Шрамы

      — Это было в тот день, когда сгорела Пристань Лотоса.       Цзян Чэн сидел, кутаясь в ханьфу Минцзюэ, и смотрел в костёр. Казалось, в нём он видел отражение того пламени, что когда-то сожрало его дом…       — На самом деле, не совсем в тот день. Может, день или два спустя. Признаться, я не уверен, помню всё, как в тумане… Я помню, как мы с Вэй Усянем долго шли, пока не дошли до какого-то посёлка. Он оставил меня и пошёл добыть еды… — Цзян Чэн невесело усмехнулся. — Он несколько раз тогда повторил, чтобы я сидел и не двигался. Должно быть опасался, что я попытаюсь вернуться в Пристань Лотоса, чтобы забрать тела родителей или отомстить — не без оснований, надо сказать. Забавно… Я почти не помню ни усталости, ни боли, ни пути, что мы проделали, но его слова — первое отчётливое воспоминание тех дней.       Ваньинь немного поёрзал, сменив позу, словно предыдущая напомнила ему, как когда-то он сидел так же у стены какого-то домишки в безымянном посёлке, чувствуя, как сводит живот от голода и кружится голова от усталости, и ждал, пока вернётся Вэй Усянь.       — В том городке нас нагнали вэньские псы. Я заметил их и спрятался, а этот балбес… Он и не подозревал об их присутствии. Было очевидно, что они найдут его и схватят раньше, чем он поймёт, что к чему, и успеет скрыться.       Цзян Чэн обхватил колени руками и положил на них подбородок, глядя в костёр.       — Наверное, будь Вэй Усянь на моём месте, он бы смог придумать что-нибудь получше. Наверняка смог бы… Но я не Вэй Усянь, и времени думать у меня не было. Я отвлёк их на себя… Глупо, да? Я — наследник клана, я должен был думать о его восстановлении… Но тогда я не думал. Может, считал, что он справится лучше — он ведь всегда со всем справлялся лучше меня. А может, просто хотел спасти дорогого мне человека…       Ваньинь замолчал на несколько секунд, собираясь с мыслями, и продолжил:       — Они отвели меня обратно в Пристань Лотоса. Думаю, не нужно объяснять, что было дальше… Когда дисциплинарный кнут клана Цзян попал в руки Вэнь Чао, он сразу захотел опробовать его.       Лань Сичэнь чуть склонил голову, глядя на него.       — Ты поэтому не рассказывал? — тихо спросил он. — Вспоминать такое, должно быть, очень больно…       Цзян Чэн пожал плечами, сильнее сжимая кулаки, и ничего не ответил. Что он мог сказать?       Он любил их. С Сичэнем и Минцзюэ было спокойно и радостно, все тревоги, проблемы, раздражение и злость отступали. Он хотел, правда хотел большего. Доверить им всего себя и получить их целиком. Хотел — но не мог. Какая-то часть его, спрятавшаяся глубоко внутри, оградившая себя множеством барьеров, отказывалась покидать этот «защищённый» круг. И Цзян Чэн ненавидел себя за это.       Он ведь пытался, и не раз. Но каждый раз, стоило немного ослабить контроль, и под закрытыми веками вспыхивал ненавистный узор в форме солнца, а нежные прикосновения в реальности сознание подменяло другими, из воспоминаний — наглыми, мерзкими, разрывавшими одежду, заламывавшими руки, чтоб не мог, не смел вырваться.       Да, воспоминания о сожжённом доме приносили боль. Но воспоминания о плене подкатывали к горлу приступом тошноты, сдавливали его невидимой хваткой, горели на коже невидимыми отпечатками чужих рук… Как рассказать об этом? Об унижении, о позоре, о собственной слабости и беспомощности перед лицом ублюдков и убийц?       Сичэнь украдкой смотрел на Цзян Чэна, пытаясь угадать, что творится у него в голове. Минцзюэ считал, что Лань Хуань слишком мягок, но это было не так. Он просто присматривался, прощупывал почву и искал способ убедить Ваньиня открыться им полностью, но это было не так-то просто. Каждый раз Цзян Чэн от них сбегал и закрывался, и даже сейчас, когда, казалось бы, был самый подходящий момент, он снова замолчал.       Цзян Чэн очень плохо говорил о своих чувствах, это Сичэнь понял уже давно. В этом они с Минцзюэ были похожи. Он говорил не словами, а действиями, и Лань Хуань пытался научиться читать их. Чаще получалось, но иногда, как вот сейчас, например, Ваньинь сбегал куда-то в свой внутренний мир, и понять его становилось совсем невозможно. В одном Сичэнь был уверен наверняка: этот внутренний мир полон боли и демонов, с которыми Цзян Чэн пытается бороться в одиночку.       Возможно, если бы Ваньинь понял раньше, что его возлюбленные знают о его шрамах, он не стал бы их скрывать? Возможно, ему было бы тогда легче открыться? Сичэнь не был уверен. Возможно, и нет. Ведь дело было не в шрамах, а в том, что они означали для Цзян Чэна…       Повисшую над костром тишину нарушил глубокий голос Минцзюэ:       — Значит, ты получил их, защищая своего названого брата? В таком случае, тебе стоит гордиться ими. Ведь они — напоминание о твоей смелости и о том, что благодаря тебе он остался жив.       Сичэнь покосился на удивлённо вытянувшееся лицо Цзян Чэна, на Минцзюэ и тихо рассмеялся. Порой, глава Не поражал его своей прозорливостью. Лань Хуань всё время забывал, что, несмотря на внешнюю грубоватость, Минцзюэ умеет читать по душам ничуть не хуже него самого. С чем бы ни ассоциировались у Цзян Чэна шрамы прежде, старший Не парой фраз сумел придать им новое значение, и Сичэнь почти физически слышал, как трещат и лопаются невидимые цепи, в которые Ваньинь сам себя заковал.       Цзян Чэн задумчиво посмотрел в пламя и усмехнулся. Он настолько зациклился на пережитых мучениях, что совсем забыл, ради чего это было, но теперь мысль о том, что эти отметины помогли ему спасти последний кусочек дома, семьи и счастливого прошлого приятно грели душу, прогоняя прочь мрачные мысли.       — Возможно, ты прав…       Минцзюэ довольно хмыкнул.       — Конечно, прав. А теперь, может, вернёшь мне ханьфу?       Цзян Чэн сверкнул глазами поверх огня.       — Не-а, — он показательно плотнее запахнулся в ткань. — Холодно.