Шрамы

      Поведение Ваньиня порой обескураживало Минцзюэ и сбивало с толку. Казалось бы, они, наконец, разобрались со статусом их отношений, но…       Нет, нельзя сказать, что Цзян Чэн сторонился их с Сичэнем. Он охотно принимал ласку и дарил её, позволял обнимать и обнимал сам, подставлялся под поцелуи и целовал в ответ — когда никто не видит конечно. На самом деле, он был даже жаден до прикосновений, словно изголодался по подобным проявлениям любви (Минцзюэ подозревал, что так и было).       Но была некая невидимая черта, за которую он по неизвестной причине не пускал их. В один миг всё могло быть хорошо, они нежились среди подушек и одеял в чьих-то покоях или в тени деревьев в укромном уголке сада, а следующее мгновение он гибким угрём выворачивался из объятий и находил тысячу причин (несомненно, важных и уважительных), почему он должен уйти именно сейчас, но он обязательно скоро вернётся. Чаще всего (почти всегда, на самом деле) это случалось, когда невинные ласки плавно начинали переходить в нечто большее.       Они часто спали в одной постели, но ни разу не занимались любовью. Цзян Чэн неизменно уходил в самом начале, а приходил только через несколько часов, когда и Сичэнь, и Минцзюэ уже спали (без него они не заходили дальше), словно считал себя лишним и не хотел мешать (глупый). Тихонько проскальзывал в комнату, не зажигая свечей, вклинивался между ними и замирал, засыпая в считанные мгновения. И никогда не спал обнажённым.       Вообще, похоже, Ваньинь был крайне теплолюбив. Даже в самую тёплую погоду на нём всегда было несколько слоёв ткани. Минцзюэ подозревал, что дело не в одежде, а в том, что под ней.       Но все попытки заговорить об этом резко пресекались. Кажется, эта тема была весьма болезненной для Цзян Чэна: он всегда вспыхивал, словно сухой хворост от огненного талисмана, тон его становился резким, а ответы — короткими. Словно удары кнута. Замечая это, Сичэнь обычно вздыхал и переводил тему — не хотел давить.       Минцзюэ тоже не хотел, но порой ему казалось, что они так и продолжат топтаться на месте, если продолжат щадить его чувства. Ваньинь всегда был честен, но абсолютно искренним он становился, лишь поддаваясь эмоциям. Минцзюэ ни в коем случае не хотел его задеть или ранить. Лишь хотел, чтобы его «прорвало» — потому что иначе Цзян Чэн так и продолжит молчать. Они не смогут помочь ему, если не будут знать суть проблемы, верно?       Правда вскрылась самым неожиданным образом. Минцзюэ и подумать не мог, что им поможет мелкий речной гуль…

***

      Не сказать чтобы Сичэнь совсем не умел плавать. Он, ну… Умел держаться на воде?       По правде сказать, ему попросту негде было учиться. В Облачных Глубинах был только холодный источник, явно не предназначенный для этого, а Цайи хоть и располагался на воде, но бывал там Лань Хуань довольно редко и по делу. Даже когда ему случалось, например, охотиться на речных гулей или другую водную нечисть, делал он это преимущественно на лодке. И, конечно, даже водный Цайи не сравнится с бескрайними реками и озёрами Юньмэна. Выросшему в горной обители Сичэню казалось, что вода здесь везде, а местные жители от рождения плавать умеют не хуже рыб. Интересно, что он при этом ни разу не видел, как плавает Ваньинь…       Это случилось за несколько дней до облавы на горе Байфэн. Все кланы стекались к установленному месту заранее, чтобы подготовиться к охоте, и великие кланы были в числе первых. Главы Не, Лань и Цзян, пользуясь случаем, встретились, чтобы обсудить некоторые дела, однако все вопросы они утрясли удивительно быстро (удивительно ли?), а впереди оставались ещё вечер, целый день и две ночи до начала облавы. Решив не тратить время даром, они нашли небольшую тихую заводь, где они могут несколько часов побыть одни.       На самом деле, было довольно прохладно для купания: осень вступала в свои права, и солнце за день уже не так грело. Однако Сичэня, привыкшего к холодному горному воздуху Облачных Глубин, это не остановило: пока Минцзюэ продолжал сомневаться, а теплолюбивый Ваньинь и вовсе наотрез отказался лезть в холодную воду, зябко обхватив себя руками, Лань Хуань без колебаний ступил в ледяную реку.       Поток, бравший своё начало в горах, здесь замедлял свой бег, делал плавный изгиб и неспешно устремлялся вдаль. В этой заводи было довольно мелко, и Сичэнь позволил себе расслабиться, поэтому оказался совершенно не готов, когда дно внезапно ушло из-под ног: подводное течение вымыло резкий обрыв на глубину, незаметный снаружи. Может, Лань Хуань и смог бы сориентироваться и выплыть обратно на мелководье (хотя, если честно, он сильно в этом сомневался). Он даже смог ненадолго вынырнуть и глотнуть воздуха, как вдруг почувствовал ледяную склизкую хватку у себя на лодыжке…       Минцзюэ сперва даже не понял, что произошло. Ну, ушёл Сичэнь под воду. Но тут ведь мелко, верно? Не утонет. Может, просто окунуться захотел… Вон он даже показался на поверхности на несколько секунд. Но Цзян Чэн, выросший среди озёр и рек, прекрасно знавший и поведение тонущего человека, и повадки водной нечисти, насторожился, а потом сорвался с места и, послав вперёд себя меч, нырнул в реку.       Спустя несколько мучительно долгих мгновений они оба появились на поверхности. Сичэнь жадно хватал ртом воздух и бессмысленно размахивал руками, в то время как Цзян Чэн что-то раздражённо шипя ему на ухо, тащил его к берегу. Не Минцзюэ, не тратя времени зря, метнул огненный талисман в собранную ранее кучу хвороста, и к тому моменту, когда Ваньинь буквально выволок Лань Хуаня из воды, их уже ждал костёр, чтобы обсушиться и согреться.       Отдышавшись несколько секунд, Цзян Чэн напустился на Сичэня:       — Какого чёрта ты вообще полез в реку, если не умеешь плавать? Ты, выросший в горах, как будто не знаешь, как коварны горные потоки!       Сичэнь опустил глаза, понимая, что за грубыми словами скрывается волнение. Дядя так же бранился однажды, когда маленький А-Хуань чуть не сорвался со скалы…       — Я не планировал соваться на глубину, просто не заметил обрыв, — попытался оправдаться он. — К тому же, я не думал, что тут мы можем встретить гуля…       — На горе Байфэн полно нечисти, потому она и выбрана в качестве места для облавы! — прорычал Цзян Чэн. — Разумеется, тут будут гули!       Минцзюэ вздохнул, стянув с себя верхнее одеяние.       — Брось, Ваньинь. Лучше сними мокрую одежду и накинь пока это. С твоей нелюбовью к холоду щеголять в мокром на осеннем горном ветру — то ещё удовольствие.       Цзян Чэн резко замолчал, хмуро глянув на него исподлобья. Если Сичэнь, отправляясь купаться, снял с себя одежду и теперь кутался в своё сухое ханьфу, то у Ваньиня не было времени раздеваться. Холод действительно ощутимо начал проникать в мышцы и скручивать суставы, но раздеться…       — Давай-давай! — поторопил его Минцзюэ, нетерпеливо махнув в его сторону зажатой в руке тканью. — Не хватало тебе ещё заболеть накануне охоты.       — Да не заболею я… — недовольно буркнул Цзян Чэн.       Он бросил на возлюбленных ещё один мрачный взгляд, повернулся к ним спиной и всё-таки начал стягивать с себя одежду. Раздевшись, он вслепую пошарил в воздухе, пытаясь нащупать протянутое ханьфу, и лишь закутавшись в него по самую шею снова повернулся и подсел поближе к огню.       Какое-то время они провели в молчании, пока Минцзюэ, изучавший взглядом Ваньиня, первым не нарушил тишину:       — Я всё понять не могу, чего ты боишься?       Цзян Чэн поднял на него вопросительный взгляд.       — О чём ты?       — Ты понимаешь, о чём я, — поморщился глава Не. — Ты как будто опасаешься нас. Вроде, сделал шаг навстречу, но близко не подпускаешь. Не доверяешь нам?       Ваньинь несколько секунд молчал, глядя в огонь, после чего всё же произнёс с явной неохотой:       — Не вам. Себе.       Снова повисла тишина. Цзян Чэн, кажется, не собирался продолжать, а Минцзюэ и Сичэнь пытались понять смысл сказанного, пока последний тихо не спросил:       — Это из-за шрамов?       Ваньинь удивлённо распахнул глаза, выдавая себя с головой.       — Откуда ты…       Лань Хуань пожал плечами.       — Во время Аннигиляции Солнца, в тот день, когда Минцзюэ принёс тебя в лагерь. Я тоже был там и видел их, пока лекарь обрабатывал твои раны. Мы оба видели. Мы не спрашивали раньше, потому что не хотели давить. Думали, ты сам расскажешь, когда будешь готов. Но если в этом причина…       Цзян Чэн вздохнул, сильнее кутаясь в ханьфу Минцзюэ.       — И да, и нет, — тихо сказал он. — Конечно, я не хотел их показывать: в отличие от боевых шрамов, шрамы от дисциплинарного кнута — явно не то, чем можно похвастать. Особенно если ты глава клана. Но куда больше значит, откуда они, и воспоминания с ними связанные.       Цзян Чэн снова замолчал, пытаясь собраться с мыслями. Вспоминать и говорить об этом было тяжело, но если он даже не может облечь воспоминания в слова, сможет ли он победить их?       Он столько времени боролся с прошлым, пытался изгнать его из своих кошмаров, из своих мыслей. Пытался научить доверять, потому что понимал, что Минцзюэ и Сичэнь как никто достойны его доверия. Но под закрытыми веками всё равно то и дело вспыхивало пламя, сверкала сталь и скалились насмешливыми улыбками незнакомые, но ненавистные лица, в ушах стояли звон, крики и злорадный смех, а кожа пылала от окружавшего огня и чужой хватки.       Ваньинь надеялся справиться с этим сам, но, очевидно, не мог. Да и у кого просить помощи в битве с самим собой? Он считал, что никто помочь ему не сможет, однако сейчас, глядя на Минцзюэ и Сичэня, начинал сомневаться в верности собственных суждений.       Они смогут.       Но для этого надо сначала рассказать…