мы снисхожденья друг от друга не ждем — вино полночное приправлено виной, но я не стану сожалеть ни о чем: мой бой проигран — но проигран все ж не мной.
«Спасибо, Хинамори, и… прощай»
Потом — резкая боль в области груди и неверие в то, что ее капитан, ее Учитель проткнул ее своим мечом, но его глаза невыносимо чужие, это не Айзен-тайчо. Этот чужой и жестокий человек не мог быть ее капитаном. Момо смотрела в его лицо и не узнавала. Потом — потеря сознания. Она просто провалилась в темноту, ничего не слыша, не видя и не чувствуя. Лейтенант думала, что это и есть смерть, что она войдет в цикл перерождений, приготовилась к этому… Но что-то пошло не так. Иногда Хинамори видела смутно обеспокоенное лицо Уноханы-тайчо, иногда — грустную и осунувшуюся Исане. Но просыпалась она только на краткий миг, чтобы опять погрузиться в полусон-полубред, где видела все то, что произошло за последнее время, так отчетливо, что понимала — цикл перерождений ей не светит. Улыбка бабушки. Вечно хмурое лицо Широ. Ренджи, краснеющий при виде Рукии. Кира, лучший ее друг школьных лет, который все чаще привлекал ее взгляды. Из нескладного подростка он превратился в красивого молодого человека. Хинамори иногда исподтишка любовалась его движениями — родившись в семье аристократов, Изуру всегда был изящен. А еще с ним было спокойно и хорошо — пока они не скрестили мечи. Нельзя так просто умирать, — однажды, придя в себя на секунду, решила Момо. Она должна извиниться перед ним. Перед всеми. Она подняла меч на лучших друзей. Вспоминая лицо Изуру во время той схватки у Совета-46, Хинамори думала — а что же тогда чувствовал он? Противостоять врагам легко, но противостоять друзьям — ужасно трудно. Кира, по сути, спас ей жизнь — если бы Момо напала на Ичимару, преступление она бы совершила более серьезное, чем высвобождение шикая, да и против Гина у нее не было шансов. Стоит выжить хотя бы ради того, чтобы сказать «спасибо»…«Спасибо, Хинамори, и… прощай»
Айзен ей тоже снился. Его добрая улыбка, его теплая рука на ее волосах, его мягкий голос — но неизменно в снах Момо Учитель менялся, становясь предателем и убийцей. Ее убийцей. И хотелось спросить: зачем? Зачем вы спасли мне жизнь тогда, чтобы лишить ее сейчас? Что я сделала вам, Айзен-тайчо?***
В груди пульсировало болью. Хинамори дрогнула ресницами, открыла глаза и пошевелила правой рукой в тщетной попытке нащупать гарду Тобиуме. Осознав, что меча при ней нет, и что она в Сого Кьюго Цуме Шо, Момо коснулась ладонью повязки на груди. Выжила. В голове немного шумело, но боль слегка утихла. В теле — ужасная слабость, но в общем и целом Хинамори чувствовала себя не так уж и плохо. Итак, Йонбантай… Что же произошло? Что случилось с Айзеном-тайчо… с ними всеми? Унохана пришла по зову дежурившего у постели гобантай-фукутайчо офицера, осмотрела ее, ловко переменила повязку, положила холодную ладонь на лоб Момо — спи. И девушка послушно заснула — впервые без сновидений.***
Вечерело. В палате уже горел свет, и вокруг лампы порхали легкие бабочки. Хинамори только что переменили повязку, и она полусидела в постели, держа в руках книгу, заботливо переданную Нанао-сан. Знакомая реяцу накрыла волной удивления — Кира здесь? От Исане и Нанао Момо уже узнала все, что произошло: про предательство трех капитанов, назначении Киры и Шухея на посты временно исполняющих обязанностей первых офицеров, о том, что о ее отряде заботятся Шестой и Седьмой. «Нужно будет угостить Кучики-тайчо и Комамуру-тайчо чем-нибудь». Но об этом она подумает потом. Сейчас — Кира. — Здравствуй, Кира-кун, — из-за того, что Момо давно не говорила, голос оказался слабым. Она мысленно себя одернула: негоже солдату так мямлить. А еще она не знала, как реагировать на посещение Изуру. Может, тот винит ее в срыве? Конечно, Хинамори извинится, но может ли все вернуться обратно после того, что между ними произошло? В любом случае, надо хотя бы постараться. — Проходи, — Момо улыбнулась уголками губ и поразилась тому, что после всего еще умеет улыбаться.***
Апельсины. Как что-то из другого мира, где не было ни предателей, ни сражений. Апельсины — разве их принесли бы тому, кого считали врагом? Легкий запах цитрусовых наполнил палату, и Хинамори улыбнулась шире и радостней, слегка склонив голову набок. — Спасибо, — ответила Момо, поправляя одеяло, и тут же вспоминая о том, что выглядит она совершенно неподобающе — мало того, что через больничное кимоно видна окровавленная повязка, так еще и волосы после сна растрепались, и — она была уверена — лицо далеко не сияющее здоровьем. Момо почти сразу попросила у Нанао зеркальце, увидела в нем совершенно другую себя — изможденную, бледную, несчастную, лохматую… Благо, у Исане нашлась расческа, и волосы Хинамори кое-как привела в порядок, но заплести их здесь было пока нечем. Исане говорила, что пока и не надо, все равно разметаются во сне. А Момо отчаянно скучала по форменному шихакушо. В этом белом кимоно, которое постоянно приходилось снимать для перемены бинтов, она чувствовала себя почти обнаженной. И Кира видит ее такой. Хинамори едва не завернулась в одеяло, как в кокон, но вовремя сочла это неуместным. — Ко мне заходят Исане и Нанао, — Момо изо всех сил поддерживала беседу, — Да, я была бы очень благодарна тебе за «Сейретейский вестник», Хисаги-сан такой молодец, что не задерживает выпуск. Представляю, как вам с ним тяжело, — вдруг вырвалось. Хинамори виновато опустила глаза, уже собираясь сказать то, что хотела, но… «Прости» Что? Это она должна извиняться! Это она первая выхватила меч! Пусть обезумевшая от горя и в состоянии аффекта, но это не делает скидки, совершенно никакой. У Киры просто не было выхода. Но сейчас извиняется он, а не Момо… потому что она в лазарете и была на грани смерти? Он ее жалеет? Жалость Хинамори нужна была в последнюю очередь. Она понимала, что жалеют ее все, и принимала это с улыбкой, но все равно — раздражало. Момо не считала себя несчастной жертвой капитана-предателя — сама виновата, что верила. Сама виновата, что пришла не в то место и не в то время. Сама виновата в своей ране и своей беспомощности. Сама виновата, что Гобантай остался без первых офицеров. Проще было бы, если бы Кира назвал ее дурой. Но Кира никогда бы так не сказал. — Нет! — оборвала его Хинамори, — Нет. Ты должен был. Ты не мог иначе. Я — глупая девчонка. Я думала, что я солдат, а оказалась глупой девчонкой. Я первая подняла меч, а ты меня остановил — и все. Прости меня, Кира. Ужасно хотелось расплакаться; грудь отдала тупой болью, Момо вся как-то сжалась, но проглотила слезы. Если она сейчас разрыдается, то будет выглядеть еще более жалко. А ведь плакала уже, плакала — но Исане никому не скажет, как прижимала подругу к груди, стараясь не потревожить ее рану, и гладила черные волосы брошенного лейтенанта. Исане умела хранить тайны. И, излившись ей, Хинамори казалось, что слезы в ней кончились: колодец высох, осталась горечь, чувство вины и потери, страх за будущее и желание жить — жить, несмотря ни на что. — Прости меня, — повторила Момо, избегая смотреть другу в глаза. Он тоже изрядно похудел, побледнел и осунулся, но красота никуда не делась. И Хинамори удивилась, что до сих пор думает, какой же Изуру красивый — ей казалось, что это тоже осталось в другом мире.***
Как это бы ни смешно звучало, Момо была права, нападая на Ичимару и считая его своим врагом. Тогда как будто сердце подсказало — но и это же самое глупое сердце толкнуло ее в объятия предателя, настолько близко, что тому даже не пришлось замахиваться мечом. Просто движение рукой — и она должна была умереть. Учитель не колебался. Учитель шел по трупам. Учитель… Хинамори не могла признаться даже самой себе, что отчаянно скучает по тому Айзену, который был ее Учителем. — Я поверила, — тихо сказала Момо, прижимая кулачок к груди, — Я поверила. Я думала, что Айзен-тай… Айзен мертв. А потом увидела его в здании Совета… много трупов, кровью воняло… И ты там был, — мельком вспомнилось, — А я шла за Широ и Рангику-сан, они меня не заметили, — кривая улыбка, все-таки преуспела в скрытии реяцу, — И там был Ичимару. А потом — Айзен. Я так обрадовалась. Я как будто на свет заново родилась. Момо вспомнила, как плакала на груди Учителя и ей стало стыдно за те слезы и ту слабость. — А он… Хинамори указала на повязку. — Он лгал всем с самого начала. Но если бы не он, нас с тобой тут бы не было… и Ренджи-куна, и Хисаги-семпая… Тогда я так счастлива была, мечтала попасть в Гобантай, чтобы Айзен-тай… Айзен снова меня хвалил… Плечи Момо затряслись, но она сдержалась. — Кира, я виновата перед тобой. Но мы же… мы же все равно друзья? Она впервые посмотрела Изуру в глаза и накрыла ладошкой его руку.***
Кира говорил — Хинамори слушала. Слушала, понимая, что он прав — тогда они были никем. Это потом Учитель заметил ее успехи в кидо, мельком похвалив и пройдя мимо. Только потом, когда из девчонки-студентки она стала офицером Гобантая, медленно, но верно продвигаясь выше, пока не стала лейтенантом вместо омерзительного Ичимару, Учитель обратил на нее внимание, не только как на испуганного новичка, которого едва не сожрали простые Пустые. — Да. Мы были расходным материалом. Но именно тогда я решила следовать за ним, — имя произносить не хотелось, тем более, что язык так и чесался добавить «тайчо». Кира и так поймет, о ком она говорит. Руки Киры — теплые. У Хинамори замерзли кончики пальцев; она легко улыбается, когда Изуру накрывает ее ладонь своей. Может, все действительно получится вернуть назад? Может, можно будет смотреть без вины и вражды? Момо внутренне дрожит, почему-то ей впервые неловко в обществе друга, особенно, когда он так близко, живой, теплый, настоящий. Как же хорошо, что они оба выжили! «Я не смогу больше быть тебе просто другом» Хинамори сжимается, опускает глаза, но руки отнимать не спешит. А чего она хотела? После того, как она обнажила против Киры меч, разве он сможет ей доверять? «Я хотел бы, чтобы когда-нибудь ты стала моей женой» Как удар под дых. Момо тут же вскинулась, вспыхнула до корней волос — она не ожидала таких слов. Иногда, еще во время учебы в Академии, она представляла себе, что целует Киру, или что обнимает, или… Дальше додумывать Момо стеснялась. Он же такой красивый! А еще умный, добрый, верный, честный… Стать женой Изуру… Женой. Она никогда не видела себя в роли жены, меч держала в руках увереннее, чем поварешку, готовить умела только выпечку, и то пока что плохо… Но… — Да, — это сорвалось с губ Хинамори раньше, чем она успела взвесить все «за» и «против». Да и зачем все это взвешивать? По ходу они разберутся! Момо всегда была человеком действия. — Я… ну… я согласна, — кажется, она выглядела нелепо — отчаянно покрасневшая, растрепанная и растерянная. Но это первое в ее жизни признание в любви. — Ты меня любишь? — глупейший вопрос, но Хинамори не удержалась. Она сжала руку Киры, проводя большим пальцем по тыльной стороне его ладони. А как иначе, если Кира предложил ей стать его женой? Он же все-таки из семьи аристократа, а Момо — из Руконгая, пусть и не из злачного района. Значит — по любви.