрание капитанов, не подписал важные отчеты и даже не удостоился их прочитать, и так далее, и тому подобное. Момо казалось, что капитаны — люди непогрешимые, и лейтенанты не имеют права даже голос на них повысить, не то что отчитывать, и, хотя Хинамори уважала Нанао, она все же была уверена, что сама так никогда не сможет. Ровно до этой минуты. Теперь Момо поняла Нанао полностью. — Хирако-тайчо! — взорвалась она, подлетая с постели и роняя чашку чая — роняя вовремя, иначе посудина точно полетела бы в голову капитану. — Вы… Вы… Это уже слишком! — заявила Момо, гневно сверкая глазами. Внутри снова разгорался пожар, который так и стремился вылететь наружу огненным шаром через кончик клинка Тобиуме. Неугасимое пламя, что таилось в ней все это время, скрывалось внутри, словно выжидая удобного часа. Однако это была не ненависть, не слепая жажда убийства, как тогда с Гином, а просто злость — как взрыв, но не ядерный, а так — гранату бросили. «Послали же капитана на мою голову…» — Вы понимаете, что там были важные отчеты? Что мне их переписывать? Что мы только-только вышли из военного положения, и надо возвращаться в привычную колею? Вы же наверняка испортили мою схему тренировок… Я ее продумывала! Просчитывала! Вот сами с рядовыми кидо и занимайтесь теперь! — Хинамори выдохнула. — И пишите все сами! А я уйду на выходные! И никогда больше не называйте меня «Хинамори-кун»! — неожиданно для себя добавила Момо. — Меня так Айзен называл! Бесит! До белого каления бесит, до побелевших костяшек сжатых в кулаки рук, до искаженного злостью лица, и уже никакой усталости и слабости не ощущается, адреналин бурлит в крови, внутреннее пламя согревает сердце, и… легче как-то, что ли. Унохана-тайчо примерно это и говорила однажды: нельзя держать все в себе. Надо выплескивать эмоции, иначе можно сорваться. Только тогда Момо думала, что ей нужно выплакаться, а слезы, как назло, не шли. Оказалось, что Момо нужны вовсе не слезы. Оказалось, что ей требовалось на кого-то накричать, высказаться — пусть и без крепких слов, благодаря врожденной вежливости и скромности — но даже когда Хинамори выкрикнула простое «бесит» — ей полегчало, как будто до того это слово камнем лежало на ее груди. Кажется, Хирако это понимал, и именно поэтому испортил ее работу — иначе Момо не позволила бы себе взорваться, скрывая эмоции до последнего. Надо было задеть ее за живое, и у капитана это получилось. Он сам вызвал на себя ярость Хинамори, став мишенью для ее гнева. Кажется, Момо начинала его уважать. Медленно, но начинала. Айзен бы так точно не поступил. Айзен никогда не переживал о душевном состоянии лейтенанта. Он успокаивал ее, если она нервничала, но… сухо, постольку-поскольку, никогда не воспринимая ее всерьез. — Прекрасно, — вздохнула Хинамори, успокаиваясь. — Вместе пойдем потом на ковер к Ямамото-сотайчо? А день правда был прекрасным, и офицеры сейчас наверняка занимались не тренировками и не подметанием плаца, а чтением книг, рисованием пейзажей или даже распитием саке, пока лейтенант не видит — именно когда не видит, потому что после вспышки Момо у здания Совета в отряде ее начали побаиваться, мол, в тихом омуте такие черти водятся, что лучше ей под горячую руку не попадаться и не проверять на себе, какая Хинамори бывает, когда ее разозлить. Когда Момо пару раз накричала на проштрафившихся, остальные и вовсе начали бегать на задних лапках. Никому не хотелось получить заряд хадо, хотя неизвестно, с чего они решили, что лейтенант будет бить своих подчиненных. Но, видимо, раз уж она хотела напасть на капитана и сражалась с другим лейтенантом… Кто ее знает? — А еще я надеюсь, что вы не любите чай, — продолжила Момо. — Потому что меня от него тошнит. Айзен пил чай на завтрак, обед и ужин. И даже вместо них. Так что я больше заваривать чай не буду. Я пью кофе. И сок. Яблочный. Вам нравится яблочный сок?