Истинный враг

      Дымом душило глотку. Он сглотнуть или сплюнуть густую слюну с кровью, полнившую рот, не давал. Высохшие и потрескавшиеся губы не размыкались. Ни слов, ни мыслей, ни единого стука сердца. Всё то осталось у ушедшей луны вчерашней ночи. Ушла не только она, ушли все, кто его окружали там, в той прошлой жизни. В ней огонь только в костре и очаге, кровь только в свежем мясе, дым только от жареной рыбы.       Воздух стал другим, земля другой, дома и сады почернели — вчера небо рухнуло на головы невиновных. Кадзу боялся поднять взгляд, увидеть перекошенные ужасом и болью лица, знакомые с рождения, их исковерканные истязаниями тела в буро-красной траве и соломе, грязи, перепачканные в не их позоре. А чьём тогда? Кто ответит за содеянное? Мальчик неприятно заламывал себе пальцы, зубы почти прокусывали губёнки. Дым, что теперь валил из домов, не значил, что внутри печь топили, грели баню, а значил, что он сгорал, а некоторые уже и догорали. Значил, что там никого нет, там не тепло, там не ждут, не встретят, не проводят, не смеются и даже не плачут, не ругаются и вообще не живут. Наваки, Ко, Шино, Ватами… где были его друзья? Когда он последний раз ходил с ними на реку? Когда они ходили в лес? Когда последний раз гуляли в поле, лежали в высокой траве и жевали сладковатые стебельки? Когда гоняли коз? Убегали от собак? Когда последний раз считали далёкие звёзды и мечты в своих сердцах? Кадзу зажмурился. Заволокло темнотой его взор. Нос не дышал, мальчик дёргано и небрежно размазал сопли по щекам. Не чувствуя шагов, низко сутулясь, он брёл хоть куда-нибудь.       А другие? Те, кого он знал. Как же они? Кто будет помнить их, раз не единственный выживший? Ледяные ладошки закрыли лицо. Пытаясь дышать, он провёл ими по застывшему лицу. В глаза сразу бросились такие же застывшие безвозвратно лица. Теперь похожие, а при жизни разные: молодая невеста и здоровяк. И вместе жили, и вместе умерли, и кровь у них одного цвета. Стыдно было перед ними теперь так стоять — сам целёхонький остался. Стыдно было видеть наготу девичью. Кадзу судорожно сорвал с верёвки сухой, но, увы, пропахший едкой гарью нагадзюбан, прикрыл тело девушки. Её будущее могло быть светлым и счастливым — не дали.       Единственная большая дорога в их маленькой деревушке превратилась в такое же голое кладбище. И не правых воинов, бившихся за родину, а бесправных, беспомощно погибших на родине, крестьян. Вот и дом перед глазами, в котором родился сам Кадзу. Ноги остановились у изгороди, мальчишка не решался сделать и шагу дальше. Наивно голова начала думать и ждать, что вот выйдет отец, мать позовёт на ужин. Но вокруг ничего не менялось. Они даже не успели толком попрощаться. Так быстро пришла беда. Поначалу старшие хотели решить миром, но назвавшиеся карателями отказывались от него. Друг отца Кадзу первым увидел сталь выскользнувших из ножен катан. Отточенное лезвие быстро перечеркнуло его жизнь и соседей, стоявших рядом. Дальше началось непонятное. Отец повёл сына к реке, а позади уже, как птицы, выкрикивали женщины имена. Строго запретив сыну возвращаться как бы ни хотелось, рыбак вернулся на другой берег. И уже оттуда Кадзу своими глазами видел и родителей, уже забиравшихся в лодку, и отца, уже толкающего судно глубже в воду, и несколько самураев, что, увидев это, как коршуны на них налетели. Мужчину двое утопили на мелкой воде, а третий поймал выбирающуюся из лодки мать, затянув её обратно, прямо в лодке и зарубил. И Кадзу, кроме как наблюдать, ничего не мог сделать. Страх сковал демоническими силками. Вздрогнув от нескольких взрывов, Кадзу спрятался за деревьями. Вжимаясь спиной в неприятную кору, вцепаясь в свои колени, скручиваясь, как улитка, без сил дышать, единственное и разъедное чего хотел мальчик — исчезнуть, не видеть, не знать этого ужаса, страха, не чувствовать смерти за своей спиной.       Сколько он так просидел, качаясь, Кадзу не смог бы сказать никогда. Замерзший, дышащий дымом, с забитым носом, по окольным путям Кадзу вернулся в то, что осталось от деревни Аогавара — даже табличку с названием разломали.       Теперь Кадзу стоял во дворе. Родительский дом не сожгли, но за такое говорить «спасибо» язык никогда не повернулся бы. Забрав крепкое одеяло и кинув его в тачку, мальчик направился обратно к берегу. Из-за воды мёртвое тело отца стало ещё тяжелее, одному тащить его было трудно, но деваться некуда. Мать на лодке уже начинало уносить в сторону. Кадзу забрался к ней, ступил в собравшуюся лужу крови на дне, взял весла и поплыл обратно. Перед глазами он ничего не видел. Вскоре тела родных вернулись домой. Там сын обмыл их, помня о словах — души хотя бы близких нужно хоронить правильно. Но у Кадзу на всю деревню не хватило бы сил, однако, он один. Огнём он хотя бы не оставит остальных на растерзание лесной дичи.       Равно холодные. Мальчик в последний раз в порыве прижался щекой к мягкой ладони матери, своей сжал шершавую руку отца. Голова от безумной усталости покатилась в бок, жар толкнул в пропасть, обморок озарился звездами под веками отчаянно зажмуренных глаз.       Вместе с ветром из распахнутой двери и окон в грудь дунуло смирением, выгоняя страх, однако, руки с огнивом дрожали, когда он поджигал циновки, на которых когда-то лежал, сидел, ползал, ходил, бегал, с которой сошёл в эту жизнь. Слёз, что пробивались наружу редко, теперь окончательно не осталось. Взгляд последний, шаги по двору последние, вдох и выдох. Так встречайте же, соседний домишко. И сколько так дней прошло, Кадзу не смог бы сказать. В голове раздробленная каша мыслей, но только пара из них давили на голову. Позаботиться о телах. Покинуть это место.       С первым мальчик почти справился, несмотря на все трудности. Отец называл трудности нормой и даже чем-то хорошим. Когда тянуть клюнувшую рыбу становится труднее, тогда же просыпается интерес. Обхитрить природу и вытянуть долгожданную добычу. Вряд ли можно было бы сравнить теперь трудность Кадзу и его отца. Впрочем, мальчик и не пытался, лишь принимал своё настоящее. Гарью, ему казалось, у него заплесневела вся грудь. Дым стал самим воздухом. Грязно-серый, черный, тёмный, бурый, блеклый, красный. Ничего яркого, ничего тёплого.       Второе дело закончить по уму не удалось. Здоровяк на всю деревню и ещё пара рослых мужиков остались под опустевшим небом, а Кадзу силком забрали проезжавшие мимо мародёры:       — Ых… какого ёкая здесь произошло? — сморщил кривой нос один из них, ползая склизким взглядом до тлеющим домам.       — Этот чай поди постарался, — головой кивнул на связанного мальчишку в телеге позади себя другой.       Кадзу не смотрел на них. Поджимая губы и напрягая виски, выжидал.       — А с ним-то мы что делать будем?       — Денег хоть выручим.       Мужик цокнул языком.       Родные места сменились незнакомыми. Река, что омывала тело в жару, осталась позади. Кадзу сжимал руки, щупал связавшую его верёвку, пальцами распутывал связанные на абы как узлы. Смотрел, осматривал из-под ресниц, исследовал — подчиняться воле этих нелюдей он не желал. И вскоре ночь в лесу озарилась яростными криками. Факелы, как упавшие звезды, замелькали меж стволов деревьев. Внутри у мальчика, несущегося в неизведанную чащу, бухало сердце с немыслимой скоростью. Взгляд судорожно искал любое укрытие. А опушка как назло продолжала быть пустынной и ровной. Голоса заслышались ближе. Мальчик кинулся в овраг. И зря — он понял потом — там его настигли:       — Ах ты ублюдок! — несколько пинков под дых закаменелили грудь, горло сдавило. Мужик прижал его к сырой земле, вдавливая щекой, и прошипел с хрипотцой, — что, твой папочка редко бил тебя в детстве, раз ты от нас нарываешься?       — Какой он прыткий! — в низину спустились подоспевшие ещё двое мужиков, один был главарём, насмешливо продолживший, — таких я знаю, куда девать, ха-ха. Мы к нему с добротой, а он неблагодарный! Это возмутительно. Ни риса, ни воды ему, не заслужил.       Периодами стали морить голодом. Кадзу не разбирал дороги; куда везли его — тоже не совсем представлял. Единственное, что он чётко понимал — оставаться он не мог.       Второй побег не увенчался успехом, парня скрутили после небольшой потасовки.       — Я последний раз говорю, понял? Сбежишь, щенок, я вот этими руками шкуру твою сдеру, даже не сомневайся…       После узлы стали крепче, да так, что верёвка резала кожу, терлась при малейшем движении и размазывала кровь, еда и вода хуже. Вонючая подстилка постоянно вызывала рвоту. Мародёры хоть и хотели, но теперь не били мальчика — полуздоровый никому не нужен. Но следили за ним теперь более тщательно.       Кадзу так и не понял, куда его после долгой дороги наконец привезли. Лишь точно осознавал — от этого места разит злобой. Большое поместье с высокой оградой, везде люди с мечами. Его за шкирку, как котёнка, потащили под землю. Мальчик в последний раз поднял взгляд на этот проклятый небосвод. Как хотелось ему посмотреть в глаза божеств и спросить: «За что?».       Их встретил человек с пустым взглядом. Вместе со свободой руки почуяли боль, рвано верёвка оторвалась от ран:       — Сколько дашь? — мародёр уставил руки в бока с видом, мол, какого я тебе привёз, бери, стоит золота.       Человек напротив окинул мальчишку взглядом, уголок его губ потянулся вниз от неприязни.       — На кой мне заморыш?       — Какой там заморыш? Парень крепкий.       — Он на ногах еле стоит.       — Злой. Лягался, чуть глаз мне не выбил. Как раз тебе подойдёт.       — Велика наука… краденый?       — Сирота. Никто искать не станет, — мародёр махнул рукой и оскалился сильнее, — кто-то деревню вырезал. Один живой остался. А мы как раз мимо ехали, ну и забрали.       — Ясно, — холодно отозвался незнакомец, — точно крепкий?       — Да пусть меня кони затопчут.       Незнакомец потянулся в свой мешок, внутри звякнули монеты. Несколько быстро попали в руки мародёра. Тот показушно попробовал каждую на зуб. Хмыкнул и ушёл.       Бледный взгляд незнакомца рассматривал мальчика. После небольшой паузы он заговорил ровным голосом:       — Я скажу тебе, как всё будет дальше. Хочешь жить — слушай и делай, что велю. Повторять не стану.       Его повели дальше вглубь подземного этажа.       — Попытаешься сбежать — разговоров не будет, убьём сразу. Все забияки и задираки надолго не остаются. Общение запрещено. Имена запрещены, своё забудь. Желания и прихоти запрещены. Свобода запрещена.       Наконец на третий этаж вниз, выйдя в длинный коридор со снующими туда-сюда стражниками и дверьми с окошками, они подошли к одной из них. Внутри оказалась маленькая комнатка, а в ней футон на земляном полу, пара вёдер для нужды и для воды. Кадзу прошёл вперёд, вдыхая холодный погребальный запах. Напоследок незнакомец ему сказал:       — К вечеру будет баня, все намываться будут. И ты тоже. Тихо сидеть.       Дверь за ним закрылась. Кадзу замер взглядом в единственное окошко. Из него на где-то порванные мальчишеские штаны падал широкий жёлтый от факелов луч света. И они были единственными его источниками. Шаркающие шаги охранников по ту сторону отдавались в голове с каждым разом всё громче. Своё сердце он перестал слышать. Качнувшись уйти от этого света в тень комнатки, Кадзу вдруг услышал шум у лестницы. Вниз, к какой-то из других комнат тащили человека. В камере мальчик, наоборот, сделал шаг ближе к окошку, а в других послышался шёпот. Мимо пронесли побитого парня. Кровавые руки, плечи и грудь исполосованы, а когда те прошли дальше, Кадзу увидел на спине пострадавшего огромную татуировку скалящего зубы шакала. Резко один из стражников заколотил по одной из дверей.       — Заткнулись! Услышим болтовню — сразу головы лишитесь!       Мальчик тут же отошёл от двери, спрятался в темноте комнаты. Присев на футон, прижал ноги к телу, обнял, закрывая глаза. Тонкую дрёму развеяли таким же барабанием по дверям.       — Вышли все! Построились! Молчать!       Теперь Кадзу увидел тех, кто находился с ним в одной большой клетке, разделённой лабиринтом коридоров и комнат. Многие попали сюда в похожем возрасте, а кто-то и раньше. Кому-то на лицо синяков поставили, кто-то без верха стоял, невольно демонстрируя свежую яркую татуировку, а кто-то жался к двери своей комнаты, смотря только себе под ноги. Всех их повели выше по лестнице. Кадзу старался тщательно запомнить планировку места, в которое попал. Помимо стал следить за охранниками. Они шли впереди, среди и замыкали.       В небольшие банные комнаты пускали по нескольку человек. Там они же и мылись, и стирали свою одежду, у кого её имелось больше, чем та, что надета. Новым ребятам, как Кадзу, на выходе давали комплект штанов и верха грубой ткани, однозначно не по размеру, а наверняка на вырост. Как всех опять развели по комнатам, то подали ужин. Очень скромный, всего лишь плошку риса с вареной рыбой, воду, несколько стрел лука, но это было лучше питания у мародёров. Не чувствуя ни вкуса, ни запаха, Кадзу быстро поел и отдал грязную посуду через окошко. Уснуть уже хотелось и без отбоя. Холодная и чуть влажная поверхность футона обожгла щеку с ссадиной. Кадзу отвернулся к стене, закрывая чёрный взгляд.       Утро началось рано и погано по ощущениям в теле. На завтрак принесли две паровые булки. Кадзу съел обе — он понимал необходимость сил.       Всех ребят с того коридора в тот день подняли на этаж выше и разделили на группы из десяти человек на зал. Отбирали по росту и телосложению. Помимо них в зале у дверей и у стен стояли люди охраны и пара наставников, по углам бочки с водой и чаши, пить чтобы. Ребята встали в одну шеренгу, напряжённо наблюдая за ними. Два наставника несколько мгновений выдерживали паузу, а после один из них начал:       — Бой — путь нравственного и физического самосовершенствования. И в этом месте нет всех добродетелей, но каждый из вас должен думать о них. Чтобы победить соперника, необходимо оттачивать свои навыки, тренировать ум, но прежде всего нужно победить самого себя. Умеренность и дисциплина всему голова. Каждый здесь сам за себя, отриньте понятие товарищей, примите только себя. Закалите тело и дух, чтобы выходить из боя либо только живым победителем, либо единожды достойным мёртвым.       — Техник и методик ведения боя великое множество. Мы попробуем освоить их различие. А вы должны понять каждый, какой бой хотите и готовы вести, — начал второй. Он оттолкнулся от стены и подошёл к будущим бойцам, начал наблюдать за каждым по очереди, неторопливо шагая вдоль них. — Есть основные критерии отбора техник. Первая — эффективность. Не эффектность. Выживание и искусство — разные вещи. Второй критерий — результативность посредством выживания. Выжил и выиграл — главная цель. И последний — безопасность. Каждый должен думать о себе и стремиться получать как можно меньше травм. Этот критерий связывает все остальные, — наставник вернулся на своё прежнее место.       — Бой всегда состоит из аспектов, и первый — физический. Если вы не сможете выполнять поставленные нормы, если вы не обретёте фундамент, вы не сможете вести поединок. Чтобы выполнить хороший удар, его нужно тренировать. Второй аспект — моральный, и в нём вы решаете всё для себя сами. Третий — духовность. Человека со слабым духом очень легко сломать. Если у вас будет сильное тело, но отсутствовать дух — долго здесь не задержитесь. Тех, кто, наоборот, имеют дух, но им не хватает тела, — их не уничтожить. Дух превыше всего.       Молчанием заполнило зал после их речей. Кадзу повторял их слова вместо мыслей, не отводя взгляда. Наконец наставники вышли в центр комнаты и устроили первый показательный бой. То, чему будущие бойцы должны будут научиться. Без оружия, без сложных трюков, только база. Затем их расставили на равное расстояние друг от друга и, сделав разминку, начали обучать таким основополагающим вещам, как боевая стойка, передвижение в ней, страховка, прямые и боковые удары, как руками, так и ногами. На длинный и первый урок ушёл целый день. В поединке друг с другом ребят пока не испытывали. Кадзу старался глотать в себя знания, как изморённая сушью рыба, наконец попавшая в речную воду. И так прошёл следующий день, и другой, и третий. Каждый стал похож на прошлый, словно отражение. Своего Кадзу не видел уже давно. В водной глади в ведре из-за темноты камеры он мог довольствоваться только очертаниями. И его образ в сознании действительно превратился лишь в очертания, плоские линии, пустую оболочку. Вместе с внешностью он забыл и своё имя.