не будет места ереси в моей земле. и не найдут отступники пощады. костер вам — за безбожие наградой, безумцы, закосневшие во зле.
Говорят, ведьмы бывают разные. Конечно, суть у них одна и та же — дьявольская, но все же делятся служительницы темных сил на две категории: порожденные и обученные. Обученные ведьмы продали душу Дьяволу самостоятельно и по своему желанию, и поэтому могут и должны творить только зло. Порожденные же — иное, они уже родились с так называемой «нечистой» кровью, душа их при них, и именно им выбирать, какие дела творить, злые ли, добрые. Так говорила Момо бабушка, которая и научила ее всему после смерти матери. Бабушка была знахаркой, и Дар ее передался через одно поколение, как и принято, доставшись внучке. Всю жизнь Момо училась дивному искусству чародейства, собирая травы, разговаривая с бесами и после смерти бабушки, которая прошла очень легко, так как потолок заранее разобрали, приняла не только часть ее Дара, но и пост главной целительницы близлежащей деревеньки. И стар и мал, лишь зачуяв хворь, бежали на опушку леса, где стояла хижина лесной ведьмы. Валялись в ногах — помоги! Спаси! И Момо никогда не отказывала, даже если болезни были очень тяжелыми. Пропускала через себя страшные хвори, отводя их от людей, иногда после исцеления неделю не могла встать с постели, но и отказать не могла, видя умоляющие глаза страдающих. Деньги не брала никогда. На пропитание ей хватало того, что оставила бабушка, которая помимо знахарства торговала в деревеньке травами и цветами. Так и жила наивная лесная девушка, как ее прозвали крестьяне. Сторонились, конечно. Боялись. Странно бояться ту, которая спасла множество жизней, но — боялись, сочиняли про нее всяческие легенды, мол, и рога у Момо есть, и хвост, и лапы у нее под юбкой куриные. А ночью она летает на метле, как и положено каждой уважающей себя ведьме. Впрочем, байка про метлу была чистейшей правдой. Как только Момо поняла, что может это делать, то ни одной ночи не проходило без того, чтобы она не брала бабушкину мазь, не мазалась ей и не вспрыгивала на старенькую метелку, чувствуя дивную легкость во всем теле. С гиканьем вылетала в трубу, пачкалась сажей, но всю ночь порхала над лесом, то дразня леших, то танцуя с русалками, а то мавок лесных с путей человеческих сгоняя. Чувство полета было непередаваемо прекрасно… Но — все хорошее когда-нибудь кончается. Момо не было интересно, кто именно донес на нее Святой Инквизиции, но ей хотелось бы спросить этого человека — почему? Она ведь, порожденная, никому и никогда не делала зла — а ведь ее просили. Приходили, приносили деньги, молили о том, чтобы навела порчу — на злую соседку, на мужнину зазнобу, на вредную свекруху… Всякий раз Момо отказывала, сколько бы благ ей взамен не сулили. Она сразу решила для себя, что будет знахаркой, как бабушка, ведь у нее был выбор. И ведьма выбрала свой путь. Мысль о том, чтобы, обладая Даром, причинить человеку вред, казалась ей ужасной и кощунственной. Наверное, именно кто-то из тех, кому она отказала в наведении порчи, вспылил на несговорчивую лесную девушку и донес на нее монахам, а те и рады — охота на ведьм в те времена процветала дивным цветом, и хватало лишь слова о том, что кто-то знается с Дьяволом, одного слова — и костер. Момо схватили, когда она вышла в лес за травами — хитрые, как будто знали, что ведьму в ее доме не достать. Не слушая ее протесты, связали и утащили в темницу на глазах у всей деревушки — большинство смотрело с недоверием и страхом. А ведь этих людей Момо лечила, переживая их болезни самостоятельно, чувствовала за них ответственность! Сразу к пыткам, как ожидала юная ведьма, не приступили. И даже не раздели, чтобы поискать на теле знак Дьявола — просто заперли в темнице, да руки сковали, удивительно, для чего — как будет сопротивляться хрупкая девушка? Ее боялись. Поглядывали с презрением, но — и со страхом. Мало ли что может сотворить ведьма, порождение Сатаны? Момо было даже смешно, когда молодые монахи поспешно уступали ей, ведомой стражниками, дорогу, и быстро-быстро осеняли себя крестным знамением, шепча «Да воскреснет Бог». В темнице было сыро, скучно и серо. Вокруг бегали большие крысы, которые принюхивались к ее босым ногам, так что в итоге Момо залезла на каменную глыбу, которая должна была служить кроватью, подтянув колени к груди. Крыс она не боялась, но… неприятно. Мысли девушки были самыми тяжелыми и грустными. Пытки, а затем — публичное аутодафе, более ничего впереди ее не ждало. Если она будет упорствовать, то её просто будут истязать, пока она не скажет то, что палачи хотят услышать. И ведь она — вправду ведьма. Но Момо не хотелось умирать! Она была так юна, она так много не успела совершить… и должна умереть из-за глупого предрассудка. Пока Момо сидела, обуреваемая сомнениями и ужасаясь предстоящему, она и не услышала шагов, но потом, когда к ней обратились, подняла глаза, удивившись тому, что пришедший к ней монах настолько молод, не старше, чем она. Не палач — облегченно выдохнула, внимательно всматриваясь в лицо юноши, который пришел… просто поговорить? Это было настолько гуманно для инквизиции, что ведьма спустила ноги с камня, но пока подойти к монаху не решалась — кто знает, может, это новые методы добычи информации? — Спасти свою душу, значит? То есть, для вас важна только бессмертная душа, жизнь в Раю… — грустно проговорила, сжав кулаки, — А земная жизнь? Неужели она не важна? Неужели не бесценна? Этого Момо никогда не понимала. И раз уж ей придется вскоре умереть, хотелось понять хотя бы мотивы своих убийц. Для чего они так яростно борются за веру, которая должна быть добровольным выбором человека? Для чего так яростно навязывают Христа всем без исключения? И почему расправляются с «ведьмами» так жестоко лишь за то, что они отличаются от других обывателей?***
Этот монах разительно отличался от тех, что шарахались от нее, как от чумной, или от тех, что презрительно фыркали, глядя в ее сторону. Он не делал ни того, ни другого, говорил спокойно, мягко, не срывался на крик, не угрожал, не шарахался и не крестился. Он правда пришел поговорить — Момо уже поверила в это. Но не понимала, зачем? Неужели инквизитору… жаль ее? Неужели в рядах этих палачей существуют те, кто понимает и соболезнует чужим страданиям? Это было так ново для юной ведьмы, что Момо подняла глаза, которые до тех пор прятала, и встретилась взглядом с юным монахом, который в свою очередь снял капюшон, подтверждая догадки ведьмы о своей молодости. В его глазах не было ожесточения, в них теплился огонек веры, не навязанной силой, но принятой душой — ведьма это видела. И не хотела выглядеть в глазах молодого монаха чудовищем, хоть и была еретичкой, как ей сообщил пузатый стражник, от которого воняло кислой капустой. Момо осмелела, чувствуя, что раз ей скоро умирать, то она может поступать, как ей заблагорассудится. Могла ли она сейчас навести порчу на юношу? Наверное, могла. Ее не обыскивали. В кармане лежала бузинная веточка, шепни она заклятье, порча бы настигла монаха в мгновение ока. Только притронуться к веточке да плюнуть под ноги. Момо знала, как именно наводится порча. Специально этому она не училась, но подсознание ведьмы давало ей понять, каким образом это делается. Вот только… причинять вред людям она не хотела. Тем более, лицо юноши было приятным, вызывало доверие и… да, он был красив. Конечно, она могла бы просто отвести ему глаза, но для этого требовалась цикута, а ее при Момо не было. Если бы была — она бы просто не далась в руки страже, и приволокли бы они в застенки полено. Но, увы, спасительное зелье беспечная ведьма оставила дома, будучи наивно уверена в том, что ей ничто не угрожает в родном лесу. — Знаешь, я никогда, — Момо даже задохнулась на секунду, — Никогда не совершала зла! Я — знахарка, — призналась в этом легко и просто, ведь знахарка — не ведьма, наивная девушка думала, что и для инквизиции эти понятия различны, — А ты, монах? Сколько на твоих руках крови? Скольких вы уже убили? При том, сколько невиновных? Стоять в цепях было трудно, но ведьма держалась на своей силе воли и желании высказать все, что думает о Святой Церкви и ее порядках — жестоких и бесчеловечных. Будь на месте юного монаха тот самый толстяк, обзывавший ее еретичкой — плюнула бы в лицо, не задумываясь. Но с ней говорили спокойно и вежливо, давали шанс высказаться, Момо это оценила и плеваться передумала. — Чиста ли моя душа? Знаешь, монах, я уверена, что почище, чем у многих из вас, — выдохнула, пошатнувшись, решительно защищая себя до конца. Пусть ведут на пытки! Она невиновна. Она — ведьма, но ее душа не отдана Сатане, ее душа при ней, как и свободный выбор. Как множество юных людей, Момо была запальчивой максималисткой, ворожба не научила ее спокойной мудрости, которой обладала бабушка. — Разве этому учил вас ваш Христос? Насколько я знаю, Он проповедовал мир и добро! А вы творите ужасные вещи якобы во Его славу, — ведьму понесло. Она не хотела оскорбить юношу или задеть его чувства, но молчать тоже не могла, хотя бы потому, что не далее, как ночью, ожидала пыток, за которыми последует казнь. Пока Момо выплевывала злые, как рой ос, слова, молодой монах достал связку ключей… подошел к двери темницы и, открыв ее, вошел внутрь. Бузинная веточка буквально завибрировала в кармане, но ведьма вдохнула, выдохнула и уняла свою злость, потому что следом за тем, как монах вошел, он взялся за еще один ключ и снял с ее рук цепи, которые с противным лязгом упали на пол. Момо растерла запястья, подвигала кистями, радуясь тому, что может это делать свободно. — Если я скажу, что хочу жить — это прозвучит глупо, моя судьба уже решена, — уже прямо смотрела в глаза монаха, не отводя взгляд, — Я просто должна признаться в том, что я — ведьма, а потом — сгореть на костре под одобрительные возгласы селян, которых я столько времени лечила и которым всячески помогала. Так что ты хочешь услышать, святой инквизитор?***
Он говорил все верно и правильно. Но Момо перефразировала бы слова юного монаха, сказав, что «у каждого своя правда». С одной стороны, заяц хочет жить, но с другой стороны, волчицу ждут в норе голодные волчата. Кто-то считает злом совершенно обыденные вещи, а кто-то считает добром самые ужасные поступки… И инквизитор, которым ее пугал молодой монах, явно был из второй категории, свято веря в свое служение Господу, который, между прочим, заповедовал «не убий». И это относилось ко всем, даже к еретикам и ведьмам. Горько, что служители Его забыли то, что Он говорил им… — У каждого человека есть ангел за правым плечом и бес за левым, — проговорила, вдруг вспомнив, — Ангел нашептывает добрые советы, а бес — дурные. Так моя бабушка говорила, — вспоминать бабушку — тоже горько, потому что не такой судьбы она хотела своей внучке. — Ладно, — решив, что ей уже нечего терять в любом случае, Момо гордо вздернула подбородок, — Я — ведьма. Самая настоящая, но — порожденная. Я родилась ведьмой, и мне был дан выбор, какую ворожбу творить, злую или добрую. Я выбрала путь добрых чар, и моя душа не продана Сатане, она при мне и я вольна делать свободный выбор. Я знаю, что существуют злые ведьмы и понимаю, что вы можете мне не верить, — перешла на вы, так как монах вел себя с нею очень уважительно, как для пленной колдуньи, а Момо была вежливым человеком. Юноша ослабил плащ на шее, тут и вправду было душно, вот только ведьма была всего-то в холщовом платье, так как и на улице было тепло, да и от дома далеко отходить она не собиралась, сорвать немного спорыша и — домой… Кто же знал, что ее схватят прямо в лесу? — Не мне судить вас? — Момо невольно улыбнулась, подавив нервный смешок, — Но вы ведь делаете то же самое, святой брат. Возможно, не конкретно вы, но все остальные монахи, которых я встретила по дороге, уже составили обо мне крайне нелестное мнение. И вот что я скажу — не вам судить меня. И если Бог есть, пусть Он судит меня самолично, и если я действительно вершила злое колдовство — я готова гореть в Аду. Следующие слова юноши обескуражили Момо окончательно. Она привыкла к неукоснительно верящим в совершенного Господа монахам, но он… Если бы его слышали остальные братья, то, несомненно, осудили бы за богохульство, потому что даже она, ведьма, почувствовала его нотки. Тем временем она действительно разошлась, и, как только молодой монах подал ей знак молчать — притихла, прижав руки к груди в детском жесте испуга, так как услышала шаги. Побледнела и закусила губу, явно нервничая — она храбрилась, думая о пытках, но как только представила их реальными, сразу ощутила подкатывающий к горлу тошнотворный комок. Вдруг потеряв всю свою решимость, Момо села обратно на камень, закрыв лицо руками. Она — всего лишь девчонка, которая попалась в руки сильных и безжалостных людей, маленькая, наивная, и пусть обладающая Даром, но толку от этого Дара, когда при одной мысли об орудиях пыток ведьма начинала дрожать от страха? Она могла быть сильной в любой ситуации, она бралась за исцеление сложнейших болезней, она видела множество того, что скрыто от глаз обычных людей, но она была всего лишь девчонкой, слишком юной и неопытной, чтобы противостоять Инквизиции. Но Момо не плакала — просто сидела, закрыв лицо руками и борясь с тошнотой. Через некоторое время отняла ладони от глаз и подняла взгляд на юношу, ждущего ответа. — Я — ведьма, — повторила снова, — Но я всегда помогала людям, и в деревне меня считали знахаркой. Я… я всегда хотела помочь людям! «Хотела, и помогала, а теперь я по милости кого-то из них здесь, и умру, хотя спасала жизни!» — Момо было тошно от такой несправедливости. Она до сих пор помнила случай, когда к ней пришла женщина с болезнью крови в последней стадии — как только ведьма посмотрела на нее, поняла, что более трех дней несчастная не проживет. Исцелять такие болезни бабушка обычно не бралась, так как при действе излечения целитель пропускает хворь через себя, и это могло даже убить ведьму, особенно такую молодую, как Момо. Но бедная женщина цеплялась за жизнь из последних сил, на ее руках было трое детей, чей отец погиб еще в прошлом году, несчастная мать рыдала и умоляла колдунью — Момо сомневалась недолго. Она исцелила крестьянку, после чего три недели не могла встать с постели, находясь чуть ли не на краю. Но выжили обе. Крестьянка приводила после к ней своих детей, двух мальчиков и девочку, здоровая, румяная и улыбающаяся, и это было лучшей платой для лесной девушки, хотя женщина пыталась отблагодарить ее деньгами или работой. — Бороться? Я хочу жить, хочу бороться, но я… боюсь, — призналась наконец, нервно теребя воротник платья в пальцах. Она до сих пор помнила, что может навести на монаха порчу и сбежать, но решиться на такое… Нет, лучше умереть, чем предать саму себя.***
Пока за стенкой приближались шаги, неумолимые, как сама судьба, дрожащая ведьма независимо от себя начала тихо шептать: — Отвод творю, заговариваю, заговор читаю, наговариваю. Пусть глаза явное не увидят, мимо пройдут, дела мои не увидят, не найдут. Как глаз слепой не видит ни явно, ни отьявно, так и меня всякое око обойдет, меня не увидит, не найдет. Очи ваши в тумане, а ум и разум ваш в дурмане… — дальше зажмурилась, мысленно произнося остальную часть заклятья, и шаги удалились. Это придало Момо уверенности — Дар при ней, она все еще может, умеет и помнит. Она спасла свою жизнь — ведьма была уверена в том, что не только даже свою, ведь понимала, что юного монаха тоже могут осудить за беседы с нечистой. Не на смерть, конечно, но Момо не хотелось приносить ему неприятности. Даже незначительные. Она забилась в угол, прижалась спиной к холодной стене, и жмурилась так, что болели веки, жалея о том, что нет здесь верной метлы, бабушкиной мази и трубы… в противном случае улетела бы, выпорхнула наружу, и поминай, как звали. Если бы у нее только был шанс начать все сначала — впредь была бы умнее, никому не открывала бы своей чародейской сущности, жила бы, как человек… Было бы сложно, ведь полностью отречься от Дара ведьма не могла, она продолжала бы видеть бесов, и, что хуже — видеть человеческие страдания, которые умела определить с первого взгляда в глаза. Кстати… Момо отняла руки от лица, подалась вперед и внимательно посмотрела в глаза молодого монаха — в них не читалось тяжких хворей, и вообще юноша был здоров, но его мучила усталость. И от этого ведьма тоже знала средство. Она решительно поднялась с места, сделала шаг к святому брату и решительно взяла его за руку. Закрыла глаза, прошептав несколько слов, на миг почувствовала сильное изнеможение, пропустив его через себя, слегка пошатнулась от навалившейся слабости, но выпрямилась, мысленно скомкав черную пелену и выбросив ее через глаза на пробегавшую мимо крысу, которая тут же пошла очень медленно. С крысой ничего страшного не случится, поспит и все. Выбрасывать же хвори и прочее в воздух — опасно, их может подцепить кто-то другой. Но сейчас молодой монах должен был почувствовать себя бодрым и отдохнувшим. Ведьма больше не боялась. Дар был при ней. Бузинная веточка — тоже, если она не может применить ее силу против этого юноши, то сможет, когда ее начнут обыскивать… Потом будет винить себя, но лучше уж так, чем умереть или…. Боги, ведь ее будут раздевать, чтобы найти на теле знак Сатаны! Об этом Момо подумала только сейчас, и ей стало куда страшнее. Лесная девушка была невинной настолько, что мысль о том, что ее увидят без одежды, казалась ей гораздо хуже испанского сапожка. Честь не была для ведьмы пустым словом, особенно — девичья… Она сглотнула, тошнотворный комок вернулся. «Надо обуздать страх, но… как? Я знаю, как выкатывать испуг яйцом, но не знаю, как избавиться от страха в данный момент…» И тут ее дрожащие плечи накрыло что-то теплое. Накидка! Монашеская накидка…. Что происходит? Когда монах накрыл ее голову капюшоном, ведьма удивленно посмотрела на него, не смея верить в свое чудное спасение. — Ты мне поможешь? — снова перешла на «ты», от нечаянной радости забывая обо всех приличиях, — Правда? Схватилась за его руку, как за спасительную соломинку. — Я клянусь, — ответила просто и бесхитростно, зная, что клятвы — не пустой звук. Каждая клятва — обещание, нарушать которое грешно. И Момо не собиралась становиться клятвопреступницей, поэтому еще по совету бабушки была осторожной, не разбрасываясь подобными обещаниями направо и налево. Каждая клятва юной ведьмы была продумана. Эта — не исключение. Они вместе вышли из камеры. Момо подождала, пока юноша запрет дверь, и вопросительно посмотрела на него — что дальше? Выбраться из подвалов ведьме не составило бы труда, но как объяснит молодой монах своим братьям, куда пропала накидка и заодно — ведьма? Поэтому она не бежала и ждала.***
Момо всегда верила в доброту людей. Потому и помогала им, порою жертвуя собой, потому и считала себя ответственной за свою деревеньку. Бабушка часто говорила, повторяла: «Верь!» — и юная ведьма верила в то, что она делает и в тех, ради кого она это делает, без веры не получится ничего, и даже обладая Даром, без веры управлять им крайне трудно. Страшнейшим бедствием для ведьмы было утратить эту веру, и она почти утратила, оказавшись в сырой темнице перед ожиданием костра, но монашеская накидка с запахом ладана вернула ей веру сполна. Есть еще на свете добрые люди, которым не все равно… Они есть всегда и везде, глупо думать, что человечество прогнило, глупо считать всех бессердечными, потому что добрых людей куда больше, чем злых. И даже среди Святой Инквизиции, членов которой Момо считала палачами, оказался хороший человек, который решил спасти ее. Монах испугался, когда ведьма схватила его за руку, снимая усталость, отшатнулся, но не пытался ей навредить или обезвредить, просто удивился. Ведьма улыбнулась краем рта. — Я сняла усталость, — пояснила скомкано, — Вы выглядели так, что… И в глазах у вас усталость. А я ее убрала. Так ведь лучше, правда? Мысленно ликовала. Вот что она может! Хотя до этого исцеляла куда более страшные болезни, чем обычная усталость, но сейчас радовалась, как в первый раз, когда исцелила человека в одиночку, без помощи бабушки. И в ее душе снова затеплился огонек надежды на то, что это не последнее ее деяние, что она будет жить дальше… только бы выбраться отсюда! Долгое время отводить глаза монахам, ведьма, правда, не сможет, отказаться от Дара также невозможно, так как он проник в ее кровь и кости, и пока Дар будет с ней — ее можно будет выследить, как колдунью. А выйти из тела Дар может только с ее смертью. Выхода, казалось, не было…. Нет, выход есть всегда. Момо подумала, что может инсценировать свою смерть, отвести глаза инквизиторам так, что они увидят ее труп, например, вместо полена, а потом сбежать далеко-далеко… Молодой монах схватил ее за руку и потянул за собой, ведьма последовала за ним без лишних вопросов, радуясь тому, что он ей верит, что не считает ни презренным отродьем Сатаны, ни страшным чудовищем. Замерла, слушая его слова. Задумалась, но лишь на долю секунды. Момо была совсем не против такого расклада, более чем, юноша мыслил верно, в доме одного из инквизиторов ее искать не будут. А она еще насыплет маку на пороге, для отвода недоброжелателей. — Поняла, — кивнула, запахнулась в накидку так, что она скрыла все тело, вплоть до ног, и побежала следом за монахом, по пути шепча нужные слова, и так как держала его за руку, то заклинание отводило ненужные глаза от них обоих. Впрочем, по дороге они никого не встретили, и даже шагов посторонних Момо не услышала, хотя вся превращалась в слух на каждом повороте. Юноша очень хорошо знал эти коридоры, поэтому они шли быстро и уверенно, так что ведьма даже запыхалась с непривычки, ведь на ходу еще и говорила заклинания. Выйдя на улицу, она осмотрелась по сторонам, отдышалась, полной грудью вдыхая свежий воздух, который после затхлого подвала показался манной небесной, и вслушалась в речи своего спасителя. Момо не понимала, почему его предложение должно быть для нее ужасным — он ведь ее спасает! Как можно отказываться от спасения? Особенно на пороге смерти? — Я согласна. Но… это же не доставит вам неприятностей? — осторожно заглянула в серо-голубые глаза, но увидела в них лишь уверенность в своих словах и желание ей помочь. Ей, осужденной ведьме, осужденной не по легкомыслию святого братства или же слепой ненависти соседок, а по настоящей принадлежности к тем, кого называют слугами Сатаны. Момо думала, что после ее признания в том, что она действительно ведьма, а не просто несчастная девчонка, юноша точно от нее отступится, но… Он спасает ее. Мир, вероятно, сошел с ума, потому что ведьмам очень редко удавалось вырваться из лап инквизиции. Как оклеветанным женщинам, не имеющим никакого отношения к Дару, так и настоящим ведьмам. Особенно последним. — Спасибо вам большое… А… а как вас зовут? — осторожно спросила, чтобы знать, как обращаться к спасителю. Но как достойно его отблагодарить, маленькая колдунья не знала. Пока не знала.***
Момо лишь слегка снисходительно улыбнулась на его слова о том, чтобы не боялась леса. Как она, лесная девушка, может бояться родной стихии? Лес рядом с ее хижиной уже давно превратился в дом, где и стены помогали — впрочем, этот лес она не знала, не знала здешних бесов, но была уверена, что сможет найти с ними общий язык в случае чего. Поэтому бояться ей было нечего. Да и лес по сравнению с камерой — рай земной, там нет ни серых мерзких крыс, ни цепей, пугающих одним своим видом, ни глухих каменных стен, ни душного затхлого воздуха. — Тоширо, — она повторила его имя, будто пробуя на вкус, кивнула на то, что ее зовут Момо. Да, оказывается, о ней знали, и знали давно. Может, даже планировали то, как поймать очередную ведьму, может, даже следили. Она-то, наивная, думала, что сможет постоять за себя, но вне дома оказалась беззащитной. И даже бузинная веточка не успела прийти на помощь. Лес невдалеке вел себя гостеприимно. Момо спокойно шла рядом с Тоширо, ступая по мягкой тропинке босиком. Она чувствовала присутствие здешних бесов, но те пока не выявляли себя, видимо, боясь инквизиции, что не чествовала не только ведьм, но и прочую нечисть. Им повезло. Никто не пытался сбить с пути, не пугал внезапным уханьем совы — дорога была тиха и спокойна, лишь ветер шелестел в листьях буков и дубов, да иногда слышались крики ночных птиц. А ведьме до сих пор не верилось, что она на самом деле спасена. Что ей не угрожает костер. Она уже настолько свыклась с мыслью о гибели, что на то, чтобы отвыкнуть от этого, требовалось время. Взглянув на растущий месяц в небесах, освещающий долину мягким светом, Момо осторожно посмотрела на идущего рядом, боясь прочитать в глазах что-то враждебное, но нет — юноша был сосредоточен на том, что делает. Спасает настоящую ведьму, которая ко всему прочему доказала ему свое умение колдовать. Может, он делает это в силу своей молодости? Возможно, будь тот, кто пришел к ней, старше, не стал бы ей помогать? Невольно Момо залюбовалась лицом Тоширо, освещенным светом луны. И тут же отвела глаза, смущенно опустив взгляд — хорошо, что монах этого не увидел из-за темноты. Взойдя на холм, они оказались у дома, где и нужно было некоторое время пожить, чтобы ее прекратили искать. Дом оказался небольшим, но, несмотря на слова Тоширо, уютным. Особенно, когда зажглись свечи, осветившие помещение. Момо осмотрелась вокруг, увидев и письменный стол, и маленькую кровать, и шкаф с книгами. Ведьма повернулась к юноше и в порыве души поступила совершенно по-девичьи — шагнула к нему и поцеловала в щеку, после тут же залившись краской и отскочив в сторону. До тех пор она никого не целовала даже так, но Момо была совершенно сведена с толку своим необычным спасением и, естественно, очень радовалась. Но потом окончательно смутилась, потому что перед ней всё же был не деревенский юноша, а святой брат, которому не подобает… Закрыв рот рукой, ведьма охнула. — Спасибо вам, — только так она могла оправдать свой поступок, другие слова на ум не приходили, куда-то внезапно испарившись из головы. — А тут очень уютно, — переключив разговор на другое, Момо подошла к книжному шкафу, пряча раскрасневшееся лицо от Тоширо и рассматривая книги. Она ожидала увидеть Библии, Евангелия и жизнеописания святых, но большинство книг были довольно мирскими, что удивило ведьму. — Ах да, — вспомнив о предосторожности, Момо подошла к двери и вынула из кармана мешочек, в котором были маковые зерна. Насыпав горстку на ладонь, прошептала что-то и посыпала на пол у двери. Повернулась к Тоширо и обезоруживающе улыбнулась, пояснив: — Это для отвода глаз. Не только людей, но и злых духов. Если бы к дому вздумалось прийти какому-то упырю, то внутрь он проникнуть не смог бы, пока не пересчитал все маковые зерна. А работа эта настолько кропотлива и трудоемка, что продолжилась бы до рассвета, когда мертвецам пора прятаться в свои могилы от убивающего их солнца и петушиного крика. И тут Момо поняла, что она очень голодна. Утром наскоро позавтракав, она сразу же направилась в лес, а потом никто и не подумал кормить ведьму, видимо, не желая переводить продукты на и так обреченное существо. Заклятий от голода не существовало. Но и попросить Тоширо о еде Момо постеснялась, он и так ей помог. В сущности, если бы в доме была еда, ведьма легко смогла бы что-то приготовить, это не труднее, чем варить зелья, но опять же, спрашивать она стеснялась.***
Тоширо не рассердился на ее порыв — или сдержался. Момо обрадовалась, потому что не хотела его злить или же обижать. Но он просто откашлялся, и спокойно ответил ей. Если честно, ведьма удивилась — зачем ей благодарить себя? Она ничего такого не сделала. Не отказалась от своих убеждений — и что, Момо не считала это таким уж подвигом, она наивно полагала, что на ее месте так поступил бы каждый. Отречься от убеждений — как отречься от себя самой, а это хуже смерти. Но его своеобразный комплимент ведьму порадовал. — Ничего особенного, — улыбнулась и махнула рукой, — Я уверена, что моя бабушка поступила бы так же, да и… Отрекаться от себя — неправильно. Так говорила ей бабушка, еще только начиная обучение юной ведьмы. Поначалу маленькая Момо пугалась ритуалов, зелий и бесов, пугалась даже того, что она ведьма, пока бабушка не объяснила, что ее сущность не изменить, и когда Момо подросла, она уже гордилась своим Даром. Сама дергала бабушку за подол — научи меня, как это делать! И схватывала все на лету, постигая науку с поразительной легкостью. Конечно, были и трудные времена, когда не запоминались заговоры, когда портились зелья, но они с бабушкой преодолевали все трудности вместе. Хицугая оказался очень проницательным, догадавшись, что ей хочется есть — Момо ласково улыбнулась, но поблагодарить не успела, так как юноша вышел из кухни, куда они до этого вошли. Припасов было и правда достаточно. Момо решила приготовить овощное рагу. Она быстро и ловко принялась за готовку, порезав и почистив картофель и морковь, добавила петрушку и укроп, черный перец, сложила все в котелок и разожгла огонь. Ведьма больше любила есть овощи, не только потому, что ей было жаль зверей, но и по привычке, ведь в лесу она имела свой огород, где и выращивала продукты. Охотиться же на лесную дичь девушка не умела. Она была знахаркой, а не лучником. Рагу готовилось на плите, приятный запах уже распространялся по помещению. Момо специально приготовила на двоих, если вдруг Тоширо тоже захочет поесть. Если не откажется принимать еду из рук ведьмы. Момо не могла рассчитывать на подобное доверие, но все же не могла отделаться от мысли — а вдруг? Он ведь спас ее и сказал, что она заслужила уважение… — Скоро будет готово, — сказала ведьма, как только юноша снова появился на кухне, — Спасибо вам, что разрешили… Одежда? Удивленно поморгав, Момо решила подчиниться, хотя и привыкла к своим незамысловатым платьям, которые шила самостоятельно. — Я сейчас, — улыбнулась, пройдя по указанному направлению в комнату, где в углу стоял большой шкаф. Открыв его, несколько раз чихнула от пыли, а потом восторженно уставилась на наряды. «Наверное, такую красоту носят только принцессы», — решила Момо, осторожно касаясь подола одного из платьев. Маленькая деревенская девочка не видела ранее подобной одежды, ведь и в городе-то не встречала настоящих барышень, посещая лишь городской базар, где их не было. Пределом красоты для ведьмы были одеяния горожанок низкого сословия, но никак не высокого. А тут… Каждая девушка любит красивые наряды. Даже если она ведьма и всю жизнь провела в лесу. Наверное, в женщинах заложено это на генетическом уровне. Момо сняла одно платье с плечиков, приложила к себе. Потом еще одно. Покрутилась перед пыльным зеркалом, удивляясь тому, как изменяет ее внешность обычное платье. Перемерив несколько, она остановилась на зеленом платье с длинными рукавами, узкой юбкой и небольшим декольте. Удивительно, но наряд сел на нее, как влитой, и фигуру выгодно подчеркнув, и кожу оттенив так, что она казалась еще более бледной, как у аристократки. После Момо проскользнула в ванную, где собрала распущенные волосы в пучок на затылке и умылась. В итоге ведьма совершенно преобразилась. Из растрепанной замарашки она превратилась в довольно интересную барышню. И вела себя больше не испуганно, не лепетала благодарности и не суетилась. Подойдя к плите, ведьма попробовала рагу и удостоверилась, что оно уже готово. — Хотите? — спросила у Тоширо, — Садитесь, пожалуйста, вы ведь тоже голодны, наверное. Дождавшись, пока он сядет, разложила еду на две тарелки, одну поставила перед юношей, другую взяла себе. Села за стол, аккуратно расправив юбку, и взяла в руки предварительно вымытую ложку.