коснись теплом крыла моей души я жду чудес — я закрываю глаза в который раз мне сохранили жизнь в дороге в небо снова отказав
Это вторая война на памяти Хинамори Момо, и первая, где она по-настоящему сражалась. Если в битве с Айзеном лейтенанту не удалось продержаться на поле боя долго, и после она еще долго лежала в лазарете, то во время войны с квинси Хинамори даже не была ранена. Не считая ссадин и синяков, но это такие мелочи, что она и самостоятельно залечить могла, не утруждая медиков. А ведь Момо готовилась умирать — всерьез готовилась. Думала, что здесь и найдет свой конец, среди развалин Сейретея, среди огня и пепла, когда даже капитан Хирако мог погибнуть, когда она в один момент перестала ощущать реяцу Широ, когда шинигами пришлось настолько туго, что они были вынуждены обратиться за помощью к Айзену — ненавистному предателю и заключенному Мукена. Момо искренне верила, что очередной удар станет для нее последним, хотя знала, что нельзя воину мыслить подобным образом. Но она готовилась к смерти, а в итоге… Как-то даже обидно, что ли. Момо жива, относительно невредима, ее и в Четвертом долго задерживать не стали — Исане быстро осмотрела, серьезных повреждений не нашла и отправила прочь. Некогда разлеживаться да отдыхать, Сейретею нужны первые офицеры, Пятому отряду нужен лейтенант, пока Хирако-тайчо все еще выздоравливает от полученных ран. И Момо тут же принимается за работу, что стала такой для нее привычной. Командует офицерами и рядовыми, руководит отстройкой казарм, помогает медикам с ранеными — мастер кидо и в кайдо должен разбираться на высоком уровне. И старается не думать-не думать-не думать. Не вспоминать, загнать мысли в самую глубину души, там, где прячутся огнедышащие яростные демоны, там, где чайки кричат над кровавым морем, там, где пламя неугасимое до самых небес. Комамура-тайчо теперь не человек. Укитаке-тайчо и Унохана-тайчо погибли, каждый по-своему жертвуя собой. Широ умирал, становясь зомби, лишь с помощью Куроцучи смог вернуть себе нормальную жизнь. И Кира. Ох, Кира. Момо знала, что ее школьный друг всегда будет ее болью в области сердца — с тех самых пор, как они скрестили мечи у здания Совета, когда сталь Тобиуме звенела о сталь Вабиске, когда они оба призвали шикай, наплевав на запреты и законы. Тогда Момо ненавидела Киру — тогда она ненавидела всех, в слепой ярости желая лишь одного — убить Ичимару, срезать с его лица эту гадкую улыбку, кровью окрасить белый хаори, отомстить за смерть Айзена-тайчо. Кира мешал ей, стоял у нее на пути, и попал под раздачу. Потом они помирились, но все равно между ними образовалась неловкость. А может, неловкость образовалась еще в Академии, когда Кира при виде Хинамори каждый раз краснел, а Ренджи смеялся, отвешивая другу подзатыльники. Но тогда Момо не думала ни о чем, кроме карьеры, звания лейтенанта и возможности служить под началом Айзена. Теперь же… Мертвый, да? Момо тихо вздыхает, стоя у входа в палату. В руках держит пакет с апельсинами — она понятия не имеет, можно ли Кире апельсины и нужны ли они ему вообще, но купила и принесла, потому что болеющим друзьям дарят фрукты. Потому что Кира тоже таскал ей апельсины и ее любимые персики, когда Момо выздоравливала сначала от одной раны, а потом от другой. Она каждый раз была рада угощению и искренне благодарила — обрадуется ли Кира? И вообще — обрадуется ли ее визиту? Глупости какие, конечно, он будет рад. В больнице лежать — тоска зеленая, Хинамори знает это, как никто другой. Кто угодно зайдет — уже праздник. А она стоит здесь под дверью уже минут десять, наверное, и реяцу свою скрывает так, что никто не ощутит, как мастеру, Момо это не трудно. Всего-то одно движение — открыть сёдзи и шагнуть через порог, так легко и просто, а у нее не получается. У Киры теперь нет половины тела, и он живет лишь потому, что принимает таблетки из Двенадцатого отряда. И Хинамори страшно увидеть его, и одновременно — стыдно, что она сама здорова и прошла войну в относительном порядке. Два раза была на грани жизни и смерти, а третьего так и не случилось, хотя во всех сказках действия героев повторяются трижды. Это несправедливо — что Момо не ранена так же сильно. Кийоне, проходящая мимо по своим делам, и видя замершую в нерешительности Хинамори, тихо и многозначительно роняет «синдром выжившего», чтобы после исчезнуть в соседней палате, где пациенту пора менять капельницу. Синдром выжившего, посттравматический синдром — еще два диагноза в копилку Момо. Сколько их еще будет? Сколько еще ее психика будет подвергаться ударам судьбы? Хинамори прислушивается к колебанию реяцу Изуру за дверью, с облегчением думает, что оно стабильно. Может, достаточно убедиться, что все хорошо, и уйти, а апельсины передать через ту же Кийоне? Нет, думает Момо. Нельзя так. Они друзья, что меняют раны и смерть? Хинамори ни в чем не виновата, нет никакого толку от того, что она себя грызет. Она может помочь, и она поможет — хотя бы дружеской поддержкой. Решившись, Момо отодвигает сёдзи с тихим шуршанием, и шагает внутрь. Улыбается — тепло и приветливо, но в темно-карих глазах отражается печаль. — Привет, Кира.***
Шаг внутрь больничной палаты — Хинамори прижимает к груди пакет с апельсинами, такими яркими и среди белизны лазарета вкупе с чернотой шихакушо почти неуместными. Кира любит хурму, стоило принести хурмы — запоздалая мысль шевелится в сознании, но Момо не любит хурму, терпеть не может эту сладкую вязкость, вот и забыла. О многом забыла. Едва ли не обо всем. Столько проблем на нее обрушилось, столько ответственности, столько тяжести. Половины солдат Пятого отряда больше нет, Момо лично выводила в документации напротив имен «погиб» или «пропал без вести»; последнее означало то же самое, что и первое, только с поправкой, что тела не нашли и следов реяцу — тоже. Она знала этих людей. Она знала свой отряд, и в лицо, и поименно — их всех. Она любила их, а они любили ее. После предательства Айзена поддерживали своего лейтенанта, а когда явился Хирако на пост тайчо — все равно как-то больше прислушивались к Хинамори, привыкнув к ней. Она выводила иероглифы на бумаге и утирала слезы: прощайте, ребята, мне не удалось вас уберечь. Шаг внутрь палаты — и первый же взгляд Момо падает на открытую часть тела Киры, там, где вместо половины груди зияющая дыра и какая-то трубка, видимо, инструменты из Двенадцатого отряда. Она замирает на месте, не зная, что делать и куда девать глаза, не зная, можно ли смотреть или это невежливо, а сердце сжимается от боли и сострадания. И от несправедливости. Другие — живы. Все лейтенанты — живы. Капитаны — другое дело, они сражались насмерть и знали, на что идут, и они — другие. Они не были друзьями и не были равными. Лейтенанты же Готея-13 всегда были дружной компанией, отчасти благодаря Рангику-сан и ее мероприятиям, отчасти потому, что многие из них учились вместе, как Абараи, Кира и Хинамори. И Абараи не только излечился в бассейне Тенджиро, но и обрел банкай, Хинамори вообще не нуждалась в серьезном лечении, а Кире не повезло, и почему — знает лишь один Король Душ, но и тот был практически убит, если бы не самопожертвование Укитаке-тайчо. Синдром выжившего. Лишь бы не заплакать. Момо решает смотреть в глаза Кире и поражается тому, какие они потухшие. Раньше у него были голубые глаза цвета ясного неба, а теперь — скорее серые, невыносимо печальные и почти пустые. Только улыбка все равно появляется на губах, и Хинамори становится стыдно. Даже в таком состоянии Изуру улыбается ей, а она боится невесть чего, мнется на пороге и борется с желанием разрыдаться. Не рыдала же, когда ее саму убивали, ни в первый раз, ни во второй. И Кира приходил к ней, а не прятался — даже после того сражения у здания Совета. Как же давно это было, словно в другой жизни и не с ними. Они были детьми тогда, лейтенантами под крылышком своих капитанов, веря им беззаветно и следуя за краем белого хаори. Жизнь сломала все. Ичимару Гин — мертв, Айзен Соуске — предатель и узник. У них новые капитаны, оба светловолосые и улыбчивые, Хинамори быстро привыкла к Хирако, а как Кира ладил с Оторибаши — она и не знала толком. Свой отряд, свои заботы, а потом — война, как снег на голову. Хинамори — сильная, и напоминает себе об этом, делая еще шаг к больничной койке. Она столько пережила, что попросту глупо нерешительно торчать в стороне, когда Кире нужна ее поддержка — они же друзья, что могла изменить война? Они учились вместе и сражались бок о бок. Кто, как не Изуру, лечил ее раны в Зимней битве, пока не подоспел Четвертый отряд? Момо улыбается в ответ — широко и солнечно. И искренне. Только ей известно, какими усилиями дается улыбка вместо сверлами царапающих горло рыданий. Приказ самой себе — держись. Не тебя должны сейчас утешать. Не тебя ранили и не ты на этот раз колеблешься на грани. Улыбайся, Хинамори. — О-о, случилось много нового, — главное — непринужденно щебетать, как обычно. — Мы занимаемся отстройкой разрушенных казарм, и все идет хорошо. Хирако-тайчо поправляется, сам руководит строительными работами, да не так сильно наш отряд и пострадал, удар квинси прошел чуть в стороне… — Момо садится рядом с Кирой на кровать и демонстрирует ему пакет с апельсинами. — Я не знаю, можно тебе или нет, — словно извиняется она. — Но если можно — то надо съесть, там витамины, и они вкусные, я пробовала один, — Хинамори снова спотыкается взглядом о плечо Изуру и опускает глаза, нервно закусывая губу. — А ты как себя чувствуешь? — вопрос кажется ей самым глупым из всех существующих. Ну как еще тут можно себя чувствовать, когда тебя почти убили и кое-как вернули к жизни? Плохо и больно. Но Хинамори тоже плохо и больно, хотя на ее теле нет ран. На теле — нет, а вот в душе как будто несколько таких же дыр, что никак не желают зарастать и по ночам кровоточат кошмарами. И первая рана появилась задолго до нападения квинси.***
Жалость всегда невыносимо раздражала. Жалость в глазах других, когда Айзен ранил ее, когда Айзен оказался предателем, а Момо — преданной. Была предана и оказалась предана; забавная игра слов, но суть совсем не забавная и не веселая. Суть — тяжела, жестока и болезненна. Ее капитан, ее Учитель и, если бы не субординация, отец — на самом деле оказался врагом, он желал ей смерти и сумел просто отбросить ее в сторону, как ненужную больше игрушку. Все так думали и все жалели Момо. Вслух не произносили, но в выражениях лиц так и читалось: бедная девочка. А Хинамори сжимала зубы до боли в челюсти и проглатывала возмущение, потому что некрасиво ругаться с теми, кто так или иначе желает тебе добра и беспокоится о тебе. Но ей так хотелось закричать тем, кто смотрел на нее с жалостью — хватит. Хватит. Она не нуждается в этом. Она не хочет быть несчастной жертвой, не хочет быть пострадавшей, не хочет быть брошенной и покинутой. Она справится, она сможет. Кто был временно исполняющим обязанности капитана, как не Хинамори? А после Зимней битвы — то же самое. Только еще и Тоширо с отчаянием в глазах и попытками оправдаться. Момо становилось лишь хуже, и она отводила взгляд — понятно же, что Хицугая не виноват, виноват Айзен, а не он. Хватит все это пережевывать, случилось и прошло, закончилось, и та девочка, которой была Момо, та милая и нежная пташка сгорела в пожарище, и взамен родилась другая, сильнее, храбрее и увереннее. Та, кто может быть командиром, та, кто может быть солдатом, та, кто может быть воином. Меч в шикае — продолжение руки, заклинания кидо выучены не просто назубок — помнятся, как алфавит, как то, что на руке у нее пять пальцев, кайдо струится из-под ладоней голубоватым сиянием и залечивает чужие раны, реяцу под контролем, как собственное тело, и ничего больше не помутит ее разума. Никакие записки от мертвецов. Кира пережил почти то же самое. Жалость, когда Ичимару стал предателем. Жалость, когда Ичимару стал героем. И сейчас — когда сам Изуру стал… кем? Момо не хочет думать, что он умер. Он не умер. Он жив, он говорит с ней и улыбается ей. Он жив, а эта дыра в теле и трубка, это… лекарство. Момо предпочитает думать именно так. Это лекарство, и Киру можно вылечить. Потому что главное — он не рассыпался на частицы рейши и не вошел в цикл перерождений. Он все еще здесь, а значит — есть шансы. Хинамори не хочет, чтобы ее сострадание выглядело жалостью — по себе знает, как это противно. Но что она может сделать? Ей до сих пор страшно и неловко. В бою страшно не было ни капельки, в бою не было времени на страх, в бою надо было думать и просчитывать атаки, уворачиваться от атак противника и защищаться, а сейчас — что просчитывать? Момо теряется, но усилием воли держится. Не ей плохо и не ей нужна поддержка. Когда ранили ее — было проще. Тогда ей не нужно было подбирать слова и беспокоиться. Она просто лежала в Четвертом, сначала страдала от боли, потом — от скуки, но не от неловкости. Все обычно случается трижды. В случае с Хинамори третьего раза не произошло, или же он еще ждет ее впереди, на сей раз — окончательный, без шанса на возвращение. — Д-да, Хирако-тайчо — хороший капитан, — кивает Момо, вспоминая, что Оторибаши-тайчо сейчас в состоянии зомби, и Третий отряд снова без верхушки. Кира в больнице, а старшие офицеры, насколько ей известно, мертвы. — Хотя он не только выглядит, как раздолбай, он иногда и ведет себя так же, — она улыбается, вспоминая все выходки тайчо, его шутки и ту штуковину под названием «граммофон», которую он притащил из мира живых, установив в своем кабинете. Музыка оттуда играла хорошая, стоит признать. — Я уверена, что ты прекрасно справляешься с отрядом. Ты… всегда справлялся. Наверное, лучше Ичимару и Оторибаши вместе взятых. Ичимару вряд ли так уж пристально следил именно за отрядом, занятый своими подковерными интригами и попытками понять, как убить Айзена, а Оторибаши, насколько успела узнать его Момо, был личностью творческой и далекой от столь приземленных вещей, как отчеты и тренировки личного состава. Кира же был не только сильным, но и ответственным. Иногда ответственный командир куда лучше, чем просто очень сильный. Момо уверена, что Одиннадцатый отряд до сих пор не развалился только благодаря Аясегаве. — Скоро тебя выпишут? — сияющая улыбка Хинамори становится искренней. — Правда? Это же чудесно! Значит, эти трубки уберут, да? — в ней зарождается радостная надежда, что Кира все-таки по-настоящему жив, что изначальный диагноз был ошибочным или же все удалось исправить. Почему нет? Вернули же Широ из состояния зомби! Вернули, когда он был под контролем Жизель! Пожалуйста, думает Момо, пусть Киру тоже вернут. Пусть он будет таким же, как раньше. Вспоминается академия, когда Изуру краснел при виде нее, а Ренджи пихал его в бок и смеялся, в то время как Хинамори все замечала лишь мельком, увлеченная учебой, кидо и желанием непременно поступить в Пятый отряд под командование Айзена. Спустя время воспоминания становятся все ярче и отчетливей, равно как и желание вернуться туда, в беззаботные деньки, когда самым важным было получить хорошую оценку за экзамен, когда не было смертей, когда огонь внутри не разгорался до масштабов пожара, а тлел теплой искоркой, и согревал, а не уничтожал. Но пламя согревает и сейчас, согревает свою хозяйку и дарует ей надежду. Уничтожает — ее врагов. — Кира, — Момо внимательно смотрит ему в лицо. — Ты в порядке? — речь не только о физических ранах. Речь о другом. Душевные раны иногда намного хуже и разрушительней, и их нельзя ни зашить, ни залатать, ни залечить кайдо. Не придумали кайдо для души. Не придумали микстуры и таблетки от тоски и страданий.