злобно зашуршали в гардеробе скелеты зубы скалят вновь, тайну выдать грозя
Широ-чан говорил Момо: опасайся Санбантая. Девушка отмахивалась. Будучи сама доброй, открытой и искренней, она считала, что все люди — такие же. Да и как ей было не верить в чужую доброту, если ее всегда окружали хорошие и заботливые люди? Бабушка, Широ-чан, Кира, Ренджи, Шухей… Айзен-тайчо. Тайчо, спасший их четверых от смерти на первом же задании. Тайчо, который неизменно хвалил ее успехи в кидо, тайчо, под начало которого она мечтала попасть, тренируясь до кровавых мозолей — и таки добилась своего; на плече — шеврон. Новенький, блестящий жетон с кандзи Гобантая. Айзен-тайчо — не просто начальник, не просто капитан — Учитель. Он приносил Момо книги с грунта, учил каллиграфии, тренировал с ней кидо, берег ее, не позволяя заполнять отчеты до рассвета, забирая часть работы на себя… Момо казалось, что рядом с ним она защищена от всех опасностей. Пока жив Учитель, ей никто не навредит… Пока жив Учитель. Это утро началось так же, как и многие другие. Хинамори проснулась, привела себя в порядок, собрала волосы, надела чистую и выглаженную форму… Самостоятельно провела утреннее построение, удивляясь тому, что капитана нет, но объясняя себе, что он может быть занят, а если оставил дела на нее — доверяет. Это многого стоило, и Момо гордилась собой, собирая документы, чтобы отнести их в Ичибантай. Встряхнув стопочку бумаг в руках, лейтенант покинула отряд, вежливо кивая здоровающимся с нею рядовым. Несмотря на обычную утреннюю суматошность, что-то было не так. Что-то висело в воздухе. Что-то страшное, почти осязаемое. Момо вдруг поняла, что пахнет кровью. Она ускорила шаг, прижимая документы к груди, и заметила, что толпа рядовых спешит к зданию Совета-46. За ними лейтенант и отправилась. Зайдя за угол здания, она сначала ощутила более стойкий запах крови, а потом — увидела. Увидела — и застыла соляным столпом, не веря своим глазам. Как, как, как?! Руки Момо больше не могли держать ставшие такими ненужными бумажки, и оные разлетелись по ветру белыми птицами, а из груди лейтенанта вырвался истошный вопль. Ноги больше не держали ее — Хинамори упала на колени. Это сон, сон, сон, сейчас она проснется… Сейчас она моргнет, и тело Учителя исчезнет, это наваждение, видение! Он не мог умереть! Он же такой сильный! Он не мог проиграть!.. На карих глазах выступают слезы, но, прежде чем разрыдаться и впасть в истерику, Момо увидела среди собравшейся толпы капитанов и лейтенантов Ичимару Гина. Он улыбался. «Опасайся Санбантая», — голос Широ всплыл в голове Хинамори, а дальше она уже не думала. Не думала о том, что здесь нельзя обнажать меч. Не думала о том, что здесь, помимо нее и Ичимару, множество народу. Не думала, что Ичимару превосходит ее по силе в сотни раз. Сознание всегда такой доброй и чистой Момо захлестнула дикая, звериная ярость, и она вскочила с колен, резко обнажая Тобиуме и бросаясь на Гина, чтобы разрезать его поганую улыбочку надвое. Но ее клинок зазвенел от столкновения с клинком Киры Изуру.***
Куда подевалась та добрая, милая и стеснительная девушка, вздрагивающая от каждого обращения к себе, вежливая со всеми, краснеющая от одного вида начальства? Той Хинамори уже не было — та Хинамори была где-то на задворках сознания, робко жалась в уголок и роняла слезы, скорбя по тайчо. Сознание же настоящей Момо заполонила только ярость и жажда мести. Она сама от себя не ожидала, что может настолько вспыхнуть. Огонь всегда пылал в ней, но он был иным — согревающим в дождливую погоду, разгоняющим мрак, спасающим от холода… А теперь — только разрушение в ее глазах, только ненависть, желание убить. Убить, непременно убить! Айзена-тайчо ведь убили! Как у Ичимару только рука поднялась?! Он же был его лейтенантом, они служили вместе! Доводы рассудка сейчас отошли на второй план, как и сам рассудок. Момо преобразилась на глазах. Возможно, многие не ожидали от такой всегда хорошей девочки превращения в злобную фурию — плевать. Никогда раньше Момо не убивала по-настоящему — только Пустых. Никогда раньше не пускала оружие в ход против собратьев-шинигами, кроме как на тренировках. Момо думала, что не способна убить, что слаба для этого, а теперь поняла, что важна далеко не сила. Важно желание убийства. А Гин все так же стоял и улыбался… Когда клинок Тобиуме с лязгом ударился о клинок Вабиске, Момо сразу не среагировала. Точнее, как воин — парировала удар, приготовилась ударить кидо — пока не вспомнила, кого атакует. Кира! Кира ей не враг, Кира не может быть врагом! …но Кира мешает ей совершить месть, и это главное. Хинамори сглотнула слезы злости и отчаяния, и ударила еще раз, метя куда-то в левое плечо друга — просто вывести из строя, чтобы добраться до Ичимару. Здесь нельзя обнажать оружие. Здесь нельзя сражаться. Хинамори опять же плевать — ее окружает реяцу ярко-алого цвета, которую она не сдерживает. Со стороны кажется, что лейтенант горит. — Зачем?.. Голос Киры доносится, как из-за толстой стены. Зачем? Как зачем? Разве не справедливо будет убийце умереть? Разве не справедливо забрать жизнь за жизнь? И Момо решается. От очередного удара она отлетает назад, но так и планировалось. Рука крепко сжимает рукоять — не подведи, мысленно шепчет Хинамори своему мечу. — Рви, Тобиуме! Безумие. Безумие делать это здесь, сейчас и против Киры. Но Момо уже вряд ли способна здраво рассуждать; ее клинок выпрямляется, на нем прорастают отростки-дзютте, а с кончика слетает файербол. В воздухе отчетливо слышен отчаянный крик раненой чайки.***
Кира был неправ, когда просил ее остановиться, пока не поздно, потому что уже поздно, как он не понимает? Тело Учителя прибито на высоте нескольких человеческих ростов, он мертв — что еще остается Хинамори, измученной гневом и скорбью одновременно? Только мстить. Она и не думала, что сможет быть настолько мстительной, что сможет с таким отчаянием желать смерти другому шинигами, не думала, что в ней есть и такая сторона… Меч Изуру, в отличие от Тобиуме, не распрямился, а изогнулся в причудливой форме гильотины. Здесь нельзя призывать шикай — вспомнила наконец Момо. Она призвала свой, находясь вне себя от горя и злости, но Кира… Впрочем, у Киры вряд ли был другой выход, если он не хотел смерти своей подруге — а именно это ее ожидало бы в схватке с Ичимару, только Хинамори этого не понимала. Беря меч в руки, готовься не только ранить, — говорили им в Академии, — готовься быть раненым. Путь воина предполагал собой не только нанесение ран, но и получение. Хинамори не боялась боли. Хинамори не боялась смерти — она еще не видела ее прямо в лицо, только сегодня узрела ее отблеск в разбитых очках Айзена-тайчо. Хинамори не боялась, что ее ранят. Она стала солдатом, полностью отдавая себе отчет в том, что делает. Она была готова. Так ей казалось. Возмущение так и хлынуло откуда-то из района солнечного сплетения. Оказывается, слухи, донесшиеся до Момо через Рангику, не врали — в Сейретее думали, что она влюблена в своего капитана. Отчасти так и было, но любовь была не романтической — так дочь могла любить отца, так вассал мог любить сюзерена, так ученица любила своего Учителя. Момо не спешила нападать и выпускать очередной файербол. Она стояла, тяжело дыша, обеими руками сжимала меч и смотрела на лучшего друга. — Лучше отойди, — почти взмолилась Хинамори, — Отойди, Кира, я не хочу сражаться с тобой! В глазах ее — боль, отчаяние и пожар. Момо поняла, что еще чуть-чуть — и она не сможет себя контролировать. Вряд ли она сильнее Киры, вряд ли выйдет из схватки победительницей — как глупо будет умереть от руки лучшего друга! Глупо, нечестно, не так все должно быть, не так! — Это Ичимару убил его, я знаю! — вскричала лейтенант, — Ты думаешь, я могу остаться в стороне и позволить этому человеку скалить свои зубы? Гин неторопливо направился прочь, так медленно, как будто на прогулке, и на губах его — Момо была уверена, хотя видела со спины, — играла та же улыбка. Издевательская, змеиная… Момо не выдержала. С кончика ее клинка сорвался файербол и полетел в сторону Ичимару, выше плеча Киры и выше роста самого ненавистного Гина — кидо попало в здание, разрушая его часть, посыпались осколки. — Отойди! — снова мольба в голосе, — Пожалуйста! «Я не хочу тебя ранить. В этом виноват не ты. Отойди, Кира…»***
Кира всегда был голосом совести в их маленькой компании друзей детства. Кира увещевал буйного Ренджи и наставлял перепуганную Хинамори — и сейчас его слова — тоже слова рассудка. Рассудка, которого у Момо почти не осталось. Она сама не знала, с чего взяла, что Учителя убил Ичимару. Просто его улыбка и слова Широ «Опасайся Санбантая». Опасайся Санбантая. Ладно, если бы это относилось только к улыбчивому тайчо сего отряда, но как Момо может опасаться Киру? Кира же… это Кира, это ее лучший друг, с ним она могла быть сама собой даже больше, чем с Тоширо. Тоширо стал отдаляться с тех пор, как надел хаори, всячески подчеркивая свой статус капитана, а Кира… Они же с самой Академии были вместе. Ренджи то и дело сбегал куда-то с Рукией, и Изуру с Хинамори тренировались вместе, ели вместе, гуляли по территории Академии… А теперь приходится драться, как врагам. За спиной Совет-46. Смотреть туда лишний раз — страшно. Тело капитана, пусть и высоко, что не разглядеть в подробностях, но Момо боялась, что ее стошнит. Одно дело — разрубать Пустых, у которых кровь черная, как чернила, и совсем другое — алая кровь шинигами, мертвое лицо Учителя, который больше никогда не похвалит ее, не положит ладонь на ее голову, не принесет новую интересную книгу с грунта, не скажет ничего ободряющего… Никогда! У нее отняли не просто капитана — у нее отняли того, кто мог бы быть ей отцом. — Представь, что на месте Ичимару сейчас Айзен. Хинамори застыла. Раньше ее трясло, а сейчас — превратилась в каменное изваяние, и только пальцы подрагивали на эфесе Тобиуме. Если бы случилось наоборот… Если бы убит был Ичимару, а Айзена подозревали в этом? Что бы она сделала? Защищала бы до последней капли крови или сама бы возмутилась поступку Учителя? Защищала бы, конечно. Оправдывала всеми средствами, даже самыми безумными. Момо находилась в смешанных чувствах — она не успела выставить щит. С пальцев Киры сорвался свет, шесть широких и тонких лучей пронзили тело лейтенанта, и девушка застыла, не в силах более двигаться. Ей не было больно. Ей было уже никак. Где-то слышался голос Широ, который приказывал арестовать лейтенантов Хинамори и Изуру. До Момо дошло, что речь идет о них с Кирой, когда действие бакудо прошло, и она обмякла в руках Рангику. Момо было все равно — пусть хоть в Мукен заточат. На Киру она старалась не смотреть. Теперь ей стало стыдно за то, что она с ним сражалась. С кем угодно, только не с Кирой. Сглатывая слезы, Хинамори последовала в захвате рук Рангику и Шухея к месту заключения.