***
Несмотря на все, что пережила Хинамори, несмотря на раны, предательства, душевные терзания, несмотря на все это — ей, можно сказать, повезло. Она не потеряла никого близкого. Нет, не совсем так. Никто, кто был ей близок, не умер. Все друзья, пусть и были ранены, но выжили в битве против арранкаров, и даже капитан-предатель — даже он остался жив, пусть и в заключении, но — жив. А друг Рангику погиб. Момо мало знала об истинных отношениях Мацумото и Гина, зная только то, что они знакомы с детства. Именно потому она так наивно и причисляла Ичимару к числу «друзей» Рангику, не решаясь придать их отношениям иной окрас. Будь оно по-другому, Момо не знала бы, как ей относиться к Ичимару, которого она так ненавидела раньше и не могла понять теперь. Она не могла понять, почему тот следовал за Айзеном и почему решил убить его — наверняка, у змееподобного капитана были собственные мотивы. Момо не хотела признавать его героем. Не хотела думать о нем хорошо, пусть даже в память о покойном. Она ни за что бы не призналась в этом Мацумото, но после гибели Ичимару испытала нечто вроде злорадного торжества, и сама этого чувства испугалась, так как подобные ощущения добрая наивная душа испытывала крайне редко. И все же, идя к Рангику, Момо чувствовала угрызения совести. Подруга страдает, а она смеет… радоваться? Низко с ее стороны, невероятно для нее. Момо всегда была «хорошей» и привыкла к тому, что она «хорошая», и «плохую» свою сторону она знала плохо. Но та, тем не менее, была — никто из нас не ангел. Что-то же заставило ее тогда выхватить меч и попытаться стереть лисью улыбочку со змеиного лица. Когда Момо подошла к дверям кабинета фукутайчо, пошел дождь. Ожидание его давно висело в воздухе, влажностью оседая на волосах и форме — и вот, пролилось-таки. Где-то вдалеке послышался раскат грома — Хинамори поежилась. Она любила грозу и в то же время немного страшилась, когда оставалась в одиночестве среди бушующей стихии. Но Рангику пригласила ее войти. Подметив, что голос её тих и грустен, Момо проскользнула за дверь, осторожно закрывая ее за собой. Реяцу Широ она не ощущала, и это приносило облегчение. Все же тот осудил бы ее, узнав, что она топит горе на дне стакана, но… Она считала, что Широ не имеет права ее судить. Сейчас — нет, за это — нет. Она весь день хороший и примерный лейтенант, а ночью — ночью ее личное время, которым она распоряжается по своему усмотрению. — Добрый вечер, — в своей обычно вежливой манере произнесла Момо, делая еще шаг к сидящей Рангику, и немного виновато улыбаясь. Она надеялась, что не потревожила ее — а впрочем, ее сейчас и нужно было тревожить и не давать тосковать слишком много. А то, что Рангику тоскует — сразу видно. И лицо осунулось, и глаза потускнели, да и следы на щеках явно не от дождя. Чуткая Момо подметила все, но не стала ни охать по этому поводу, ни успокаивать Мацумото — она взрослая и сама разберется, сейчас сантименты со стороны Хинамори ей не нужны. — Рангику-сан, а у вас найдется саке? Странный вопрос, который раньше почти не слетал с уст Момо, ведь та всегда была такой правильной (собрания лейтенантов можно опустить, там пили все). Задав его, фукутайчо внимательно глянула на рыжеволосую.***
Дождь за окном мерно колотился каплями о землю, листья, крышу. Настойчиво бился в оконное стекло, будто желая проникнуть внутрь. Напоминая о том, что на свете бывает не только солнце. Бывает и он, мерзкий, холодный, пронизывающий. Надоедливый, но в то же время такой спокойный, под который хорошо спать, свернувшись под одеялом. А на следующий день — на следующий день снова взойдет солнце. Оно все равно взойдет. Сколько бы дождя ни пролилось на бренную землю, ее высушат теплые лучи солнца. Правда, иногда кажется, что солнца и вовсе не существует. Когда она тогда увидела мертвое тело любимого капитана. Когда потом капитан, оказавшийся живым, заодно оказался предателем и покинул Общество Душ. Когда она сражалась против него — и все равно проиграла, потому что слишком слабая, как бы много ни тренировалась, как бы ни старалась — слабая. И даже с фракцией ей было не справиться. Рангику тоже была там — они сражались вместе, в бою становясь настоящими подругами по оружию. Рыжая красавица кивнула на стул, Момо присела, осторожно и легко, сложила ладошки на коленях. Она пила и раньше. На собраниях лейтенантов, с Кирой и Ренджи. Но вот так, наедине с кем-то — почти ни разу. Даже совсем ни разу. Это было странно — пить вместе с кем-то, заливать свое горе вместе с кем-то. И легче было от этого. Взяв свою пиалку, Момо сначала вдохнула пьянящий запах рисового вина, а потом посмотрела на грустное лицо Мацумото. И ей стало стыдно. Сказать бы сейчас что-то… утешающее. Наполнить пустоту звуками слов. Сказать что-то о Гине — но Момо не могла кривить душой. Она ненавидела этого человека, и даже после его героической смерти до конца не отпустила свою неприязнь, хоть и понимала, что она беспочвенна. Став ей врагом однажды, он остался врагом навсегда. Даже после кончины. Подражая примеру Рангику, Хинамори поднесла пиалку к губам, секунду поколебалась и в несколько глотков выпила, обжигая глотку и чувствуя, как внутри разливается приятное тепло.***
Может, она была и неправа в том, что пошла топить горе в саке. Может, стоило утолить его как-то еще. Но беда была в том, что больше вариантов у Момо не было. Она пыталась читать книги — но буквы плясали перед глазами, не желая складываться в слова и фразы. Она пыталась уйти с головой в тренировки, но собственный меч, такая родная Тобиуме, лежала в руке как-то не так, как обычно, да и тело, ослабленное ранением и госпитализацией, слушалось из рук вон плохо. Она пыталась рисовать, но после того, как в пятый по счету раз изобразила профиль Айзена-тайчо, бросила и это занятие. Момо было трудно. Трудно не только в физическом смысле — хотя до сих пор резкое принятие вертикального положения вызывало головокружение, и иногда лейтенанту приходилось ходить буквально по стеночке. Но и в моральном смысле. Иногда Момо думала, что ей было бы легче, если бы Айзен погиб. Тогда он точно покинул бы ее сердце — со временем. Остался бы в памяти добрым призраком, а не главным героем ночных кошмаров. Но — он не погиб. Он стал бессмертным, а значит, воспоминания о нем будут мучить Момо до самой ее смерти, которую когда-то добрый тайчо дважды пытался приблизить. Но она оказалась на удивление живучей. Иногда Момо думала, что лучше бы ей погибнуть. Особенно в первое время, когда осознание того, что ее предали, пришло в полной мере и застучало по голове дебелым кулаком. Но она была солдатом, понимала свой долг перед отрядом и не могла позволить себе подобное малодушие. Умереть — слишком легко, умереть она может, когда угодно, и не ей распоряжаться своей смертью. Взяв вновь наполненную пиалу, Момо опрокинула ее себе в рот, проглотив жгучую рисовую жидкость, слегка поморщилась. В голове начинало проясняться, становилось даже… весело? Хинамори понимала, что пьянеет, пьянела она не в первый раз в своей жизни, и обычно это ей не нравилось. А сейчас — нравилось, потому что в этом состоянии она не думала об Айзене, Башне Раскаяния и прочих раздражающих факторах. — Мне кажется, что я больше ничего не знаю, Рангику-сан. Я ведь так была уверена в… нем. Я думала, что нахожусь за каменной стеной. Я была счастлива. Безумно счастлива! А потом… Он был тогда таким чужим. Смотрел на меня, как на помеху, которую нужно устранить! А ведь я была предана ему! Все-таки не удержалась, разоткровенничалась. Саке ударило в голову, развязало язык, вытянуло чувства, так тщательно скрываемые обычно. Момо закрыла лицо руками, замотав головой из стороны в сторону. Но до сих пор не заплакала — видимо, слезы уже кончились. — Прости меня, Рангику-сан.***
Момо морщится, тянется к очередной пиале, но не выпивает, а смотрит на мутную жидкость, колыхающуюся в сакадзуки. И ей невыносимо стыдно от того, что тот, кто был дорог ей, жив, а тот, кто был дорог Рангику — умер. Нечестно это, совсем нечестно. Кира, наверняка, тоже страдает от потери наставника, но Кира — это другое, Кира был всего лишь преданным солдатом. Рангику же… Момо подозревала, какие у нее с Гином были отношения. Да, рыжая красавица не афишировала их на весь Готей, Ичимару тем более предпочитал молчать, но как-то ранним утром, пойдя в гости к Широ, Хинамори заметила костлявую фигуру санбантай-тайчо, покидающего Десятый. Тогда она ничего не сказала Рангику, справедливо рассудив, что не ее это дело — и вмешиваться ей не надо. Тогда, ослепленная и восторженная девочка, она топилась лишь в своих заботах. Мотнув головой, Момо схватила пиалку и осушила ее залпом, протягивая руку за добавкой. О Гине ей говорить и вспоминать не хотелось. Вечная издевательски-сардоническая улыбка на лице, привычка растягивать слова, опасная близость к ее капитану — все это пугало. Загоняло в угол. Неудивительно, что всю вину в первое время Момо возложила именно на Ичимару. Она ненавидела его с того момента, как увидела мертвое тело Айзена — пусть и ненастоящее. Дождь колотился в окно, стекая каплями по стеклу. И вот ведь как получилось — Момо искренне хотела утешить Рангику, а вышло так, что утешают ее. И снова она — маленькая, слабая. — Будем жить дальше, — приподняв края губ в горькой улыбке, взяла в руки пиалку и чокнулась с Мацумото, снова залпом опрокидывая в себя жидкость и чувствуя, как действительно становится легче.***
В груди приятно теплело. Алкоголь уже действовал вовсю, да и сколько нужно было хрупкой Момо, чтобы опьянеть? Она никогда не напивалась до бессознательного состояния — не хотела мучиться похмельем и причинять другим неудобства, не хотела, чтобы любимый наставник видел ее такой. Но наставник оказался врагом, а значит, к чёрту приличия — сегодня Момо явно заночует у Рангику, потому что до Гобантая ноги ее попросту не донесут, а спать под кустиком, во-первых, мокро и холодно, а во-вторых, для лейтенанта не комильфо. Разве что Широ-чан отнесет ее в отряд, но в таком случае Момо знала, что будет брыкаться, кусаться и, возможно, ругаться, а ей не хотелось, чтобы Широ почувствовал это на себе. Момо улыбнулась как-то нелепо и посмотрела на Рангику явно плохо сфокусированным взглядом, беря еще одну пиалку. На ее реплику кивнула, мол, да, я слушаю. А потом чуть не протрезвела — настолько вопрос был странный. Что двигало им? Гином? Если честно, Момо до сих пор казалось, что Гином двигала какая-то пока еще неизвестная личная выгода. То ли Хогиоку заполучить, убив Айзена, то ли ещё как-то напакостить. В светлые намерения Ичимару Момо не верила — не хотела верить. Но как она могла сказать это страдающей Мацумото? — Я не знаю, — самый честный ответ, который может дать Момо, и как только слова слетают с губ, она снова берется за сакадзуки и выливает в себя саке, облизывая губы. Невкусно. Горько. Противно. Но — помогает. Как лекарство, которое надо пить, зажав нос. На следующий день будет похмелье — Момо это знала. Будет болеть голова и все тело, Унохана-тайчо убила бы ее собственными руками, если бы узнала о похождениях своей бывшей пациентки. Зачем же Момо это делает? Она и сама не знала. Просто потому что. Потому что дождь. Потому что сидеть в своем кабинете одиноко и грустно, а в кабинете капитана поселился другой, чужой ей человек. Потому что рана на самом деле не в грудине, как записано в истории болезни, а в душе. Мацумото наклонилась так близко, что Момо почувствовала, как от ее губ пахнет перегаром. Удивленно моргнув, попыталась сообразить, что именно имеет в виду коллега и что она может с собой сделать. Потом, когда дошло, даже испугалась — конечно, она думала о смерти, но убивать себя самостоятельно не стала бы. Слишком… малодушно. Как повод сбежать от проблем. Нет, если погибать — то только в бою. Момо мотнула головой, которая тут же закружилась. — Умирать — глупо. Я никогда не думала об этом… Нет, если бы он тогда меня убил, может, было бы и лучше, — попыталась путано объяснить свои мысли, — Но раз уже дважды не убил, то умирать самостоятельно — глупо. А ты?.. И тут Хинамори испугалась. Рангику всегда была такой решительной, самостоятельной и вспыльчивой, что могла взять и… нет, дальше Момо думать не хотела. А теперь, влюбленная в мертвого Гина, страдающая по нему — как она поступит? Момо перегнулась через стол и схватила Рангику за руки. — К черту все! — язык немного заплетался — издержки производства, — Живым — живое! Так моя бабушка говорит. Мы живы, мы выжили после таких переделок! Да, Ичимару умер, но ты жива! И ты еще будешь счастлива! И я тоже буду! От пылкой речи щеки Момо как-то лихорадочно разрумянились, а глаза заблестели. И, закончив говорить, она практически упала на свой стул, снова хватая пиалу и уже сама наливая себе из бутылки.***
За окном лился безразличный и бесконечный дождь. Стучался в стекло. Настойчиво бился о крышу. Слышался шум ветра, поднимающегося сначала легкими порывами, затем превращающегося в шквалы, бьющиеся в дрожащие стекла. Наверное, именно такая погода сейчас царила у них обеих в душе, наверное, именно дождь истязал их сердца — дождь и ветер, безжалостная стихия. Момо отпила очередной глоток саке, но вовремя остановилась и отставила бутылку в сторону. Она знала, что пока ей нельзя и вредно доводить себя до подобного состояния. Да, она уже пьяна, но не настолько, чтобы потерять себя. И терять себя она не будет. Лейтенант не ожидала откровений, но Рангику решила поведать ей о своих терзаниях — и Момо внимательно слушала. Значит, Ичимару спас ее от смерти? Вот оно как повернулось, а Хинамори думала, что этих двоих связывает только знакомство и случайная связь. Гин повернулся для нее совсем другой стороной, ранее неведомой. Момо и не представляла, что он может спасти чью-то жизнь. У нее, Хинамори, все было проще. Она никогда не умирала от голода, у нее были бабушка и Широ, с которыми она проводила все время, пока не стала шинигами и пока у нее не появилась мечта о лейтенантском шевроне. За окном уже вовсю бушевала гроза. — Я не знала, — тихо ответила Момо, — я всегда думала, что он… «Никчемный предатель». — …себе на уме. Прости, Рангику-сан, я не знала. Знаешь, я не имела права никого судить… Момо было стыдно. И перед Мацумото, и перед Гином, и перед Уноханой — она бы расплакалась, но сдержалась и только шмыгнула носом, прогоняя наступающие на глаза слезы. «Я надеюсь, что никогда не узнаю, как больно терять друга детства», — внезапная эгоистичная мысль, и Хинамори вдруг ужасно захотелось увидеть Тоширо. Но тот был на задании. — Прости меня, Рангику-сан, я была глупой. Я считала, что во всем виноват Ичимару, — все-таки нашла силы признаться Момо, — Я не знала, и судила его. А он хотел защитить тебя. «Как и Широ хотел защитить меня… " За окном полыхнула молния, через пару секунд ударил раскат грома.***
Может быть, Момо сама этого не знала, но ей был ведом главный секрет бытия — а именно, простое изречение, которое говорила ещё бабушка в далеком детстве: после дождя всегда будет солнце. Как бы ни извергались хляби небесные, но пролитая на землю влага впитается в почву, дав жизнь миллионам растений, а на небесах расцветёт семицветная радуга, как обещание Предвечного, что всё будет хорошо. Гроза за окном утихала, уходила дальше, молнии ударяли все реже, а капли дождя бились в стекло заметно легче. Момо притихла, глядя на Рангику все еще виновато, но та ее не винила, даже не упрекнула. Она права — так думали все, почти все. Ичимару боялись, Ичимару ненавидели. Он сам создал такое отношение к себе, и, наверное, Мацумото его понимала. В отличие от Момо, которая не могла понять, зачем чернить себя в глазах окружающих специально. Когда Хинамори расслабилась, она почувствовала, как по щекам ее бегут слезы. Упрямо шмыгнув носом, наморщила лоб — хватит плакать. — Плачь, Хинамори, — сказала Рангику. Момо мотнула головой, закусила губу… А потом не выдержала и расплакалась, не в силах держать в себе слезы, по-детски кривя рот и вытирая глаза ладошками. Сила? Это — ее сила? Да, у нее есть душа, но и дух есть. Воинский, солдатский дух, не позволяющий плакать. Но все же Момо не могла зачерстветь душой настолько, чтобы запретить себе это. Она была сильной, но после стольких переживаний, стольких ранений не столь физических, сколь душевных, солдат в ней уступил место маленькой, испуганной девочке, которая потерялась в большом и жестоком мире, где проливается кровь и предают близкие. Мацумото встала быстро, рывком. Момо сквозь пелену слез наблюдала, как она решительно подходит к окну и распахивает его, впуская в комнату шум грозы. Косой дождь тут же ворвался внутрь, помещение осветила яркая вспышка, за которой раздался гром. Фигура Рангику напомнила Момо валькирий, дев-воительниц, о которых она читала. И ей почему-то стало страшно. Вскочив с места, Хинамори обняла рыжеволосую фукутайчо со спины, чувствуя, как капли дождя падают ей на руки, как в воздухе разливается запах озона, как становится холодно. Момо уткнулась лицом в спину Рангику, обняв ее крепче. — Все будет хорошо… Все будет хорошо… — сбивчиво шептала лейтенант скорее себе, чем Мацумото. А горизонт уже очищался от туч.