разве нам не дарили горсти талого снега те, кого мы любили и ждали, как эту весну?
Ей снилось море. Вода накатывала на берег, касаясь песка. В лазурном чистом небе сияло солнце, грея лучами импровизированный пейзаж — вода от края до края. Беззаботное небо соединялось с морем на линии горизонта, и вокруг была одна голубизна. Ни облачка, ни ветринки — полный штиль. И даже волны, омывающие берег, лениво замедляли свой бег. Ничто не хотело двигаться в этом сонном царстве… Момо шла по кромке воды босиком, но не чувствовала прикосновения воды к ногам. Не чувствовала тепла и лучей солнца на коже. Она была будто бы призраком в этом мире, бесплотным духом — это пугало, это заставляло жмуриться до боли в веках и открывая глаза, она видела тот же самый пейзаж. И тут небо раскололось. На множество осколков, которые падали в море, окрашивая воду в алый цвет крови. Осколок упал ей на руку, раня кожу, потом еще один… Кажется, именно в этот момент по щеке лейтенанта скатилась одинокая слезинка, прочертив на осунувшемся лице дорожку до подбородка. А потом — темнота… и снова море. Но уже — штормовое. Беснующаяся стихия, молнии в черном, как смоль, небе, вода, поднимающаяся валами… и хрупкое суденышко посреди хаоса. Маленькую лодчонку волны бросали, как теннисный мячик, небрежно и резко. Момо наблюдала за этим с берега, и сердце ее каждый раз замирало — выживет ли лодка? Не утонет ли? Как только судно накрывала очередная волна, она затаивала дыхание, боясь, что оно не вынырнет — но лодка раз за разом снова появлялась на гребне волны…***
Война закончилась. Каждый из шинигами потерял в ней что-то дорогое. Момо повезло в очередной раз — она не умерла. Но помнила все, помнила, как сражалась с троицей фрасьонов Трес Эспада, как они с Рангику проиграли им… А потом снова меч в груди, но на этот раз не Айзен смотрел на нее чужим взглядом, а Тоширо — испуганно, изумленно и непонимающе. Такой родной Широ-чан. Тогда она могла только спросить — за что? Неужели каждый, к кому она привяжется, пронзит ее мечом? Неужели каждый, кто ей дорог, ее предаст?***
Море волновалось все больше, швыряя хрупкую лодчонку девятыми валами, но ни одна волна не могла ее утопить. Суденышко выныривало, не сдаваясь воле волн, не желая покоиться на морском дне. Оно боролось за жизнь изо всех сил. Момо заметалась на постели. На лбу выступила испарина, она задышала чуть быстрее, волнуясь за лодку, но тут на ее руку легла другая рука. В тот момент Хинамори уже осознавала, что лежит в постели, и что все приключения суденышка — всего лишь сон, но сон не отпускал ее. Рука на ее руке была холодной, и этот холод отрезвлял. Приводил в чувство. Успокаивал. Она уже не спала, но лежала с закрытыми глазами, утихомиривая убыстрившееся дыхание. Сквозь полузабытье пробивался голос… Его голос. Широ. Он здесь. Прислушавшись к тому, что говорит друг, Момо испытала облегчение — он не ненавидит ее. Возможно, он сделал это нечаянно. В любом случае, она простила его уже давно. Легкая улыбка расцвела на ее губах, и Хинамори открыла глаза, чтобы увидеть перед собой обеспокоенное лицо лучшего друга, невольно отметила, что он порядочно осунулся… Тоже был ранен, тоже пострадал — пострадали они все. Никто не вышел из войны без потерь. — Широ-чан, — прошептала, язык слушался на удивление хорошо, но очень хотелось пить, — Ты в порядке? Это хорошо… — улыбнулась и снова закрыла глаза. Им очень многое нужно друг другу сказать. Момо многое нужно узнать. В первую очередь — побежден ли Айзен? Сумели ли они? И — каким образом? Разрушен ли Готей? Целы ли друзья? Живы ли? Момо отогнала от себя остатки сна и открыла глаза уже широко, всматриваясь в Тоширо.***
Момо не привыкла, чтобы о ней заботились… так. Конечно, все товарищи так или иначе защищали ее еще в бытность офицером, но одно дело, когда тебя прикрывают со спины в бою и стараются не ранить на тренировках, и совсем другое, когда ухаживают за заболевшей. Это было очень ново — обычно Момо сама суетилась вокруг раненых, больше мешая, чем помогая, но отчаянно стремясь помочь — и тут она оказалась совершенно беспомощной. В руке — катетер от капельницы, питающей силы, и поддерживающей жизнь в хрупком теле, с капельницей ходить было бы очень трудно, а кувшин с водой стоял дальше, чем она могла бы дотянуться. А пить хотелось немилосердно — все море из сна выпила бы, кажется, за пару глотков. Тоширо отводил взгляд, словно боясь встретиться с нею глазами, собираясь с мыслями — за такое долгое время, что они были знакомы, чуткая Хинамори научилась улавливать настроения лучшего друга, и сейчас видела, что ему неловко. И причину Момо, кажется, знала — то ранение, которое пульсировало под бинтами у нее на груди. Унохана-тайчо снова совершила чудо, вытащив лейтенанта с самого краешка, но, как и тогда, при первом ранении, нанесенном Айзеном, жизненно-важные органы не пострадали, во всяком случае, не так, чтобы привести к летальному исходу. Момо была уверена, что пойдет на поправку, но она всегда была оптимистом и видела в каждой ситуации что-то хорошее. Наконец он на нее посмотрел — внимательно, изучающе. И ведь тоже знал ее очень хорошо, мог увидеть и ее облегчение, и радость — хотя она их никогда и не прятала. Момо всегда была, как на ладони — открытая, честная, наивная. Верила всем без исключения. И, странно, но даже предательство наставника не сломило эту детскую веру в чудеса. Тоширо буквально угадал ее желание. Осторожно помогал приподняться, подставлял подушку — Момо даже смутилась, не привыкшая к такому уходу. Но, как только увидела перед собой стакан с водой, тут же вцепилась в него и припала губами к воде, за раз выпивая всю. Сразу стало гораздо легче. — Спасибо, — она просияла, устраиваясь на мягкой подушке и стараясь не сдвинуть катетер на руке. Лекарство в системе капало ей в вену медленно, во флаконе оставалась еще примерно половина. Звать медсестру не требовалось еще долгое время, и это было хорошо. Потому что Момо мучила жажда информации. — Значит, хорошо, — улыбнулась мягко, возвращая Тоширо пустой стакан. Верила в это, ведь ложь распознала бы по глазам. Значит, друзья правда живы, — А… «Айзен», — она не смогла произнести это имя. Запнулась, замялась, отвела взгляд. — А… как Гобантай? Вопрос важен и насущен — как руководитель отряда, Момо всегда беспокоилась о нем. Особенно теперь, когда осталась единственным руководителем. Конечно, были младшие офицеры, ответственные и добросовестные, но все же, как лейтенант, Хинамори волновалась. Но также она понимала причину того, почему Хицугая отводит глаза. Ее ранение. Естественно, он винит себя, Момо ведь слышала сквозь сон «прости». Она подняла руку и коснулась бинтов на груди. — Широ-чан, — детское прозвище в первый раз Тоширо почему-то проигнорировал, — Меня ведь ранил-ка… Айзен? — чуть не произнесла «капитан», но вовремя осеклась.***
Становилось легче. Боли она не чувствовала. Унохана-тайчо была искуснейшим медиком, и сумела не только остановить кровь и скрепить разрезанную плоть, но и утихомирить боль, за что Момо была ей очень благодарна. Она не любила боль — совершенно естественная боязнь человека, особенно военного, которому часто приходится ее переносить. И — не только физическую. Солдаты слишком часто теряют тех, кого любят. Момо была счастлива тому, что ее друзья живы, но ведь они могли погибнуть — погибнуть у нее на глазах, и тогда пришло бы чувство вины за то, что выжила. Такое бывает на войне… На любой войне. Но — все живы, все идут на поправку. Кира, Ренджи, Рангику… И Тоширо — он ведь тоже был ранен, сражаясь с Эспадой. Момо могла судить по силе его противника, ведь она-то билась против фракции Трес — всего лишь фракции, по сути — оруженосцев, а насколько эти три девушки были сильны! Хоть ей и удалось опутать их ловушкой из кидо, но в бою один на один с любой из них у Хинамори вряд ли оставались бы шансы. Она понимала, что слабый воин, но собиралась сразу же после выписки снова тренироваться и стать сильнее. Ведь всегда может появиться новый противник, и быть к этому не готовыми — преступно. — Хорошо… — с облегчением выдохнула, впрочем, и не сомневаясь в своих офицерах, которые так часто помогали ей еще во время предательства всеми любимого тайчо. Им тоже было тяжело, ведь все в отряде обожали своего капитана, но также любили и лейтенанта, пусть и слегка покровительственно, как ей казалось. Но Момо не возмущалась. Она не стремилась к главенству и власти — главным всегда был Айзен, она лишь выполняла его приказания и занималась своими непосредственными обязанностями. Теперь же, понимая, что вся ответственность на ее плечах, и, как только она выйдет из лазарета, навалится в полной мере, Момо было не по себе. Она так долго была под началом наставника, что привыкла полагаться не на себя, а на кого-то сильного, вышестоящего. И не привыкла быть таким «сильным» самостоятельно. Когда она заикнулась про ранение, Тоширо изменился в лице. Хинамори вся превратилась в слух, беспокоясь за друга, сердце невольно забилось быстрее, что отразил осциллограф. Слушала, не перебивая. Хотелось знать правду — хотя, может, лучше и не знать? Зачем она спросила, видя, что Тоширо это приносит боль? Но слова уже не забрать назад. Он дотронулся до ее руки. Смотрел уверенно и серьезно, под этим взглядом хотелось поежиться. И говорил странные, даже ужасные вещи. Хотя Момо помнила… но она помнила его взгляд, и надеялась, что больше такого выражения лица у Тоширо не увидит никогда. Потому что не может ее всегда серьезный и сдержанный друг смотреть с таким отчаянием и страхом. Момо качнула головой. — Неправда. Это, наверняка, произошло случайно… Ты не мог, — она не верила, что такое вообще могло произойти. Но и в то, что ее попытается убить любимый наставник, в свое время не верила тоже — но это же, черт возьми, разные вещи. Тоширо она знает с пеленок. В детстве они постоянно играли вместе, только с возрастом начиная потихоньку отдаляться… и тут лучший друг заявляет ей, что ранил ее. Подняв руку, свободную от капельницы, она дотронулась до его щеки, погладила кончиками пальцев, пытаясь успокоить. — Я уверена, что не ты в этом виноват. «В любом случае, я выжила. Моей жизни уже ничто не угрожает — так сказала Унохана-тайчо» — Я слышала, что меч Айзена-тай… Айзена обладает гипнотическими свойствами, — опять она сбивается на это проклятое привычное «тайчо», — Скорее всего, это был он. И Момо опять было больно признавать то, что наставник в очередной раз хотел ее убить. Чем она заслужила это? Разве она была ему плохим лейтенантом? Разве не преданно служила под его началом все это время? Зачем Айзен так хотел убить ее?..***
В детстве было проще. В детстве они всегда были вместе, иногда даже спали в обнимку, особенно в холодные зимние ночи. Момо помнила, как всегда старалась покрепче обнять Тоширо, тело которого всегда было таким холодным, кутала его в одеяло — тогда было можно, тогда он был ей кем-то вроде младшего брата. Но времена менялись, и дети росли. Все началось с того, что бабушка перестала купать их вместе, и тихонько объяснила каждому, чем мальчики отличаются от девочек. Момо было немного грустно, но вскоре она поступила в Академию Духовных Искусств, потом загорелась отчаянной мечтой вступить в Гобантай, как только впервые увидела капитана Айзена. Тренировалась с утра до ночи, желая услышать его похвалу. Но Тоширо все равно был сильнее — юный гений, как его называли, и вскоре он начал требовать, чтобы она звала его капитаном, раздражаясь на то и дело проскакивающее детское прозвище. А уж обнять его просто так — невозможно, так как существует понятие субординации, понятие, которое так мешало и делало их отношения невозможно официальными. И Тоширо это, кажется, устраивало, а Момо — нет. В детстве он дал ей обещание — защищать и быть рядом. И ни разу его не нарушил, что бы там ни говорил — Хинамори сама виновата, что поверила Айзену, поверила тому дурацкому письму, которое заставило ее скрестить мечи с лучшим другом… Наверное, стоило ненавидеть наставника, но Момо не испытывала к нему подобное чувство. Нет, ненависть была знакома ей и каждый раз вспыхивала при виде Ичимару, слепая ярость, застилающая глаза и заставляющая желать крови, но с Айзеном — совсем другое. Айзен долгое время был дорогим ей человеком, Учителем, наставником, и изменился в считанные доли секунды — понимание пришло вместе с мечом в груди и его тихим «спасибо и… прощай». Тогда Момо помнила, как сильно Тоширо пытался защитить ее от этого, но она сама нарвалась, сама поверила, сама сняла тот щит из кидо, что друг наложил на комнату, в которой она спала… Чрезвычайно трудно защитить человека, так отчаянно стремящегося искать приключений, Хинамори это понимала, никогда не винила Тоширо — не мог же тот ее связать и запереть где-то? Да и то, она бы выбралась и наделала тех же самых глупостей. Но Момо не могла не доверять. Не могла запереть свое доброе и отзывчивое сердце на замок, не получалось. Она родилась наивным ребенком, верящим в чудеса и доброту людей. Она всегда легко шла на контакт, легко доверялась… Были, конечно, и исключения, ведь Момо, кроме того, что была добрым человеком, еще была солдатом. И впитала в себя понимание того, что врагов щадить нельзя. Ей казалось все это простым. Есть друзья. Есть враги. Друзьям помогают, друзей любят и жертвуют собой ради них. Врагов ненавидят и уничтожают. Но все оказалось не так просто, когда наставник вмиг превратился во врага. Момо не могла возненавидеть Айзена. Поймав улыбку Тоширо, девушка улыбнулась в ответ, убрав с лица обеспокоенное выражение, которое промелькнуло, когда она задумалась о наставнике, и услышав предложение сходить к озеру, издала что-то вроде восторженного писка, подавшись вперед и совершенно бездумно обнимая того за шею. И только потом вспомнила, что обычно Хицугая такое не поощряет. Отстранилась, смущенно покраснела и отвела глаза, чтобы не видеть его наверняка осуждающий взгляд. — Это же отлично, — начала говорить, чтобы справиться со смятением, — Мы там так давно не были! Я приготовлю что-то… Будет чудесно, Широ-чан! Спасибо тебе! Момо понимала, что этот пикник Тоширо предлагает из-за чувства вины, чтобы ее порадовать, и ценила это, но в то же время не хотела, чтобы он винил себя и терзался этим. Но один вопрос все еще мучил ее, вгрызаясь в душу острозубой крысой — если битва закончена, если друзья живы, если Сейретей восстанавливается, то… что с Айзеном? Смог ли рыжий рёка победить его? — Широ-чан, — Хинамори посерьёзнела, — А… Айзен, он… Слова давались с трудом, падая в пустоту, как камни. — … мертв?***
Ну вот и сухая поправка, намек на разницу в рангах и субординацию, которая мешает им оставаться друзьями, мешает их отношениям, мешает ей быть просто Момо, а ему — просто Широ. Зачем придумали эти обязательные уважительные обращения и разделили их так? Хинамори тихо вздохнула, отвела глаза. Может быть, Широ и прав, что запрещает ей фамильярничать, может, так и надо. Давно пора вырасти. — Хорошо, капитан Хицугая, — ответила сухо и ровно, сложив руки на одеяле. Рано радовалась — стена между ними никуда не делась, а может, даже стала толще и непреодолимее. И от этого было грустно, как будто Момо кого-то потеряла. В очередной раз. Почему-то захотелось и его поправить, мол, не Хинамори, а Хинамори-фукутайчо, но она сдержалась, потому что голос Тоширо был очень серьезным, а чувствовать интонации Момо умела. Напряглась. Что его терзает? Неужели Айзен все-таки жив? Нет, если бы он победил, то не пощадил бы Общество Душ, не оставил бы и камня на камне, создавая Ключ Короля. Этот человек воистину шел по трупам, как по ступеням, отвергая все, что попадалось на пути — все и всех. Момо удивленно посмотрела на Тоширо, но руки не отняла, ждала, что он ей скажет. Обещания давать следует крайне обдуманно — теперь она это знала, как никто другой. — Широ… капитан Хицугая, — Момо улыбнулась, склонив голову набок, — Ты просишь о невозможном. Мы ведь не можем с первого взгляда определить, кто заслуживает доверия, а кто — нет. Никто бы и не подумал, что тот Айзен, которого мы знали раньше — предатель. Никто не поверил бы в это. И твоя просьба в таком случае должна звучать иначе: «не доверяй никому». Я не могу так. Покачала головой, упрямо закусив губу: — Прости меня, но я не могу дать тебе это обещание, так как не смогу его выполнить. Когда с детства привыкла доверять всем, очень трудно переучиться. Подозревать всех в дурном — тоже трудно, это ранит даже больше, чем предательство, пусть не сразу и резко, но понемногу гложет душу. Момо не собиралась закрываться на замок, ведь это значило — сломать всю личность. Хватит с нее переломов. Хватит трещин на сердце. — Так Айзен мертв? — так же упрямо переспросила. Это сейчас было самым важным. Жив наставник или нет. Нет, уже не наставник. Предатель. Подлый убийца. Момо было трудно представить своего доброго капитана в этом обличье, но она помнила его чужой и жестокий взгляд, когда посмотрела на него в последний раз, уже с мечом в груди, перед тем, как потерять сознание. Этот образ впечатался в память навеки, намертво. — Скажи мне правду, — голос стал явно тверже, Хинамори на глазах преображалась из хрупкого создания в солдата, пусть раненого, но не потерявшего пыл, — Я приму все, что ты скажешь. Я больше не восхищаюсь Айзеном. Я ошиблась тогда. «Но вместе со мной ошиблись все».***
Тоширо хотел защитить ее. Он старался. Он всегда был рядом. Сердце Хинамори дернула тягучая нежность, но Тоширо уже встал с ее постели, освобождая место, которое и так пустовало. Момо грустно проводила его взглядом, только сейчас замечая на тумбочке фрукты — спелые персики, которые она так любила. — Спасибо, — подала голос Момо, решив, что обязательно съест все фрукты после обеда в качестве десерта, Унохана-тайчо советовала ей питаться витаминизированно. Йонбантай обеспечивал это, каждый раз в положенное время в палату входил офицер с подносом, на котором была еда. Поначалу кусок в горло не лез, но Момо старательно все съедала, не капризничая. Она ведь не маленький ребенок, она понимала, что это необходимо для того, чтобы скорее встать на ноги и вернуться в строй. Она была нужна своему отряду, и потому должна была скорее поправиться и продолжить руководить Гобантаем, как лейтенант, достойная замена капитану. Достойная замена… Кто мог заменить Айзена? — Он жив, — тихо повторила Момо, не веря услышанному. Она знала, сколь многие желают смерти ее бывшему тайчо, и думала, что в случае победы шинигами тут же принесут приговор в действие. Щадить преступников Генрюсай-доно не стал бы, Момо, конечно, не знала сотайчо близко, но была уверена в его твердости и решимости, как Генерала. Да и Совет Сорока Шести не отличался пацифизмом. Тоширо явно что-то недоговаривал… что-то важное. Но Хинамори не стала допрашивать его, ей пока было достаточно того, что Айзен побежден и находится под стражей. В голове шелохнулась невольная мысль: увидеть бы его, взглянуть в глаза и спросить — зачем? Почему он так стремился… нет, почему он стремился создать Ключ Короля, Момо знала. Она хотела спросить о другом — почему он так хотел убить ее? Чем она мешала ему? Хинамори не была ни сильным воином, ни влиятельной персоной. Она бы поняла, если бы Айзен старался убить того же Генрюсая-доно, но она? Момо не понимала. «Ты меня не побеспокоил. Я хотела тебя увидеть», — Хинамори нахмурилась, но вслух ничего не сказала, просто сжала губы в ниточку и кивнула на прощание. — До встречи, — тихо ответила, когда он уже повернулся к ней спиной, и протянула руку за персиком. Взяв фрукт, поднесла его к губам и вдохнула сладкий аромат. Тоширо правда очень старался. Но что он мог поделать с тем, что они уже не дети, что их разделяют ранги, что их судьбы перемешал подлый предатель, притворявшийся хорошим человеком столь искусно, что верили все? Момо положила персик на место, вздохнула и легла, стараясь не нарушить положение катетера в вене. От капельницы хотелось спать, глаза так и слипались. Она решила не бороться со сном, ведь это часть ее лечения — отдых и покой. Потом, все потом. Закрыв глаза, Момо уплыла куда-то далеко. Ей снова снилось море. На этот раз — спокойное.