Дом виверны

      Утро наступило слишком скоро: Рафаэль не успел и полсна увидеть, как уже начало светать. Птицы, мирно спящие прошлым вечером, озабоченно метались туда-сюда, иногда обмениваясь специфичными, понятными только им самим, приветствиями. Давно надоевшая равнина потихоньку становилась всё гуще и гуще засажена деревьями, по краям тропы расселись молодые берёзки, почти по головам друг друга тянувшиеся к солнцу. Почти как люди, только человечности в них больше — играют честно.       — Я слышал в графстве Монахан, наконец, родился наследник, — с интересом говорил Джинджер, — спустя пять дочерей граф таки сумел зачать жене мальчика.       Рафаэль оторвался от мысленного описания пейзажа и рассуждений о бренном, посмотрел на проводника, который уверено держался в седле на своей несуразной лошади, и улыбнулся. Феделио, ещё совсем недавно казавшийся неприятным и грубым типом, сейчас нравился Рафаэлю даже больше, чем знакомые, с самого детства приставленные. Возможно, дело в молодом возрасте, а, может, в дружелюбном характере Джинджера, который совершенно не вязался с его историей.       — Страшно подумать, сколько приданого лорду Орлису придётся приготовить, чтобы отдать каждую под венец, — Рафаэль действительно задумался, в империи было принято отдавать огромные деньги, если не хочешь, чтобы ползли разные нелестные слухи, — а где же они столько женихов найдут? Граф не из тех, кто отдаст дочерей за кого-то ниже статусом.       Оба замолчали.       — Если не ошибаюсь, рядом Амстелы, — сказал Джинджер, приподнимаясь в седле, чтобы сесть удобнее.       — Нет, у маркиза Амстела только две дочери, — Рафаэль говорил тихо, почти бормоча себе под нос, но, не смотря на это, Джинджер отлично понимал каждое слово, — да и сама маркиза приходится единокровной сестрой лорда Орлиса, их дети, получается, кузены.       Джинджер устало вздохнул, кровные связи некоторых дворян доходили до абсурда, настолько, что — возьми двух любых знатных детей — они окажутся родней по двоюродной сестре прабабушки. Такого трепетного отношения к родословной Джинджер не разделял, из своих корней он знал только сестру и тётку, могилу которой он посещал в то время, когда пытался найти кровную мать. У той, может, и были ещё дети, но этого выяснить так и не удалось.       — Тогда Усвальд, — предположил Джинджер.       Рафаэль задумался. У нынешнего маркиза Усвальда была дочь и трое сыновей, которые уже точно достигли брачного возраста, да и его младший брат — лорд Эвальд — был холост. С тем Рафаэль был знаком лично, пребывая в столице, им часто приходилось сталкиваться в Южном дворце, когда молодой Эвальд был наставником второго принца Гризского. Тридцатичетырёхлетний учёный, конечно, был уже староват для совсем ещё юных дочерей графа, но в договорном браке это не помеха. Особенно для таких людей, как граф Орлис Монахан.       — Вполне вероятно, — озвучил своё заключение Рафаэль.       После того ночного разговора у костра, они с Джинджером очень сблизились, неловкость из их отношений полностью ушла, уступая место дружеским разговорам ни о чём. Вот и сейчас они уже некоторое время собирали сплетни о знати, конечно же, исключительно забавы ради. Кто же знал, что воспитанному на догмах о чести и достоинстве Рафаэлю так понравится слушать рассказы с грязными подробностями о, казалось бы, самых прилежных семьях империи. И Джинджер, как не странно, оказался на удивление хорошим рассказчиком. Он знал об аристократах так много слухов, что даже спустя двадцать историй его запас совершенно не сократился. Рафаэль не знал — то ли это проводник такой сплетник, то ли знать империи настолько распущена, но оба варианта были так себе.       — А про Лацию слышали? Кое-кто мне напел, что герцогиня слабеет разумом и своих младших дочерей даже видеть не хочет.       — Почему? Всё же было нормально, — сказал Рафаэль.       И он не врал, когда они получали приказ императора в столице, герцогиня находилась подле него и совсем не вызывала ощущения слабоумной старухи. Скорее наоборот, слишком уж здраво она оценивала все слова Рафаэля и одёргивала его всякий раз, когда он позволял себе отойти от этикета.       — В Лации полнейший матриархат, а леди Юлия родила двоих мальчиков, но это ещё не так страшно, вот леди Мария вообще оказалась не способна родить, поэтому и поговаривают, что мадам Лация больше не хочет иметь с ними никаких дел.       — Если ей так нужна была преемница, тогда зачем она отдала свою единственную внучку в имперскую семью? Сделала бы тогда Рудилию будущей герцогиней, а не женой первого принца.       — Простым людям не понять интриг высших дворян, — Джинджер пожал плечами, — но, господин Эль, у вас будут проблемы, если кто-то услышит, как вы называете будущую императрицу.       — Рудилию? — удивлённо переспросил Рафаэль. Бывшую леди Лацию он знал с детства, помолвленная с Астером, она с отрочества жила во дворце, была близкой подругой Калисты и частенько мелькала перед глазами Рафаэля. Он, конечно, знал, что та, в конце концов, получит фамилию правящей семьи, но никогда не воспринимал её как человека, который займёт престол. Да и фракция второго принца, по некоторым причинам, превосходила фракцию Астера во всем, так что надежды народа и большей части аристократов были возложены на Уильяма.       — Я даже имени её не смею произносить, — Джинджер неловко почесал рыжий затылок, несколько прядей выбились и упали на покрасневший от агрессивного солнца лоб. Светлая полоска шрама, идущая от левой брови вверх, особенно выделялась на фоне кожи.       — Вот значит как, — протянул Рафаэль, взглядом отслеживая, как спутник лёгким движением заправляет волосы за ухо, — ты довольно хорошо осведомлён.       — Специфика работы, — улыбнулся Джинджер.       — А про Балуа что-нибудь слышно? — тихо, немного неуверенно спросил Рафаэль.       Ему очень хотелось знать, какие слухи сейчас ходят про его семью и говорят ли о них вообще, но вместе с тем он боялся услышать ответ, ему страшно было даже думать о чём-то плохом. Поэтому он с замиранием сердца ждал, когда его новый друг начнёт говорить.       — Держатели востока то? — переспросил Джинджер, и, получив быстрый кивок в ответ, продолжил, — кроме того, что идёт преемственность — ничего. Должен сын принять титул, но, говорят, что они ещё не до конца приняли смерть герцога.       Рафаэль промолчал. Слова о смерти отца до сих пор горечью отзывались глубоко в груди, а глаза начинало щипать всякий раз, стоило вспомнить его статный образ. Хоть покойный герцог и не был идеальным родителем, но для Рафаэля он был человеком чести, примером для подражания и самым уважаемым человеком во всей империи. В его картине мира отец стоял выше законов и правящей семьи, выше самого императора и, возможно, даже выше церкви, да простит его мать за эти слова. Спроси его сейчас о кумирах, он бы в первую очередь назвал имя отца — Честер Рицеллио Дэ Балуа — с надеждой, что когда-нибудь Аттаче подарит его сыновьям по одному из этих имён.       Рафаэль глубоко задумался. В империи Гриз полное имя могло рассказать о человеке всё, и это здорово ему помогало, когда на приёме незнакомый человек заводил беседу. Первое имя даётся родителями, а второе богом, как положено. Его получают в храме, когда ребёнку исполняется год, это имя спускается прямиком с уст господа и является доказательством его любви. Благословлённое имя упоминается только вместе с первым именем и фамилией, отдельно им пользоваться могут только возлюбленные или мать по отношению к ребёнку. Такие имена в империи разрешено получать только семьям выше графской. Фамилии тоже содержат в себе информацию, у простолюдинов не может её быть, а у высокородных дворян добавляется приставка.       Если подумать, Джинджер же имеет фамилию Феделио, но как это получилось, если он точно вырос в трущобах вольных городов? Если он самостоятельно придумал её и представляется, то могут возникнуть проблемы с законом.       — Джинджер, ты так экстравагантно представился в первую нашу встречу, — начал из далека Рафаэль, — даже фамилию упомянул.       — А, вы заметили? — Джинджер неловко отвернулся, шумно выдохнул и продолжил: — Прошу прощения, я просто хотел сделать вид, что я весь такой уверенный в себе и мной нельзя манипулировать, но потом я увидел вас и подумал: «Этот господин выглядит хорошим человеком».       — Ты просто увидел, что я младше, — рассмеялся Рафаэль.       — Не без этого.       — Ты же тоже аристократ, так чего же так переживал, — не выдержав, Рафаэль спросил прямо.       — Я нувориш, господин Эль, купил титул барона совсем недавно, и все мои подданные — это я и моя лошадь. Так что технически, вы ведёте переговоры со всем баронством Феделио.       Джинджер улыбался, его, видимо, очень забавляла вся эта ситуация.       — Надеюсь, твоё баронство когда-нибудь станет знаменосцем моего рода, — Рафаэль с вызовом посмотрел на проводника, тот вздрогнул и опустил взгляд.       Имперская знать никогда не шутила над такими важными вещами, как выбор подвластных территорий или союзных родов, и Джинджер просто не мог этого не знать. Быть знаменосцем рода, титул которого выше, чем твой, считалось почётным, ведь крайне редко другим главам предлагалось присягнуть на верность, особенно сейчас, когда связи уже давно устоялись. Слова Рафаэля переводились как своеобразное признание достоинства Феделио, который, несмотря на свою тяжёлую судьбу, смог выбраться из этой трясины и дорасти до знати, пускай и в первом поколении, пускай и без власти и протекции, но самостоятельно.       В глазах людей неосведомлённых, эти слова казались пустой болтовнёй между мальчишками, которая никогда не выйдет дальше этого путешествия, но те, кто знаком с имперскими порядками сразу поймут — это предложение. Рафаэль между строк говорил: «когда я стану главой, встанешь ли ты под моё начало?». И Джинджер не знал, что следовало ответить.       Получить протекцию островных виконтов было лучше, чем быть бродячим титулованным проводником, но Эль был шестым ребёнком в семье и, скорее всего, титул к нему не перейдёт, однако Джинджеру так хотелось верить в его слова, что он всерьёз задумался. Та уверенность, с которой молодой осьминог говорил, была настолько ошеломляющей, что на секунду сердце Джинджера остановилось, голова опустела, дыхание спёрло так, будто он говорит со взрослым мужчиной, а не с юношей, на лице которого ещё даже щетины нет. Но в зелёных глазах не было ни капли фальши или сомнения, так что одно было понятно точно — власть будет в его руках. От осознания своих мыслей Джинджер вздрогнул, он ещё раз посмотрел на Рафаэля, который до сих пор ни разу не свёл с него своего взгляда, и клокочущее чувство уважения вновь начало буянить в его груди.       — Если пойдёшь ко мне, я дарую тебе рыцарский титул, — решил немного надавить Рафаэль.       — Ага, ему как раз подойдёт звание имбирного рыцаря, — недовольно хмыкнул Ассель, равняясь с кобылой Джинджера.       Тот слышал весь разговор, но предложение молодого господина заставило его покинуть своё место и влезть без приглашения.       — Не шутите над моим именем, сэр Вепрь, — сказал Джинджер с улыбкой.       — Я Кабан, — уже привыкший к своему новому имени Ассель, по обыкновению, поправил его, — в любом случае, он совсем не похож на рыцаря, вы гляньте — потрёпанный простак, от которого так и веет трущобами.       Рафаэль посмотрел на Асселя другими глазами, непривычная ребячливость и ревность мужчины удивляли, он показался ребёнком, которого заставили делиться сладостями. Но Ассель не тот, кто может влиять на решения Рафаэля, и уж точно не тот, кто имеет право высказываться сейчас.       — Прочь. — Раздражённо приказал Рафаэль. Ассель на секунду опешил от такого резкого ответа. Он знал своего господина почти с самого детства, и никогда ещё тот не был таким холодным к нему. Мужчина насупился, ему было обидно, что в этот раз предпочли не его, а какого-то проходимца, даже если этого проходимца он сам и привёл, пускай и с небольшой подсказкой.       Ещё пару мгновений Ассель беспомощно таращился то на Рафаэля, не смея тому ничего ответить, то на Джинджера, на лице которого читался дискомфорт. Наконец, собравшись с духом, он кивнул, затем легонько пнул жеребца по бокам, и конь рванул вперёд.       В воздухе повисло молчание. Рафаэль, поймавший взгляд Джинджера, поспешил объяснить:       — Извини, Ассель стал забываться, — сказал он, — с недавнего времени.       Ассель действительно становился более расслабленным рядом с ним, казалось, покойный герцог был единственным, кого тот уважал, и все его недавние действия это подтверждали. Рафаэль до сих пор отчётливо помнит тот день, когда приставленный вызвался помочь ему принять ванну, как раздевал его взглядом и почти пожирал, передавая свою похоть самому Рафаэлю. Но так же помнит, как вскоре после этого тот провёл ночь с той толстухой Бланш, несомненно, взяв её несколько раз перед тем как уйти. Помнит все взгляды, слова и действия, помнит даже желания, которые чётко отражались в его глазах в тот вечер у костра, когда он клялся отдать всего себя без остатка. Ассель забылся. И в этом вина Рафаэля.       Он изначально позволял ему слишком много, жадно принимая те крохи заинтересованности от взрослого мужчины. Он искал в Асселе отца, искал друга, искал любовника, искал отклик на свои неожиданно появившиеся и нежеланные, как ему казалось, эмоции. Или, быть может, он искал в нем утешение, после полного осознания замужества Калисты, а, может, и хотел забыться в нём, как забывался каждый раз в объятиях Уильяма. Ему не хватало поддержки, не хватало нежности, которые ему дарил друг, и Рафаэль спутал, он попросту не понял, что то, как реагирует его тело на Асселя — неправильно.       А тело его, принявшее форму самого эроса, томилось в ожидании всякий раз, когда Ассель был ближе дозволенного, когда дыхание его можно было почувствовать кожей. Он чувствовал жар, медленно растекающийся от спины вниз по позвоночнику. Но это пора прекратить: как бы ни был верен пёс — в господской постели ему не место.       — Дай свой ответ до того, как прибудем, — негромко сказал Рафаэль, закрывая окно плотной шторкой.       Джинджер не осмелился и слова вымолвить, он проследил взглядом за тонкими руками, выдохнул и в тишине кивнул сам себе. На принятие решения ему дали несколько часов. Нужно всё как следует обдумать.

***

      К полудню, когда Рафаэль, уже разморённый и порядком уставший, собирал в себе последние крупицы силы воли, они, наконец, прибыли к самому краю Великого леса. Огромный, необъятный, загадочный и мистический — там водятся перевёртыши, мавки и хтонь, устраивая свои причудливые танцы в особенно тёмные ночи, там извилистые тропинки уходят под землю, там заканчивается реальность — то был мир, свисающий с обратной стороны нашего обычного. Симулякры сливаются воедино и образуют другую реальность, которая в моментах становятся заменой действительности. Всё сказки империи, что по вечерам передавались от матерей к детям, хоть как-то перекликались с этим местом.       Сам Рафаэль обожал нянюшкины рассказы о существах, которые населяли Великий лес, и он был счастлив, лишь осознавая, что лес является частью их владений. Не раз он тайно пробирался на южную террасу их особняка в Бриде, где часами всматривался в горизонт, представляя себя главным героем одной из сказок, заботливо прочитанных ему перед сном. Наутро всё странным образом забывалось: он просыпался в своих покоях, укрытый пуховым одеялом, рядом няня и стакан тёплого молока. Став старше, Рафаэль понял — страсть к лесу не утихла, а, казалось, с каждым днём нарастала всё больше. На той же террасе уже пятнадцатилетний Рафаэль впервые поцеловался, особых эмоций этот поцелуй не вызвал, но его будоражила мысль, что лес станет свидетелем его взросления. Его будто магнитом тянуло туда, взгляд то и дело цеплялся за любые напоминания, а мозг каждые несколько часов определял ориентацию в пространстве и всегда относительно леса. Каждый раз, когда отец собирался на осмотр владений, Рафаэль уговаривал взять его с собой, он хотел лишь мельком взглянуть на это место и, быть может, успокоиться, но герцог никогда не соглашался. И сейчас он, наконец, переступит эту черту, исполнит то желание, навязчиво посещавшее его на постижении всего этого времени.       Как оказалось, лес имел чёткую границу — очерченная толстыми стволами многолетних елей — она была хорошо видна на контрасте с хлипкими берёзками. Рассмотреть, что внутри — было сложно: хвоя, растущая почти впритык друг к другу, и густые кроны, совершенно не пропускающие свет, не давали ни единого шанса. Рафаэль смутно ощущал, что однажды уже был здесь — трогал кору деревьев, ступнями касался промёрзшей земли, почти как наяву чувствовал грубые касания веток. Но за свои семнадцать лет он был здесь лишь в фантазиях, когда, страдая от бессонницы жаркими ночами, придумывал собственный мир, где он был то странствующим колдуном, то бравым солдатом.       Карета остановилась, но Рафаэль заметил это лишь спустя несколько минут, когда Роберт, молчавший всю дорогу, вдруг решил заговорить.       — Господин, мы прибыли, — монотонно проговорил он.       Рафаэль ничего не ответил. Он глубоко вздохнул, точно готовившись к прыжку, вытер вспотевшие ладони о плащ, давно сброшенный на сиденье рядом, и коснулся ручки двери. Та решила поиграть на нервах — заклинила именно в тот момент, когда Рафаэль уже был готов, и сердце его билось уже не так сильно. Но со второй или третьей попытки она всё-таки поддалась. Дверь раскрылась, и перед глазами предстал Великий лес. Джинджер стоял рядом, держа поводья своей кобылы, которая так и норовила отойти подальше, чтобы поесть сладкой летней травы. Он молча наблюдал за изумлённым Рафаэлем, даже не подумав подать тому руку.       — Молодой господин, — позвал Ассель, лицо его все так же выражало недовольство, но тон, с которым он говорил, оставался всё таким же мягким, — к вам гость. Гость? Какой может быть гость в этом месте в это время? Рафаэль удивился, он не ждал здесь никого, как никто не ждал его, но стоящая неподалёку от старой времянки карета не оставляла сомнений. Небольшая, чёрная, не роскошная, как привыкли местные аристократы, а скромная, почти на границе с дешёвой.       Рафаэль спустился на землю, опережая попытки Асселя помочь, размял затёкшую спину и направился к хибаре. Проходя мимо Роберта, кормящего лошадей с рук, он заметил, что по каким-то причинам сегодня он выглядел поникшим. Неужели тоже ревнует к Джинджеру? Видимо, глупые игры Асселя повлияли и на него. Рафаэль решил пока не обращать внимания, возможно, чуть позже, когда будет свободная минутка, они поговорят об этом.       Из дома вышла молодая девушка, одета она была просто, но со вкусом — лаконичное коричневое платье с черным поясом, белый чепчик и начищенные до блеска туфли. Она жестом пригласила Рафаэля войти, тот не стал отпираться. Если уж Ассель не ринулся заходить с ним, то ничего опасного в этой лачуге нет.       Рафаэль несильно толкнул старую еловую дверь, та поддалась сразу, без лишнего сопротивления, её петли противно заскрипели, и она медленно открылась, пропуская его дальше. Внутри дом не отличался особым убранством — тёмный, сырой, без намёка на обжитость, в нём было только одно небольшое окно и возле этого окна стоял человек. Высокий, тонкий силуэт в плаще находился спиной к Рафаэлю, из-за чего было совершенно непонятно кто это. Незнакомец молчал, замерев в нескольких метрах — в избе повисла странная атмосфера. Спертый воздух встал поперёк горла, ещё сильнее надавливая на и без того напряжённые нервы. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем человек напротив поднял руку и плавным движением сбросил с головы капюшон. Рафаэль оцепенел от увиденного. По плечам рассыпались длинные прямые локоны. Свет из окна все ещё мешал разглядеть лицо, но Рафаэль точно знал этого человека.       — Фелия… — одними губами прошептал он.       Девушка бросилась на него, уткнулась лицом в братское плечо, и горько зарыдала. Рафаэль обнял её крепко, сердце его стучало в башенном ритме, он был настолько счастлив видеть её сейчас, что переживания моментально ушли на задний план. Фелия не могла остановиться, слезы сами текли по её щекам, а Рафаэль лишь молча обнимал сестру, чувствуя, насколько сильно промокла его рубашка.       Она всегда сдерживала себя, хоть и была ещё совсем ребёнком, из всех она больше всего была похожа на их покойного отца, как внешне, так и внутренне. В отличии от своего брата и сестры, она не была мягкой и податливой, она была сдержанной и, как всем казалось, слишком строгой к самой себе. Её идеалы были далеки от той жизни, которую она проживала, но по-другому поступать она попросту не могла. Об этих мыслях Рафаэль узнал три года назад, когда всей семье пришлось тяжело, и он, беспокоясь за Фелию, прочитал её личный дневник, о чём он до сих пор жалеет.       — О, Аттаче, — говорил он, обнимая её, — я так скучал.       Девушка мелко дрожала, она пыталась успокоиться, но получалось так себе. В порядке ли она? Кивок. Давно ждёт? Нет. Сильно напугались? Кивок.       — Ты хоть представляешь, что мы испытали, когда получили это письмо? — истерика превратилась в гнев, она размахивала клочком бумаги, где Рафаэль наспех описал ситуацию перед отбытием из столицы, — а потом пришло письмо от Уильяма, матушка чуть не упала в обморок, когда все узнала.       — Прости, — искреннее извинился он, похоже, следовало написать нормально, а не обрывками фраз.       Она посмотрела ему в глаза так серьёзно, будто это действительно была их последняя встреча.       — Рафаэль, ты правда это сделаешь?       — Да.       Он не мог ответить ничего другого — она не хотела слышать именно это.       Фелия поникла.       — Матушка не выходит из храма, Суфия отказывается от еды, я осталась совсем одна, Рафаэль, — на её глазах снова проступили слёзы, — мне страшно.       Её хрупкие плечи дрожали, а дыхание сбилось.       — Посмотри на меня, — беспокойно попросил Рафаэль, — Фелия, умоляю, взгляни мне в глаза.       Она подняла взгляд. Зелёные глаза в темноте хибары казались карими. Больше Рафаэль не видел столь родной летний луг, глаза его сестры были полны шоколадом и отчаянием.       — Я не хочу тебе врать, — начал он, — Фелия, я люблю вас больше всего на свете, я вырву сердце и отдам вам, если потребуется. Сейчас я очень хочу вернуться вместе с тобой и жить с вами троими, но, Фелия, я не могу…       — Ты можешь, Рафаэль, можешь, прошу, давай вернёмся, — она просила так отчаянно, и столько боли было в этих словах, что он просто не мог слушать её дальше, — давай придумаем что-нибудь другое, Уильям написал, что…       — Лия, — Рафаэль остановил её.       Прозвище, которое осталось далеко позади, заставило девушку замереть. Он называл её так лишь в детстве, лишь в те короткие моменты, когда раздосадованная чем-то девчонка запиралась в комнате почти на сутки, отказываясь с кем-либо говорить. То ласковое и нежное обращение, которого ей так не хватало все эти годы. Когда, в какой момент их жизни он перестал так её называть? В день смерти няни? Или в день падения Суфии? Где же эта черта, переступив через которую, они стали слишком взрослыми для такого?       — Послушай, если со мной что-то случится, — начал он, — ты должна захватить власть в Балуа.       — Невозможно… они не пойдут за мной, — судорожно отрицала она.       — Прошу тебя, Лия, найди себе союзников — надёжных людей, которым можешь доверять, — Рафаэль просил, он действительно умолял её, даже зная, что это будет тяжело, — если я не вернусь, воспользуйся печатью и избавься от всех, кто может вам навредить, а если понадобится — убей.       — Что?       — Лия, это серьёзно, — он чуть сильнее сжал её предплечья, — в крайнем случае, тебе придётся защищаться.       — Они отказались, Рафаэль, — прошептала она, — отряд в прямом подчинении у главы, они сказали, что имеют право не слушать мои приказы. Я никого не привела. Советники не разрешили даже Бурю тебе принести. Тогда как, по-твоему, я их подчиню своей воле? Меня никто из них и в грош не ставит.       Рафаэль злился. Люди, которые присягнули его отцу, смели так относиться к законной дочери герцога. Буря — отцовский меч — несомненно, был лучшим мечом, но он не был сокровищем их дома, почему же те старикашки отказали Фелии в её прошении? Самое обидное, что его сестра снова будет винить себя, убеждать, что из-за своей слабости она не смогла ничем помочь. А если он там и умрёт, то она всю жизнь будет мучиться.       — Ничего страшного, — сказал Рафаэль, — у меня всё ещё есть собственный меч и собственный отряд.       Он не врал. Меч у него действительно имелся, не такой крепкий, как Буря, но сражаться им вполне возможно. Выкованный старым мастером своего дела из Дарлийской стали, он был чуть ли не дальним родственником отцовского меча, но более лёгким, как раз под руку Рафаэля. На счёт отряда он тоже не врал, конечно, сложно было назвать двух приставленных и проводника отрядом, но делать нечего. Оставалось только надеяться, что дракон ещё не сильно большой.       — Ты слышала, что я сказал? Обязательно захвати Балуа и начни с тех, кто игнорировал тебя. Неважно как.       Она замотала головой.       — Я всего лишь женщина.       — Нет, — успокаивающе сказал он, — ты — молодая виверна — Фелия Сола Дэ Балуа, плоть от плоти великого герцога Честера, в тебе течет кровь драконоборца, и, если…       Она схватила его за рукав.       — Молчи, Рафаэль, молчи, я не желаю слушать твоё неумелое прощание.       Он затих. Если это его последние часы в этом мире, то он хотел бы сказать всём любимым людям, как сильно он дорожит ими. Сёстры, мать и домочадцы, ждущие его возвращения, Уильям и Калиста, его дорогие друзья детства, тетя Лаферт, Астер, императрица Алисия, с которыми он не часто общался, но любил, Ассель и Роберт, хотя те, скорее всего, предпочтут умереть вместе с ним. Джинджер… Он, несомненно, стал для Рафаэля другом, за то короткое время, которое они провели вместе, но включать его в этот список казалось чем-то неправильным, возможно, пока что.       Девушка, которая стояла на улице, нервно заглянула в комнату, та оказалась служанкой, недавно нанятой старой экономкой главного здания.       — Госпожа, времени нет, — взволнованным тоном сказала она.       — Нэла? — посмотрев на эту девушку, Рафаэль вдруг вспомнил о своей немой служанке, которая уже должна была вернуться.       — Сегодня утром.       Понятно. Слава Аттаче. Если он вернётся, распорядится, чтобы ей выплатили двойное жалование.       Девушка снова взглянула на Фелию, а та, прикусив губу, отпустила рукав брата. Рафаэль почувствовал, как от него медленно отрезают по кусочку. Будто кто-то большой и сильный по очереди лишает его пальцев, один за другим, до глупости ответственно, не пропустив ни единого — жить можно, но болеть будет всегда. Вот и сейчас тупая боль заполнила всю его грудную клетку, вышибая кислород из лёгких, до последней капли крови вымещая самого Рафаэля. Тоска заставляла выть, драть горло и скулежом простить её остаться, так же как она просит остаться его. Но сегодня никто не получит то, чего желает.       — В подвале главного здания есть проход, он спрятан в самой дальней части и ведёт в небольшой домик на окраине Эдама, — очень быстро начал объяснять он, — запомни, сначала лево, потом право и середина, не перепутай.       Фелия нахмурилась. Ей не хотелось принимать эту информацию, даже знать это означало, что она соглашается с решением брата. Зачем он это говорит? Неужели думает, что им это пригодится? Или он действительно сомневается, что сможет вернуться домой. Каждое новое предположение оказывалось ещё хуже, чем все предыдущие вместе взятые.       — Тебе пора, — сказал Рафаэль.       Как бы сильно ему не хотелось оставить её рядом, ещё немного времени провести вместе, просто стоя вот так в тёмной лачуге у самого края Великого леса. Но рядом с ним оставаться опасно, Ластор в любой момент может устроить подлянку.       Они обменялись парой фраз, чтобы хоть как-то заполнить последние мгновения вместе. Кто её сопровождает? Сэр Рудиус. Тот рыцарь с большим носом? Да. Вот как. Рафаэль крепко прижал к себе сестру. Она обхватила его в ответ и уткнулась в изгиб шеи. Всего несколько секунд длилось это объятие, прежде чем они отстранились друг от друга. Он подцепил кончиками пальцев её капюшон и надел ей на голову, заправляя длинные волосы.       Когда они вышли из лачуги, их уже ждали — высокий, широкоплечий северянин, служанка, которую, как оказалось, зовут Лилия и Ассель. Роберта и Джинджера не было видно, те, видать, заботились о лошадях где-то неподалёку.       Мужчина помог Фелии сесть в карету — на свету она сияла лучше любых драгоценностей, и, казалось, в жизни этой девушки нет никаких печалей, и она не рыдала на чужой груди буквально десять минут назад. Она действительно была похожа на отца: прямые тёмно-русые волосы, атласными лентами, лежащие на её плечах, небольшая горбинка на носу, зелёные глаза, обрамлённые тёмными ресницами, и густые брови, которым Рафаэль завидовал больше всего. Они с Суфией, кроме цвета глаз, от отца взяли разве что фамилию — светловолосые, кудрявые, со светлыми ресницами и бровями, которые, выгорая на солнце, совсем терялись на фоне бледной кожи. Рафаэль ещё раз посмотрел на сестру, прежде чем закрыть дверцу, кивнул кучеру и отошёл на несколько шагов назад.       — Почему ты заходишь так далеко? — отодвинув тонкую шторку, одними губами прошептала Фелия. Тихо и так вымученно, будто уже не знала что делать.       — Повтори про себя трижды, Лия, — Рафаэль улыбнулся через силу, показав ей большой, указательный и средний пальцы, — cherchez la femme.       Улыбка получилась кривая, совсем не настоящая, фонящая фальшью, но Фелия ничего не сказала, лишь бросила последний взгляд, наполненный страхом, и задёрнула штору.       Он понимает её чувства, полностью и безотказно, каждая его сдержанная слеза кричит о том, насколько они с ней похожи, и, если так он сможет их защитить, то навсегда заткнётся и похоронит их глубоко в себе. Он понимает, понимает всё то, что она хотела бы сказать, но так и не осмелилась, прервав себя на полуслове, понимает, что взвалил на её юные плечи такую ношу. Эта тяжесть порой и ему была не под силу, тянула к земле, приковывая чугунными цепями. Он понимает, но не может ничего сделать. Лишь рвать свои мышцы в этом лесу, надеясь, что всё пройдёт гладко, и он сможет вернуться домой. Он должен был быть уверен, что сдержит обещание, данное самому себе одной тёмной ночью, когда его отец ушёл из жизни, но сейчас, осознавая масштабы проблемы, он начал сомневаться.       Когда карета отъехала, Рафаэль рухнул на землю, опустошённый и растерзанный он смотрел ей вслед, не в силах даже руки поднять. Ассель молча стоял позади, словно призрак — бесшумно и отсутствующе, но, понаблюдав пару минут, он быстрым шагом направился к домишке. От туда он принёс старый стул, который, в лучшем случае, выглядел ровесником Рафаэля, но, несмотря на возраст, казался крепким и прочным. Без спинки, без мягкого сидения, совсем не похож на те, что использовались в столице, почерневший от времени и сырости, кое-где успевший покрыться мхом, однако не лишённый очарования. Одна лишь грубая дощечка и небрежно прибитые к ней четыре ножки, такие у них назывались табуретками.       — Присаживайтесь, Ваша Светлость, — сказал он, подвигая стул ближе к Рафаэлю, — вам не по статусу сидеть на сырой земле.       Как может рыцарь такое говорить? Для война не существует статуса и титула, не существует и правила, согласно которому нельзя сидеть на земле. Во время похода приходится спать под открытым небом и есть у костра, и Рафаэль со всем этим прекрасно справлялся, так с чего же приставленный решил, что это именно те слова, которые уместны в этот момент. Если уж он назвал Джинджера имбирным рыцарем, то самому Асселю подошло бы прилагательное цветочный, уж настолько красив и нежен тот был. Рафаэль не стал продолжать задумываться над сказанным, лишь, коротко кивнув в знак благодарности, поднялся и сел на табурет.       — Скажи, что всё будет хорошо, — попросил он. Ассель сделал шаг вперёд, встал на колени прямо перед Рафаэлем, и обхватил руками его лодыжки, обтянутые толстой кожей сапог.       — Несомненно.       Да. Это то, что Рафаэль хотел слышать сейчас. Пусть даже Ассель сам не верит в то, что говорит, пусть в глазах его сомнение, но для Рафаэля это будет соломинкой, он зацепится за неё и будет бороться, чтобы вернуться домой, туда, где его ждут и где ему самое место.       — Господин, — позвал его Ассель, кладя голову на хозяйское колено, — я прошу прощения за мои недавние слова, это было очень грубо и, если вам действительно нравится этот человек, я больше не буду стоять между вами, лишь бы вы меня не прогнали.       Лицо его не выражало раскаяния, глаза — льдины, Рафаэль, как оказалось, слишком плохо его знал и это пугало.       — Ты так хочешь остаться рядом? — спросил он. Ассель кивнул, томно опустил веки и щекой потёрся о ногу Рафаэля, тот положил руку на чужую голову, зарылся пальцами в светлые волосы и вздохнул. И вот опять повторяется всё то, что было запрещено — Ассель вновь нарушает границы, а Рафаэль вновь ему это позволяет. Сердце не стучит как бешенное, внизу живота не завязывается напряжённый узел, но это болезнь, от которой нет лекарства. Кто-то бы назвал это зависимостью, но Рафаэль так не считал: он может остановиться в любой момент и прогнать приставленного от себя.       — Позови Джинджера, — устало сказал Рафаэль.       Ассель вздрогнул, но ничего не сказал — держит обещание — хоть и не скрывает свою неприязнь. В какой момент они с Робертом поменялись местами? Почему изначально агрессивно настроенный Роберт сейчас замкнулся в себе, и не обращает внимание на Джинджера, а Ассель, который сам же его и привёл, хочет избавиться от него.       — Как прикажете, Ваша Светлость, — это обращение уже резало слух, больше не вызывая тех эмоций, и Рафаэль не знал, от того ли, что его произносит Ассель. Спустя десять минут подошёл Джинджер, с мокрыми волосами и с серьёзным лицом, он смотрел на Рафаэля.       — Ты подумал? — не стал ходить вокруг да около он.       — Да, — без колебаний ответил проводник, — подумал.       — Слушаю.       — Если не будете называть меня имбирём, то я согласен, — попытался пошутить Джинджер.       Он действительно всё это время обдумывал своё решение. Взвешивал все за и против, пытался представить своё будущее, если он откажет, и если согласится. Перспективы были примерно равны: если они разойдутся, и каждый продолжит свой путь самостоятельно, Джинджер продолжит жить как раньше, зарабатывать деньги любой работой, быть бароном без земель и людей, а если он присягнёт на верность Элю, станет подчинённым младшего ребёнка, к которому вряд ли перейдёт власть. Но даже несмотря не это, ему хотелось служить этому человеку, быть рядом с ним, наблюдать его становление и помогать.       — Спасибо, — выдохнул Рафаэль.       Хоть они и были знакомы всего ничего, но он был уверен — Феделио хороший человек, а матушка Уильяма всегда отмечала, что у Рафаэля хорошая интуиция, связывая это с ноябрьским рождением.       — Ты готов? — спросил Рафаэль, — мы должны выступить завтра на рассвете.       — Да, мы с Робертом подготовили ваш меч, лошадей и провизию на случай, если придётся задержаться. — Бойко отчитался Джинджер.       Когда они успели так сдружиться с нелюдимым Робертом? Что происходит с отношениями этих троих? Рафаэль подумал, что вечером ему следует обговорить этот вопрос.       — Отлично, — он похвалил старания подчинённых, и продолжил: — я хочу побыть один, так что не беспокойте меня до ужина.       — Слушаюсь, — ответил Джинджер и, коротко поклонившись, поскакал прочь.       Рафаэлю только и оставалось, что смотреть, как резво убегает парень, который ещё недавно смотрел на него с такой решимостью, и как его рыжие волосы шуршат туда-сюда. Рафаэль не хочет использовать его и не собирается, он только хочет подарить этому человеку дом, ибо в Джинджере он видел недолблёного ребёнка, коим в самой потаённый части своей души был и сам Рафаэль. Возможно из-за чувства родства или по каким-то другим причинам, но он был уверен — всё будет хорошо.

***

      К вечеру, когда солнце уже садилось за горизонт, покрывая небо багряными разводами, Рафаэль, наконец, отошёл. Он несколько часов глупо сидел там, под кронами какого-то плешивого деревца, и размышлял. Чувство потери, терзавшее его с самого отъезда Фелии, потихоньку стихло, уступая место лёгкой опустошённости, он смог убедить себя, что всё обязательно пойдёт по плану, что он вернётся и дни пойдут своим чередом, что его родные будут в порядке. Голова, наконец, успокоилась и перестала рисовать воображаемые смерти его близких, так что, посидев ещё немного, Рафаэль начал задумываться об уходе с такого полюбившегося ему местечка.       В желудке уже тяжестью чувствовался голод, сосущим ощущением отдаваясь под ребра, хотелось скорее съесть что-нибудь и лечь спать, тем более завтра рано утром и предстоит идти в Великий лес и, возможно, это будет его последняя такая трапеза, ведь там им будут доступны только местные продукты. Они, конечно, приготовили некий запас, но одним вяленым мясом не наешься.       Несколько минут спустя, когда солнце уже окончательно скрылось, Рафаэль встал, поправил рубашку, и направился к месту недалеко от хибары, где его люди разбили небольшой лагерь. В темноте она казалась просто чёрной коробкой, которую кто-то небрежно оставил здесь доживать свои последние годы. Пока Рафаэль любовался покатой крышей, его взгляд привлёк небольшой огонёк, мерцающий на потемневшем небе. Первая звезда, видать, сегодня вышла раньше, чем полярная и имела необычный цвет — тёплый, ближе к жёлтому, таких он ещё не видел. Она двинулась, как показалось Рафаэлю, затем замерла и, спустя пару секунд, начала стремительно увеличиваться, приближаясь.       В тот момент он понял, что вовсе это не звезда, и даже не светлячок — это стрела, объятая пламенем. Рафаэль только и успел, что отойти на пару шагов назад, прежде чем она достигла цели — намертво впилась своим остриём в соломенную крышу хибары, ту моментально охватил пожар. Дом за мгновение заполнился огнём, из единственного окна языки вырывались в разные стороны, еловая дверь была единственной, кто ещё как-то держалась под натиском пожара.       — Господин! — кричал кто-то.       Ошарашенный он не мог отвести взгляда от огненного столба, восходящего к ночному небу. Больше не было той темноты — хибара всё освещала. Отвлёкся он только тогда, когда некто схватил его за предплечья и с силой начал трясти. В ярком свете кострища Рафаэль смог разглядеть бешеные глаза Джинджера, смотрящие прямо на него. Тот был напуган, сбит с толку, совершенно не понимал, что происходит, в принципе, как и сам Рафаэль. Парень что-то кричал про нападение, про необходимость бежать, про защиту и преданность, но Рафаэль не слышал: по неведомой причине в его голове был только потрескивающий звук костра.       Секунда. Рафаэль падает, острая боль в руке, Джинджер оттолкнул его, моментально доставая из ножен на поясе короткий меч. В тот момент Рафаэль действительно почувствовал страх.       Вторая секунда. Между ног Рафаэля падает отсечённая человеческая рука, крепко сжимающая в своих пальцах копьё.       На третьей секунде, когда позади массивной фигуры Джинджера, Рафаэлю удаётся разглядеть, как с лошади падает человек и начинается метаться в агонии, зажимая культю, некогда бывшую его правой рукой, он приходит в себя. Сознание вернулось, неведомый ступор, сковывающий его несколько секунд назад, почти полностью отступил. Но не успел Рафаэль подняться сам, как его насильно за шкирку подняли сильные руки Роберта.       — Всё нормально? — обеспокоенно кричал он, — вам нужно бежать в лес, там они вас не достанут! Джинджер, помоги.       Роберт повесил на Рафаэля сумку, всучил меч, и хлопнул по плечу. Решение это далось ему с трудом, но он понимал, что молодой и совсем ещё зелёный мальчишка может пострадать, отбиваясь от неизвестных, а их с Асселем задача — этого не допустить. И даже если кто-то из них умрёт сегодня, Рафаэль сможет спрятаться и найти дорогу в лесу благодаря Феделио.       — Мы оставим подсказки, — наспех сообщил Джинджер, подталкивая Рафаэля в спину.       Послышались крики и звон металла, из тени на них начали выходить люди в капюшонах, один за другим, не переставая, их было человек шесть, не меньше, Роберт повернулся к Джинджеру и закричал:       — БЕГИТЕ.