***
Время в тюрьме тянулось мучительно долго. Неподвижная луна на черной бездне неба была неподвижна, холодные пески то и дело двигались от порывов столь же холодного ветра. Момо сидела в камере и пыталась не сойти с ума. Ее не морили голодом. Ее не пытали. Ее вообще не трогали, даже не приходили издеваться, и это было странно, будто о ней все забыли. Целыми днями Хинамори или лежала на импровизированной постели, или ходила по своему жилищу. Одиннадцать шагов от стены к стене. В маленьком окне над кроватью пять железных прутьев решетки. Удивительно безликая и пустая белая комната, где даже повеситься было негде, если бы она решила свести счеты с жизнью. Момо старалась не спать, потому что во сне видела лица друзей. Она засыпала только тогда, когда просто не могла бороться со сном, но и тогда просыпалась, ловя холодный воздух ртом. Момо преследовали кошмары. Отрубленная голова Хирако-тайчо с навеки застывшей улыбкой. Мертвое тело Широ, который напоминал сломанную тряпичную куклу. Перепачканные кровью рыжие волосы Рангику. Кира со сквозной дырой в груди. У Момо даже не было меча, и она могла только гадать, как поступили с ее занпакто: просто спрятали, сломали или же проводили над духовным оружием опыты. Дозваться до Тобиуме она не могла, хотя неоднократно пыталась. Момо сходила с ума от недостатка общения и иногда начинала говорить сама с собой, представляя, будто общается с кем-то из погибших. Извинялась перед ними за то, что выжила, но ни разу не плакала. Ни разу с тех пор, как очнулась в развалинах Гобантая. Слезы будто закончились — иссякли, и все. Белые стены ее тюрьмы были слишком равнодушны даже для того, чтобы отражать эхо ее крика.***
Хинамори проснулась от тычка в бок, и села на постели, протирая глаза. Рядом с ней обнаружилось несколько арранкаров. «Вот и все, — мрачно подумала Момо, — Публичную казнь устроят, что ли?» Вместо этого ей в руки дали комплект белой одежды, приказали переодеться и даже деликатно вышли за дверь камеры. Момо осмотрела свой рваный и обожженный шихакушо — последнее напоминание о Готее — и сняла его, понимая, что гордыня ни к чему ее не приведет. Форма арранкаров села почти идеально. Она была довольно открытой, с вырезом на спине и юбкой до колен, и Хинамори, по ее мнению, совершенно не шла, просто выбора не было. Она позвала своих тюремщиков, которые оценивающе скользнули взглядом по фигуре шинигами и очевидно разочаровались. — А теперь иди за нами, — сказал один из них, явно беспокоясь о чем-то. Другой был более беззаботен, но все же у обоих на лицах было написано волнение и удивление.***
Они ввели Момо в зал, посреди которого стоял трон, сделанный из костей. На этом жутком строении сидел старик с короной на голове, и, судя по тому, как раболепно поклонились ему тюремщики, он и был тем самым Императором. Вот только Хинамори ему кланяться не собиралась. Наоборот, она гордо выпрямилась. Да, она в плену, ей некуда бежать, но сломать ее не так легко, как им кажется.***
Момо невольно поежилась, чувствуя силу, исходящую от старика, что прошел мимо нее к столу, и отчасти поняла, почему его прислуга так его боится. Но прислуга на то и прислуга, чтобы бояться, а она до сих пор солдат Готея-13, пусть этой организации больше и не существует. Но Момо — последняя ее часть — до сих пор жива, а значит, и Готей жив, жив в ее лице. И она его не посрамит. Не испугается, и уж точно не будет просить пощады. Она была не настолько глупой, чтобы убегать. Момо понимала, что в таком случае ее сразу убьют — она даже кидо соорудить не успеет. Однако осознание того, что даже если у нее отобрали Тобиуме, она не осталась беззащитной, немного согревало. Хинамори всегда была мастером демонической магии, и это признавал даже вечно ворчащий Хитсугая. Но выслуживаться перед врагом Момо не хотелось. Еще чего не хватало. Правда, сесть за стол все-таки пришлось, и пришлось взять вилку, чтобы поковыряться в мясе Пустого, так вежливо предоставленным для трапезы. В первые дни заключения Хинамори предпочитала умереть от голода, но не есть это мясо. Но на третий день голод победил брезгливость, и на вкус пища оказалась не такой уж и плохой — мясо как мясо, похожее то ли на говядину, то ли на свинину. Недостатка в нем у пленницы не было. Барраган говорил спокойно и даже вежливо. Чего уж не ожидала Хинамори, так такого обращения. Она не догадывалась, почему ее до сих пор не убили. Возможно, лейтенант была чем-то вроде интересного экземпляра уничтоженной расы, а возможно, было и что-то еще, пока недоступное ее пониманию. «Было бы отлично напиться», — мрачно подумала Момо, беря в руку бокал с вином. Пригубив напиток, она облизнула сухие губы и задумалась о том, что может такого интересного рассказать о себе, если этому старику так интересно. — Меня зовут Хинамори Момо. Я лейтенант Пятого отряда Готей-13. Как достигла этого ранга?.. Да как все. Обучалась в Академии Духовных Искусств, там, где учат пользоваться духовной силой. Тренировалась. Сразу решила пойти в Гобантай, потому что… — Момо запнулась, — Потому что хотела служить под началом капитана Айзена Соуске. У меня получилось. Я стала лейтенантом и до сих пор им являюсь, пусть и не ношу шихакушо и шеврон, — Хинамори сдвинула брови и отпила еще вина. О своих успехах в кидо она предпочла не распространяться, а то еще наденут ограничитель или чего похуже. Но зато намекнула, что несмотря на проигрыш и плен, она все еще лейтенант. — После предательства Айзена я некоторое время была исполняющим обязанности капитана, а потом на пост первого офицера назначили Хирако Шинджи. Момо подавила тошноту при воспоминании об останках своего тайчо. — В общем, ничего интересного, — она покачала бокалом в руке и отпила глоток.***
Когда Момо произнесла имя Айзена, ей на секунду показалось, что невозмутимый до того Барраган изменился в лице. Наблюдая за тем, как старик идет к своему трону, шинигами внутренне сжалась, надеясь, что своим огромным топором он не собирается рубить ей голову. Хотя — это было бы логичным поступком в сложившейся ситуации. Настолько логичным, что Хинамори уже попрощалась с жизнью, пессимистично рассматривая сверкающее в свете белого полумесяца лезвие смертоносной секиры. Но вместо этого… Когда дрожащий от страха нумерос вручил Момо в руки Тобиуме — совершенно целую и невредимую — ее сердце забилось так быстро, как будто до этого момента не билось совсем. Будучи вооруженной, лейтенант почувствовала себя сильной. Уж точно сильнее скорчившегося на полу арранкара, которого ей предложили (вынудили) убить. Момо не убивала невиновного. Этот арранкар, как и другие, уничтожал ее друзей и разрушал место, где она жила; потому Хинамори не испытывала ни малейшей жалости. Она сурово поджала губы, крепко обхватила теплую рукоять Тобиуме, встала из-за стола и медленно подошла к тому, кто должен был стать ее жертвой. В его глазах была мольба, но Хинамори не колебалась. Эта смерть не могла искупить всю пролитую кровь тех, кто был ей дорог, но хотя бы так у нее получилось бы отвести душу. Какая разница, в сущности, разбить тарелку или разрубить шейные позвонки? Момо занесла занпакто над скулящим врагом и резко его опустила. Голова арранкара покатилась по каменному полу, оставляя за собой алые следы. Хинамори выдохнула и отряхнула меч от крови. Убийство затуманило разум кровавой пеленой. Она редко убивала кого-либо, но это было… приятно? Кровь врага на полу радовала глаз. Из шеи трупа все еще хлестала алая жидкость, пока тот бился в конвульсиях. — Вы правы, — ее голос звучал твердо, — Я ненавижу Айзена и мечтаю ему отомстить. «А еще я ненавижу всех вас, но понимаю, что вам пока что отомстить не смогу».