я твоя всего на треть и доколе мне в огне гореть?
Это было невыносимо сложно. Раньше Момо о любовных треугольниках читала только в книжках, и каждый раз сочувствовала героям, попавшим в них, и не понимала тех, кто не может определиться в том, кого любит. Как можно сомневаться? Как можно ранить того, кто любит тебя и кого любишь ты? Как можно отступиться от любовной клятвы и отдать свое сердце другому? Это неправильно, неприемлемо, дико и бесчестно. Момо думала, что сама никогда бы так не поступила. Единожды полюбив человека, она была уверена, что пронесет эту любовь сквозь всю жизнь, трепетно храня в ладонях и прижимая к груди, со стороны сердца. Неважно, сколько ей придется пройти еще войн — пока на памяти Хинамори было две. Уже две. И обе — страшные для нее, но все же вторая, разрушительная для Готея, унесшая многие жизни, пощадила лейтенанта Пятого отряда. Она даже не получила серьезных ран. Ее прикрывал Хирако-тайчо, и Комамура-тайчо тоже вовремя закрыл ее от взрыва, и отделалась Момо синяками да царапинами. Но если ей так повезло, то ее друзьям досталось гораздо сильнее. Особенно Кире. Он пережил нападение квинси… Если можно было так выразиться. Теперь. По сути, Кира был мертвым. В его груди зияла сквозная дыра, и жизнью он был обязан Двенадцатому отряду. Изуру и до того был замкнутым и склонным к меланхолии, а теперь вовсе впал в глухую тоску, не понимая, как ему жить и что теперь делать. Момо не могла его бросить. Она, сама того не замечая, начала проводить с ним больше времени, даже больше, чем с Тоширо, с которым они встречались. Но Тоширо был капитаном, а Кира — лейтенантом, как и Момо, и по работе они пересекались постоянно, особенно пока Сейретей отстраивали заново, восстанавливая из руин. Подобно фениксу, разрушенный Готей пробуждался к жизни. Момо хотела вернуть к жизни и Изуру, помочь ему вновь полюбить мир, снова начать улыбаться… И не представляла, что может случиться, когда они станут более близки, чем раньше. Кира ведь был ее другом, ее лучшим другом, даже лучше, чем Абараи. В Академии Ренджи чаще общался с Рукией, а потом уделял много времени тренировкам, чтобы превзойти своего капитана, а Кира вместе с Момо учил теорию кидо, отрабатывал Сокацуй и ел испеченное ею печенье. Она любила его и дорожила им, но думала, что это лишь дружба и желание помочь, а потом… Поцелуй был внезапным и обжигающим, как вспышка огня. Момо хотела оттолкнуть, должна была оттолкнуть, сказать непререкаемым тоном, что любит Хицугаю, что между ними с Кирой не может ничего быть, но Момо застыла, а потом неожиданно для себя ответила на поцелуй. Нельзя было отвечать. Неправильно и подло по отношению к Широ. Она любила Широ — любила до сих пор. Но Киру Момо тоже любила! И оказалось, что не только, как лучшего друга!.. Иначе, сильнее! Но как так можно — любить сразу двоих, не в силах выбрать? Момо осуждала героев любовных треугольников, а теперь сама стала такой героиней, и разом поняла всех персонажей прочитанных книг, и мужчин, и женщин. Скарлетт О’Хара не виновата, что любила Эшли Уилкса и Ретта Батлера одновременно. Дэйзи Бьюкенен не виновата, что не могла выбрать между Томом и Гэтсби. И даже Эсмеральда, которую Момо никогда не любила, не виновата, что ее полюбило сразу трое мужчин. Момо чувствовала себя предательницей. Ее сердце разрывалось надвое, кровоточило, сгорало в пламени, что таилось там, внутри, неугасимое и яростное. Она была уверена, что Широ не знает — пока он не стал избегать ее общества. По-настоящему избегать, а не просто заниматься делами. Это ранило Момо, но она знала, что Хицугаю происходящее ранило еще больше. И совсем не так, как ее меч, который она однажды направила на него. Это было больней, чем стекло и железо. Это разрушало Момо изнутри, мешало дышать, сжимало грудь в тисках — две любви в одном сердце, подумать только! Ей нужно было поговорить с Хицугаей, неважно, что он ее избегает, неважно, что он уже все знает. Он захочет расстаться с ней, конечно же. Любой бы на его месте захотел, узнав о неверности своей половины. Момо сама бы без колебаний разорвала такие отношения, не простила бы измены, не вынесла бы предательства. Она сейчас поступала почти, как Айзен — только он предал тех, кто ему верил, а не тех, кто его любил. Но в чем разница? Предательство есть предательство. Момо оказалась достойной ученицей. Ее отличие от Айзена было только в том, что тот шел по головам, не оглядываясь, а Хинамори мучилась от своего поступка едва ли не сильнее, чем Хицугая. Ее снедало чувство вины, не давая спать по ночам. И Рангику-сан смотрела с осуждением, но пропустила Момо в кабинет своего капитана. Хинамори ступила на порог, не осмеливаясь глянуть Тоширо в глаза, боясь увидеть в них ненависть — что угодно она перенесет, но не ненависть! Они росли вместе! Хицугая был ей не только другом, не только возлюбленным — он был ее семьей! — Широ-чан, — беспомощно произнесла Момо, теребя рукав шихакушо. Она не имела права больше его так называть, но это милое прозвище сорвалось с губ непроизвольно. — Мне нужно с тобой поговорить.***
пусть все мосты горят в огне
У нее внутри что-то горит, рушится, обрывается. Больно почти физически. Наверное, даже от клинка, что дважды пронзал грудь, не было так больно. Физическая боль проходит, ее можно вылечить — душевную боль залечить гораздо сложнее, иногда и вовсе невозможно. Момо знает это, как никто другой: ее тоже предавали, ее тоже бросали. Не мужчина, но очень дорогой ей человек, почти отец. Момо знает, но все равно она поступила так же! И она горит на костре из собственного чувства вины, мучается, терзается — так хочется прикоснуться к Тоширо, погладить его волосы, ощутить прохладную кожу под ладонями… Больше нельзя. Ей больше нельзя его трогать. Нельзя ничего вернуть. Невозможно ничего исправить. И простить невозможно. Момо точно не простила бы, так что она может понять Тоширо. И все равно она любит его. И Киру — тоже любит. Каждого из них — по-своему, неповторимо. Каждый из них ей дорог. Выбрать — невозможно, как невозможно разорвать на части еще живое и бьющееся сердце. Но и втроем быть тоже невозможно. Никто на такое не согласится. Каждый хочет, чтобы его любимый человек принадлежал ему без остатка, а Момо теперь всю жизнь будет разрываться между двух огней. Официальный тон Тоширо ранит еще сильнее. Лейтенант Хинамори, подумать только! Раньше он никогда ее так не называл. Ворчал, чтобы она звала его только «Хицугая-тайчо» и никак иначе, а сам не обращался к ней официально, а то и добавлял «дурочка» или «глупая». Момо никогда не спорила — это было нормально, они с детства так общались. Только Тоширо стремился скорее вырасти, а она все равно звала его «Широ», не обращая внимания на недовольный тон. Неужели они теперь станут друг другу полностью чужими? Неужели они будут разговаривать только официально и только по работе? Момо это заслужила. Заслужила и холодный тон, и такой же обжигающе-холодный взгляд. Ей становится холодно, так, что по позвоночнику бегут мурашки — то ли от реяцу Хицугаи, то ли от нервного потрясения. Но пусть ей будет холодно. Так ей и надо. Лучше бы Хицугая кричал — было бы гораздо проще и легче. Лучше бы он обвинял ее, ругался, сердился… А он говорил так спокойно, так ровно — но долго держать эту маску у него не получается. Момо сжимает кулаки так, что ногти впиваются в ладони. Тоширо открывается — говорит все так же безразлично, но встает и отходит к окну, явно чтобы не смотреть на нее. — Широ, — шепчет Хинамори, понимая, что по ее щекам катятся горячие, обжигающие слезы. Она не планировала плакать, она не хочет давить на жалость, не хочет выпрашивать любовь. Момо пришла поговорить. Попытаться объясниться. Тоширо не поймет, но это нужно самой Момо. Какая она все-таки эгоистка! Испортила жизнь сразу троим людям, когда ответила на поцелуй Киры, когда не стала сопротивляться его губам, когда растаяла в его объятиях… С другой стороны, никто не просил Изуру ее целовать, она не ожидала, что все так обернется. Но Момо не могла отрицать, что поцелуй ей понравился, и что потом она сама его поцеловала, поддавшись настроению. В первом поцелуе она не была виновата. Во втором виновата была только она. Тоширо срывается, и от этого Хинамори легче. Совсем малость, но все-таки легче. Она не хочет, чтобы он закрылся окончательно. Она любит его, она желает ему счастья. И все же понимает — если Тоширо станет встречаться с кем-то другим, она будет ревновать. Она измучится от ревности — глупой и необоснованной. — Что я должна была рассказать? — шепчет Момо. — Что я все разрушила? Что я не могу выбрать? Что я… Ох, Широ! Я люблю тебя, я все равно люблю тебя! Но и Киру я… Тоже… — она путается, теряется, закрывает лицо руками и застывает на месте, только плечи вздрагивают от тихих рыданий. Возможно, зря Момо сюда пришла — но не прийти не могла. Было бы нечестно оставить все без объяснения. Она и так постоянно откладывала. Старалась не видеться с Кирой лишний раз, закапывалась в работу еще усерднее, чем обычно, и даже Хирако-тайчо не мог вытащить лейтенанта из завала бумажек, хотя пытался. Рангику-сан приняла сторону своего капитана, и из подруг у Момо осталась только Нанао-сан, а из друзей — Ренджи. Но и их заботы она не заслуживала. — Я запуталась, — Хинамори усилием воли заставляет себя перестать плакать и поднять глаза. В зрачках — отблески пламени. — Я люблю вас обоих. Я не хочу никого ранить. Я не жду от тебя прощения, это невозможно, я не жду от тебя понимания — здесь не может быть понимания, я виновата, я все испортила и признаю это. Но… я хотела просто объяснить. Ты заслуживаешь честности. Ты заслуживаешь лучшего, чем я. И тебе следовало бы меня ненавидеть. «Как же велика была твоя любовь, Широ? — сердце Хинамори сжимается. — Ты все равно не испытываешь ко мне ненависти».