Феникс

Жарко, жарко, жарко — невыносимая жара, и как только господин сидит в таких железных латах? Наверняка он там уже сварился. Вот если упадет с коня, то Момо точно не удивится… Вареный господин на ужин, звучит, конечно, мерзковато, но другой еды мало, равно как и воды — а вокруг пустыня. И хоть бы один сарацин попался, что ли, а то совсем скучно! Момо мрачно сидела на маленьком по сравнению со скакуном своего господина коньке и негодовала на то, что меч, вверенный ей, слишком тяжел, на пустыню, на палящее солнце, на рыцаря, на маму, которая ее родила… Перечень всех ненавидимых ею факторов только рос. Особенно эта чертова одежда, которую даже снять нельзя, потому что тогда откроется ее маленькая тайна в виде девичьей груди, а тогда, кто знает, как отреагирует и так не очень радушный рыцарь? Женщин на войну не брали, тут и головы лишиться можно… Собственно, как она докатилась до жизни такой? И жила вроде в богатой семье, ни в чем не нуждалась, отлично проводила время… Пока отец не вздумал выдавать ее замуж за какого-то противного графа, прыщавого, старого и толстого, но зато безумно богатого и влиятельного. Только Момо было плевать на деньги, барышня была идеалисткой и сразу зареклась от брака с графом, мечтая, естественно, о вечной и истинной любви. Жить долго и счастливо, умереть в один день, держась за руки, и подобная чушь, которой девушка начиталась в романах и сказках. Даже несмотря на то, что любимого человека у нее пока не появилось, Момо наотрез отказалась выходить замуж. Но когда она заявила папеньке, что не хочет по расчету, разбив пару чашек из семейного сервиза, тот вспылил и в свою очередь заявил, что брак — дело решенное, и никуда она не денется! Бог терпел и нам велел. Вот только Момо не собиралась в этот раз слушаться папеньку, хоть всю жизнь и подчинялась его воле, будучи примерной дочерью. Нет, на этот раз она ослушалась! Потому что брак без любви — это как похороны при жизни, а ей хотелось жить и дышать, встретить своего единственного, и пусть он будет хоть конюхом, но Единственным! Юная идеалистка коротко подстриглась, безжалостно избавившись от черных, как смоль, локонов до пояса, стащила военную форму старшего брата, оставила папеньке письмо с прикрепленным локоном и сбежала прямо в ряды крестоносцев под именем Гилберта Уайта. Естественно, рыцарем она не стала, да и не стремилась она в рыцари. Устроилась оруженосцем при каком-то господине (на вид кра-айне мутном), и вот они в пустыне. Заблудились. Момо всегда страдала топографическим кретинизмом и была способна заблудиться в трех соснах, но тут она превзошла самоё себя и заблудилась там, где сосен вообще не было, равно как и остальных деревьев — белые пески до самого горизонта, будь они прокляты. «Господин, зашиби тебя творец, — злобно подумала Момо, — Ты хоть знаешь, куда мы премся уже полтора часа?! И неверных поблизости нет…» Она подняла поводья, подгоняя коня ближе к скакуну рыцаря Айзена, и вежливо поинтересовалась: — Господин, а куда мы направляемся?

***

Жарко… Момо чувствовала, что неприлично для юной леди вспотела. Жалела, что нет в руках веера, который ранее использовала на балах в качестве источника прохлады и лишнего кислорода…. Однако же, в отличие от балов, здесь ее талию не стягивал мерзкий корсет, мешающий дышать глубоко и съедать хотя бы две ложки предложенного даме блюда. Здесь же она с удовольствием могла поесть столько, сколько хотела, не переживая о приличиях. Когда господин намедни зарезал лошадь, ела мясо с такими довольными причмокиваниями, что сама себя испугалась, но вовремя вспомнила, что тут она — не леди Хинамори, а Гилберт Уайт, который был не только мужчиной, но и, видимо, деревенщиной неотесанной. Поэтому Момо плюнула лошадиным хрящиком на приличия и вела себя, как на душу положит. Иногда леди-оруженосец задавалась мыслью — а что она, собственно, тут делает? Их отряд погиб под сарацинами, только они с господином и выжили, да и то потому, что оба старались сбежать и спасти свою шкуру. Момо-то понятно, по каким причинам, она — юная леди, меч в руках первый раз держала, только один раз плашмя огрела по голове какого-то неверного, чудом выжила — наверное, потому, что вовремя спряталась за широкой спиной рыцаря, а может, и благодаря иконке Христа-Спасителя в ладанке на шее… Однако же, могла поскакать в другую сторону от сэра Айзена, но — не поскакала. Ибо была обязана ему (читай: его спине) жизнью, да и — куда бы она поскакала? А если сарацины? С рыцарем всяко было спокойнее. Да и словом есть с кем перемолвиться… И лошадь есть кому зарезать, кстати. Сама Момо в жизни бы не смогла убить невинное животное даже ради собственной жизни, даже когда рыцарь разделывал тушу — побледнела и отвернулась, борясь с тошнотой и желанием расплакаться. К такому юную леди жизнь не готовила. И все же — а что она тут делает? Теперь даже брак с прыщавым графом казался не такой уж трагедией, подумаешь, граф… А тут, в пустыне, если они не найдут оазиса — то и кранты. Погибать столь бесславно… Лучше бы в бою, вот бы сейчас сарацины наскочили… Услышав приказ господина, Момо оживилась, привстала в стременах, и тоже услышала чей-то стон. Дав коньку шенкелей, проскакала вперед, обогнав даже господина, и увидела в песках… чью-то голову. Действительно. Голова. И если стонет — то живая голова. Закопали, что ли? Спешившись, оруженосец присела на корточки и потыкала в голову пальчиком. Голова злобно оскалилась, щелкнула зубами и пошевелила черными бровями. Момо ойкнула, отшатнулась и села на пятую точку, отползая на оной от страшной головы и тыча в нее пальцем, привлекая внимание рыцаря. — Г-господин! Оно живое! Оно меня укусить хотело! — хорошо хоть догадалась говорить не женским голосом, а умело поставленным юношеским (специально старалась!)

***

Момо оскорбилась на сравнение с бабой, сама не зная, почему. Слова слышала и покрепче, когда их отряд еще цел был. Да и что греха таить, она и правда… женщина. Но рыцарю об этом лучше не знать, а то мало ли, как он воспримет новость, что его бравый оруженосец — девушка? Так что леди вовремя заткнулась, поднялась с песка, отряхнув зад, выпрямилась и быстро козырнула, мол — слушаюсь и повинуюсь, мой господин. Господин тем временем задумчиво топтался вокруг закопанной головы, которая так же мрачно уставилась на него, игнорируя оруженосца, как слабый элемент. Момо и на это оскорбилась — мерзкое неверное отродье, как он смеет так себя вести?! Речь сарацина также вежливостью не отличалась, благо, оруженосец стояла чуть дальше, чем рыцарь, который от неожиданного вопля араба отпрыгнул в сторону. От вопля Момо захотелось поковыряться в ушах, но она передумала — сказывалось воспитание, вдолбленное настолько сильно и глубоко, что даже в пустыне, даже под личиной Гилберта, она не могла преступить через запреты маменьки и бабушки. — Чего? Копать?! Вот теперь Момо подпрыгнула на месте, гневно сверкнув глазами. Во-первых — чем копать? Во-вторых — она оруженосец, а не рудокоп! В третьих — она вообще женщина! Женщинам копать вообще уметь не принято! Ну ладно, сейчас она не женщина, а юноша. Но, черт побери, она — хлипкий деревенский подросток, а не здоровый амбал. Да и путь через пустыню ее знатно утомил. — Господин, как я его выкопаю? Руками? Но в итоге лопата для Момо нашлась. Злобно сплюнув на песок и подавив желание огреть араба лопатой по башке, она принялась откапывать неверного. На это ушло часа два, так как юношей Гилберт, повторим, был хлипким. Но сарацин помогал выкапывать его, двигаясь так, что освобождался от песка. А освободив руки, и вовсе сам вылез на свет Божий. Но тут же повернулся и побежал прочь. — А ну стой, пес смердящий! — заорала Момо, бросая лопату вдогонку неверному. И по счастливой случайности бросила очень метко — прямо в голову. Сарацин крякнул и тяжело осел на землю. Оруженосец ликующе взвизгнула и подбежала к лежащему, потыкав его носком сапожка. — Живой, — определила Гилберт, — Господин! Господин! Я его остановил! Давайте его убьем, а?