***
Свет заливал комнату, пробиваясь через цветные вставки в витраже, он оставлял яркие пятна на стенах. Рафаэль опьянён. Это был уже третий кубок вина, который в него влили почти насильно. Хотя, сам он и не особо-то сопротивлялся, каждый раз всё-таки поддаваясь на уговоры приближённых, будто бы неохотно, но, в конце концов, жадно делая сразу несколько больших глотков. Настойчивые слуги без конца подливали и подливали рубиновое пойло в инкрустированный самоцветами кубок на высокой ножке, а Рафаэль мог лишь беспомощно наблюдать за этим, не в силах и слова сказать против. Сердце подсказывало — это необходимо, иначе ему духу не хватит ступить к алтарю. Рафаэль смотрел на себя в зеркало, пока портнихи в спешке заканчивали с его костюмом, хотя назвать этот наряд «костюмом» было бы преувеличением. Его одели в простую белую рубаху, похожую на те, что он носил каждый божий день, плотные кремовые штаны свободного кроя, а на ноги обули тапочки, которые было бы легко сбросить: скоро они ему не понадобятся. Волосы аккуратно уложили назад, совсем не догадываясь, что стоит ему выйти за порог, как тут же от укладки ничего не останется — рукой растреплет. Худощавая женщина бросила что-то своей помощнице — девочке, которой на вид было не больше пятнадцати — и та быстрым шагом добралась до стола, стоящего в дальнем углу, выудила что-то небольшое и подбежала обратно, кладя в раскрытую ладонь портнихи булавку. Тётка одним движением прокрутила Рафаэля, повернув его спиной, и заколола ту булавку на изнанке его рубашки. Действительно, расслабленное тело легче вертеть из стороны в сторону, одевать его и вешать украшения, чем если бы он был трезв. Рафаэль усмехнулся. А если бы тут был Уильям, что бы он сказал? Посмеялся бы, что его друг выглядит точь-в-точь как невеста на выданье, или пожалел? Обнял бы его, утешая? Друг. А друзья ли они теперь? Рафаэль уже засмеялся вслух, игнорируя всех присутствующих. Слуги немного насторожились, но работу не прекратили, лишь на единственную секунду позволили себе впиться взглядом в раскрасневшееся лицо господина. Рафаэль опьянён. И вовсе не вино было тому причиной. Оно было лишь малой каплей в море, которое окружало его. Он тонул. В бесконечных мыслях и желаниях. В томных взглядах и мимолётных касаниях. Он тонул, и лёгкие его уже давно были заполнены грехом, напрочь вытеснив всё остальное. Сказать честно, будь он в себе, то никогда бы не пошёл на поводу у матери, никогда бы не согласился на такое, но сейчас он стоит в своей комнате, теребит тику, которую на него навесят минутой позже, и хмельно шатается. — Мы закончили, — сказала портниха, отходя назад. Её острый взгляд требовательно скользил по образу Рафаэля и оценивал. Сегодня важный день, и будущий герцог должен был выглядеть идеально, пусть даже чуть позже этот вид будет бесповоротно испорчен. Рафаэль спустился с небольшого возвышения, равнодушно оглядел себя в зеркале и повернулся к молодому слуге, держащему поднос с сырами и кубком вина. — Сюда. Он никогда так не пил, но сегодня без этого он не сможет, поэтому, уже без каких-либо оправданий, он тянулся к очередному бокалу. На задворках сознания всё ещё нервно проскакивало настойчивое «остановись», но Рафаэль старательно игнорировал это, пока слуги один за другим покидали комнату. — Выглядишь паршиво, — тонкий девичий голос раздался позади. Рафаэль обернулся, пытаясь сфокусировать взгляд на собеседнике, и счастливо улыбнулся. Перед ним была она. Суфия сидела в инвалидном кресле, поверх её ног лежал тонкий полупрозрачный платок, а позади стояла служанка. Сестра осталась почти такой же: светлые волосы, вьющиеся лишь на концах, грустные зелёные глаза, обрамлённые длинными ресницами, подростковая нескладность, но ко всему этому добавлялась неестественная тонкость тела. — Наконец решилась заговорить со мной, — сказал Рафаэль. — Я всё ещё обижена. — Девочка фыркнула. — Не сомневаюсь. Рафаэль замолчал, и его собеседница тоже. Они не разговаривали ещё ни разу с того момента, как он отбыл в столицу. Несколько раз Фелия пыталась достучаться до сестры, но та упорно игнорировала существование брата, а он, как последний слабак, замирал перед её дверью, не в силах сделать первого шага. В тот день она кричала, капризничала и умоляла, лишь бы он остался, ей было тяжелее кого бы то ни было в этом огромном доме, но никто не обращал внимание. Девочка, в один день по случайности искалеченная, в другой потерявшая отца, а затем и брошенная скорбящими родственниками — это всё было слишком. Рафаэль до сих пор чувствовал вину за то, что оставил её одну со своими мыслями, но не смог настоять, когда она оттолкнула его. Зря. — Я рад, что ты здесь. — Как я могла пропустить свадьбу единственного брата, — сказала она с печальной улыбкой, — но ты не выглядишь довольным. Рафаэль вздохнул, всё ещё находясь под действием выпитого. — Сильно видно? Девочка кивнула. — Я не стану говорить, что очень хотел этого, но не чувствую себя несчастным, лишь… немного огорчённым, — признался Рафаэль. — Я видела её из окна, — начала Суфия, — она гуляла в саду со своей служанкой, а я подумала это смерть. Рафаэль громко рассмеялся, держась за живот. Суфия никогда не сдерживалась, и именно это было её самой лучшей, но одновременно и самой худшей чертой. С детства она находилась в компании мальчишек старшего возраста, так что остроты стали неизменной частью её речи. — И у смерти есть своя красота, — согласился с ней Рафаэль. — Я слышала, её красота — болезнь. Рафаэль улыбнулся сестре. Говорить с ней было невероятно приятно, они будто бы снова смогли стать той семьёй, какой были до всего этого. — Это слухи, — сказал он, — церковь это не подтвердила. — Матушка уже прогнала её голой по храмам? Ха, как и ожидалось. Девчонка озорно засмеялась, прикрыв рот рукой, а Рафаэль не мог отвести от неё взгляда, так и стоял, глупо таращась. В дверь постучали. — Кажется, пора на плаху, — тихо сказала она. Рафаэль замер в нерешительности. Он не хотел, чтобы всё закончилось на этом, не хотел, чтобы их единственный разговор касался лишь его будущей жены и сравнения её со смертью, не хотел так же и продолжения звенящей тишины между ними. Он хотел вернуть их отношения к прежнему виду, снова болтать и дурачиться, пока матушка не видит, вместе выбирать одежду для мероприятий и трапезничать тоже вместе. — Ты… давай пообедаем? Когда будешь готова, я имею в виду, как раньше. — Ага, — она опустила взгляд на свои сплетённые между собой пальцы, — когда это всё закончится, я тебя позову, только тебя одного. — Хорошо, буду ждать. На несколько секунд между ними повисло молчание. — Эй, — неожиданно сказа Суфия, — поздравляю с женитьбой. Возможно только сейчас, только в этот момент он понял, что это действительно по-настоящему, что пути назад может и не быть. — Спасибо, — прочистив горло, поблагодарил он. В комнату вошла служанка, она вежливо поклонилась и сопроводила свою госпожу к месту проведения церемонии, попутно кивая главному дворецкому. Высокий сухой мужчина, возрастом недавно переваливший за семьдесят, работал в этом поместье уже полвека. На его глазах вырос Рафаэль, его сёстры, и даже их отец. Ходили слухи, что Киллиан Мёрфи когда-то был влюблён в бабушку Рафаэля — тогдашнюю герцогиню Балуа, но эта история доподлинно будет известна только двоим людям. Пожилой мужчина даже не обратил внимание на приветствие служанки, да и на уезжающую Суфию тоже, он замер на месте, распахнув глаза. — Глазам не верю, — добродушно улыбнувшись, он прижал руки к груди, — только вчера вы прятались в саду вашей матушки, а сегодня уже стоите здесь… Мужчина не смог сдержаться, и по его дряблым щекам потекли слёзы. — Простите, — запричитал он, — простите, простите. Рафаэль подошёл ближе, положил руку на плечо старого друга и понимающе улыбнулся. Сегодня все подхватили это настроение, когда счастье за своего ребёнка переполняет настолько, что хочется кричать, вот и Мёрфи не смог промолчать. — Когда-то я так же сопровождал вашего отца, тогда всё тоже было в спешке, — говорил он, аккуратно поправляя тику на лбу Рафаэля, — а та госпожа очень добрая, я надеюсь, вы станете друг для друга опорой. — Я тоже. Дворецкий вдруг опомнился, бросил взгляд на свои часы и ахнул. — Нам пора, молодой господин! Он подхватил Рафаэля под руку, и они отправились по длинным коридорам особняка туда, где совсем скоро родится новый союз. Солнце потихоньку садилось, озаряя территорию своим золотым свечением. В небольшом саду, находящемся на территории поместья, росло широкое старое дерево вистерии. Его посадила одна храмовница, благословив всех тех, кто поженится под его кронами. С тех пор все главы Балуа приводили сюда своих избранников, словно отдавая дань уважения той деве, которую позднее окрестили воплощением любви. До церемонии оставалось несколько минут и все собравшиеся с нетерпением ждали выхода молодых, тихо переговариваясь между собой. Сегодня и Рафаэлю предстоит пройти этот путь, обрести партнёра, друга, жену и любовницу. Но всё, что он чувствовал — вина. Не было того присущего всему живому трепета, не было радости, не было ничего хорошего. Он издали смотрел на собравшихся у кромки воды гостей, и в груди сразу же потяжелело. Среди его семьи и слуг он разглядел одну высокую фигуру, то был Уильям: ослепительно яркий, в официальном камзоле, статный, словно породистый конь. Они не виделись всего несколько часов, но сердце разрывалась так, будто спустя годы разлуки, они, наконец, встретились. Желание броситься к нему, обхватить шею и заключить в самые крепкие объятья, заглушалось тревогой. Головой Рафаэль понимал, что Уильям принимает этот брак, но душа все равно выворачивалась наизнанку при виде всего этого. Последний кубок вина, наконец, ударил в голову, заставляя Рафаэля поморщиться от неожиданно расплывшейся картинки. В нос сразу ударил яркий запах цветов, вперемешку с множеством других ароматов, разобрать которые было очень сложно. Он зажмурился, потёр пальцами переносицу, и глубоко вздохнул, вновь открывая глаза. В следующую секунду Рафаэль замер. Извилистая дорожка из маленьких лиловых лепестков вела прямиком к Уильяму, ну, или ему так казалось. — Молодой господин, — позвал Киллиан, силком вырвав Рафаэля из фантазий, — ваш выход. — Да. Рафаэль несколько раз моргнул, сбрасывая остатки наваждения. На удивление, это помогло: в голове немного прояснилось, и образы уже не рисовались так ярко. Он сбросил с ног тапочки, которые ему дали надеть в комнате, отодвинул их ногой и сделал первый неуверенный шаг вперёд. Голые ступни коснулись лепестков, те были холодные, но невероятно мягкие. Рафаэль шёл достаточно медленно, чтобы каждый из присутствующих смог коснуться его: Роберт по-доброму улыбнулся, когда провёл костяшками пальцев по его предплечью, у Джинджера на глазах стояли слёзы радости, он оставил невесомое прикосновение на запястье. Ассель смотрел иначе. В его взгляде была не читаемая смесь эмоций, а Рафаэлю было слишком неловко разбираться с этим, так что он потянулся и провёл рукой по щеке приставленного. Своеобразное прощание, понятное лишь им двоим. Наконец, когда очередь дошла до Уильяма, Рафаэль сглотнул густую слюну. Щеки сразу запылали, по спине так же прошла волна жара. Вроде бы всё как обычно: на лице молодого ворона привычная улыбка, которой тот одаривал, когда ласково звал его «Элли», но где-то глубоко, под тонной масок, с большим трудом можно было разглядеть еле различимую печаль. Уильям крепко схватил Рафаэля за запястье и, нежно поглаживая, запустил два пальца под рукав рубахи. Рука принца была горячая, сухая, покрытая мозолями не меньше, чем у Роберта, но ощущалась в несколько раз приятнее. Прикосновение длилось всего пару секунд, но этого хватило, чтобы желание Рафаэля развернуться, убежать и больше никогда не появляться здесь вновь, усилилось. — Ступай вперёд, юноша, — под свисающими гроздями цветов стоял полный старый священник, одетый в белую рясу, — не страшись. Если бы он знал, что Рафаэль так медлит и краснеет совсем не из-за нервов о своей свадьбе, а из-за одного конкретного человека, похабно толкающего пальцы под его рубашку, то говорил бы этот последователь господа таким ласковым тоном? Стал бы так понимающе улыбаться тому, кто желает другого мужчину, своего лучшего друга, своего брата? Хватка Уильяма ослабла, а затем и вовсе исчезла. Рафаэль продолжил идти, пока не оказался перед мужчиной, тот поднял руку и надавил пальцем между светлых бровей. — Sit tibi mentem puram et bonas cogitationes, nam crudeles sunt et spectaculorum sitientes dii, — сказал он. Рафаэль опустил взгляд, пока священник читал свои молитвы. Через пару минут его путь повторила и Альбина. Одетая в лёгкое белое платье, едва доходящее до тонких щиколоток, без траурных лент и вуалей, с распущенными волосами, стремящимися по острым плечам, она совершенно не была похожа на ту леди, которую привык видеть Рафаэль. Глядя на неё сейчас, ему казалось, что совершенно не правильно было игнорировать её всё это время, он должен был хотя бы иногда интересоваться её делами, но в данную минуту это уже было не так важно. Ему хватило и редких чаепитий в компании матушки. Когда Альбина проходила мимо Уильяма, Рафаэль бросил в их сторону напряжённый взгляд. Вопреки надеждам, принц оставил на её плече невесомое касание, от чего в сердце Рафаэля зародилось липкое, пожирающее чувство ревности. И, если бы раньше он непонимающе закрылся от собственных чувств, то сейчас он отчётливо понимал — кого именно он считает своим. Альбина встала рядом с ним почти вплотную, её плечо касалось Рафаэля, и тому стало жарко лишь от осознания, что незадолго до этого на этом плече была сильная рука Уильяма, пусть даже и мимолётно. — Sit tibi tenella anima tua, et splendeat via tua, nam crudeles sunt et spectaculorum sitientes dii, — вновь заговорил священник, таким же образом надавив и на лоб девушки, — преклонитесь. Рафаэль послушно встал на колени, склонив голову, Альбина сделала точно так же. Священник занёс руки над их головами и вновь принялся читать молитвы. — Aqua benedicta ab adversitatibus protegat et peccata abluat, nam crudeles sunt et spectaculorum sitientes dii, — сказал он, и, взяв золотой кубок, облил молодых святой водой. Рафаэль поморщился, когда по его шее потекла холодная жидкость, впитываясь в ткань рубахи. Кудри потемнели и стали выпрямляться под тяжестью воды. Альбина же даже не дёрнулась. — Прошу тебя, юноша, произнести клятву, — громко сказал мужчина. Рафаэль сжал губы в тонкую ниточку, оттягивая тот момент, когда он поклянётся отдать себя ей, но долго сопротивляться не получилось. — Я — сын отца и матери, — начал он, — получивший святое имя Рубелио, беру в супруги Альбину — дочь отца и матери, склонившуюся пред взором моим. Священник кивнул. — Прошу тебя, дева, произнести клятву. Девушка не думала и секунды. В её безразличных фиалковых глазах трудно было рассмотреть что-либо, кроме желания поскорее закончить с этим. — Я — дочь отца и матери — не имеющая святого имени Альбина, — громко говорила она, — беру в супруги Рубелио — сына отца и матери, склонившегося пред взором моим. Мужчина, взял из рук помощника чашу с красным вином и поднял её вверх. — Засим становлюсь я свидетелем союза двух душ, — торжественно заявил он своим громким басистым голосом, — да будет ваша связь нерушима. Вита. «Вита» — повторили за священником все присутствующие, пока молодые по очереди делали по глотку из чаши. Дело сделано. Теперь Рафаэль — муж, как бы прискорбно это не звучало, а Альбина стала леди из дома Балуа. Теперь их с Уильямом отношения приобретают ещё более искажённый и неправильный вид, теперь они переступают ещё одну черту, оставаясь вместе. — Поздравляю, дитя, — говорила герцогиня, обращаясь больше к Альбине, чем к собственному сыну, — теперь ты часть нашей семьи. — Ах, не могу сдержать улыбку, настолько я счастлива, — ответила девушка. За то короткое время, которое они провели вместе, Рафаэль сделал несколько выводов: девушка, ставшая ему женой, — лишь инструмент в чужих руках, не имеющий своей воли. Всегда улыбается, покоряется, не перечит, льнёт к свекрови, словно надеется получить хоть каплю внимания. Не было ни единого случая, когда она доставляла бы проблем, взгляд её всегда изучающий, а действия просчитаны. Она привыкла подстраиваться. — И тебя поздравляю, сын, — мать положила руку на плечо Рафаэля. — Благодарю. — Тогда поспешим на банкет, леди Балуа, — в шутливой манере женщина вновь обратилась к невестке, — гостей не так много, торжество пришлось провести раньше времени, надеюсь, ты меня поймёшь. — Конечно, госпожа. Альбина улыбнулась своей самой обычной, самой нечитаемой улыбкой и ненавязчиво взяла Рафаэля под локоть. Уже муж. Называть себя так, даже в мыслях, было тяжело. Слова будто бы отторгались всем естеством, каждая клетка его тела противилась этому, но, когда в очередной раз к ним кто-то подходит с поздравлениями, Рафаэль сжимает зубы и терпит. Он перевел взгляд на Альбину, мельком замечая, как по её фарфоровой коже стекает маленькая капля воды, которая, по всей видимости, скопилась на тике — паре его собственного украшения. Затем он спускается взглядом ниже, скользя по шее, туда, где кожу уже закрывал ворот платья. Его удивило, что её светлые волосы едва ли потемнели от нагрузившей их воды, но всё равно витиеватыми узорами липли к плечам. Девушка стройная, сейчас это было видно лучше всего, но груз, который она несла спереди, казался для её телосложения непосильным. Рафаэль отвернулся. С тех пор, как он начал засматриваться на приставленных, он больше не вспыхивал смущением при виде женской груди, теперь он мог хладнокровно заметить: у Альбины бюст больше, чем у Калисты. Калиста. Да когда она уже перестанет всплывать в памяти? Каждый день, стоит только проснуться, её лицо вновь было перед глазами. Быть может, Рафаэль просто привык сравнивать всё и вся с ней, возводя её в некое подобие истины, а, может быть, он просто не хотел забывать. Он устал. Устал помнить её, тосковать по её чёрным волосам, устал в каждом движении Альбины высматривать её черты. Ради себя самого, ради Уильяма, ради всех, кто его окружает — пусть эта симпатия останется лишь драгоценным воспоминанием. Тем временем они дошли до зала, где уже был накрыт пир. Обстановка в зале была торжественная, но элегантная: интерьер исполнен в бежевых тонах с использованием фресок, картин и элементов отделки коваными ограждениями, везде расставлены свечи и цветы, похожие на те, что были в саду, но с чуть укрупнённым соцветием. Гости расселись согласно положению в обществе, и только сейчас Рафаэль мог рассмотреть присутствующих. Ближе всего к главному столу сидели всего несколько человек: высокий скуластый Персей — наследник маркиза Усвальда, был всего на год старше самого Рафаэля, его сестра Нерия и кто-то из дочерей Амстелов, сказать точно, кто из двоих Рафаэль не мог. Чуть дальше расположился граф Орлис Монахан, видимо, пришёл подыскать хорошие партии для своих детей. С севера не было никого, лишь Маргарита Фарид — восемнадцатилетняя невеста двоюродного брата Альбины, и пара незначительных личностей. За тем же столом были и другие графы, всего несколько человек, но вспоминать их имена было утомительно, так что, немного поковыряв в тарелке с сырами, Рафаэль принялся разливать себе вино. Спустя несколько часов, все уже порядком выпили и развеселились, а Рафаэль не был исключением. Он принимал поздравления и приветствия, затем наспех закидывал в себя какую-нибудь еду, даже не различая вкуса, а затем вновь брался за алкоголь. — Давайте проводим молодых и дадим им провести их первую брачную ночь, — громко заявила герцогиня, высоко подняв свой бокал с элем, — да пошлют боги детей в эту светлую пару! Вита! «Вита! Вита!» — не успокаивались присутствующие. Гости всполошились, начали кричать и гудеть, радостно присвистывая и улюлюкая. Все уже порядком напились, поэтому разговоры о консумации вытащили из них самые грязные и похабные мысли. — Сегодня мальчик побывает в глубинах севера! — с громким смехом выкрикнул кто-то. По залу вновь прошлась волна веселья. Рафаэль старался не замечать, что творится вокруг, он лишь методично смешивал в своём кубке всё, до чего мог дотянуться. Любимый эль Джинджера, шампанское, привезённое Альбиной, вино с запада, неизвестная жидкость светло-коричневого цвета и пиво. Наконец, наполнив ёмкость до краёв, он сжал кулаки, глубоко вздохнул, затем выдохнул, и, принялся пить месиво большими глотками. Тело отвергало огненную жидкость, язык и горло будто пылали в агонии, но Рафаэль не реагировал, вновь и вновь глотая алкоголь. И только когда кубок полностью опустел, он медленно поставил его на стол и небрежно вытер рот рукавом. В животе потяжелело, будто прямо сейчас его вырвет на белоснежные скатерти, а в голове пульсирующей болью отзывалось вино, выпитое ещё до церемонии. — С вами всё хорошо? — беспокойно спросила Альбина, протягивая стакан воды, когда Рафаэль закашлялся. — Без ненужных формальностей, — ответил он, — всё нормально. Врёт. Ничего нормального здесь нет. Его разрывает на части каждый раз, когда их с Уильямом взгляды пересекаются. Только вот принц спешно отводит свои глубокие тёмные глаза, лишь бы не видеть всего этого. Его разрывает осознанием, что через несколько минут ему предстоит возлечь с девушкой, сидящей рядом вместо него, вместо Уильяма. — Тогда перейдём на «ты», — улыбнулась Альбина, — я думаю, нам уже пора. Рафаэль сглотнул. Он последний раз обернулся, в надежде надолго запечатлеть образ молодого ворона, но не успел: Уильям удалялся, немного покачиваясь и опираясь о стены, так что удалось разглядеть лишь его широкую спину. — Ещё один кубок, — тихо прошептал Рафаэль. Альбина кивнула.***
В просторной комнате царил полумрак, разбавляемый только подрагивающим огнём нескольких парафиновых свечей. Тени медленно плясали на стенах, перекидываясь то на пол, то на потолок. Посредине комнаты стояла широкая кровать, застеленная светлым бельём, на котором были раскиданы уже знакомые фиолетовые лепестки, а на той кровати лежали двое. Рафаэль нависал над Альбиной, немного пошатываясь. Он старался забыть её серебро, представить под своими ладонями не мягкую лилию, а черноволосого принца-ворона. Девушка под ним была прекрасна, он этого не отрицал: светлая северная кожа без единого шрама и огреха, налитые пышные груди и сверкающие аметистовым блеском глаза. Но он любил кожу, закалённую в поединках — покрытую тонкими нитями шрамов и где-то даже страшными рубцами — он любил крепкую, а не мягкую грудь, с чёткой границей мышц и темными сосками, любил, когда в глазах нет ни единой капли света, а лишь всепоглощающая чернота, смотря в которую, забываешь где ты и кто ты. Ему нравилось растекаться бесформенной лужей в чужих сильных объятиях, нравилось, как Уильям каждый раз зажимал его с поцелуями в тёмных коридорах после ужина, а потом, выпив немного вина, целовал ещё раз перед сном, но уже медленно и лениво. Нравилось ощущать на своём паху большую и грубую ладонь, утыкаться носом в чужую шею и вдыхать мускусный запах мужчины. Всё это таилось глубоко внутри него, казалось бы, с самого рождения, эти желания дремали, пока он был безответно влюблён, время от времени подменяя женский образ на уже возмужавшего Уильяма, и Рафаэль бы так и противился своим желаниям, если бы не расставил всё по местам в тот самый день, когда со всей своей страстью и решимостью отдавался в поцелуе с Уильямом. В полумраке комнаты было тяжело разглядеть хоть что-либо, и Рафаэль был рад, что Альбина не заметит его хмельной оценивающий взгляд, которым он скользнул по её обнажённому телу, как и не заметит отсутствие всякого возбуждения и желания с его стороны. Ему казалось, что, подумай он об Уильяме чуть дольше, кровь в его жилах начнёт бурлить пуще, чем от вина, и он, отбросив всякие переживания, сможет возлечь с женой, но время шло, а его тело отчаянно противилось. Он пытался распалить в себе желание, руками оглаживая её стройное тело, но девичий голос и то, как она вздрагивала и вздыхала, отвлекало. Только-только намеченный поверх неё образ Уильяма ускользал, и под ним снова лежала Альбина — женщина, его жена. — Ты не можешь, — неожиданно резко сказала она, — так ведь? Её лицо такое серьёзное и строгое, будто не она сейчас лежит под мужчиной раздетая и беззащитная, не ею пренебрегают, и не её не желают. «Ты не можешь, так ведь?» Слова, произнесённые полушёпотом среди мрака комнаты, били под дых. Он может, он определённо может, но не с ней, не в её объятьях, и дело даже не в том, что она не мужчина, а в том, что она — это она. Девушка, ставшая ему семьёй за каких-то несколько дней, не могла разжечь в нём никаких чувств, кроме дружеских, может когда-нибудь, но прямо сейчас это невозможно. Рафаэль выдохнул. Уильям был прав — он никогда не сможет возлечь с женщиной. И принятие этой самой очевидной на свете истины так помогло ему определить собственные желания, что все те переживания, сковывающие его в тиски, вдруг просто растворились в горячем воздухе, наконец, давая вдохнуть. — Не могу, — он, наконец, сдался, выпрямляясь. Альбина прикрыла грудь рукой и отвернулась. Рафаэль знает, что будет дальше, догадывается — он покинет комнату, а она будет тихо плакать, пока не уснёт от усталости, но это не то, что будет волновать его ближайшие несколько часов. — Уходи, — сказала Альбина, голос её в моменте дрогнул. Он, ненадолго потеряв ориентацию, качнулся, грозясь грохнуться прямо на кровать рядом с девушкой, но выстоял и, накинув на себя свою свадебную рубаху, направился прочь из комнаты. Коридор был неожиданно пуст. Все слуги, видимо, были внизу, поднося изрядно выпившим гостям очередные закуски и подливая алкоголь. Рафаэль опёрся рукой о стену, тяжело вздохнув, и усмехнулся. Он был ничем не лучше тех, кто отмечал сегодня это «радостное» событие: так же напился до чёртиков, так же стоит тут, в тишине, яростно подавляя рвотные позывы, и так же собирается пойти и заняться тайным пьяным сексом с человеком, которого любит. Перед комнатой Уильяма он немного затормозил, сознание потихоньку покидало его, но Рафаэль отчаянно старался удержать хоть небольшую крупицу, лишь бы не упасть тут, позорно свернувшись калачиком. Он тихо постучал несколько раз, затем лбом прижался к тёмной двери, та была холодная, пахла хвоей, и Рафаэль представлял, что это грудь Уильяма после тренировок — такая же широкая и чуть влажная. Но неожиданно эта дверь распахнулась, и он подался вперёд, утыкаясь уже в настоящую — горячую, медленно вздымающуюся под его щекой. — Что ты тут делаешь? — удивился Уильям, затягивая расслабленное тело в свою комнату, а затем, наспех осмотрев коридор, заперся, — да ещё и без штанов. Ты должен был быть с женой сейчас. — Я сбежал. Тишина. — Зачем? — Я безответственный муж, — криво улыбнулся Рафаэль, принявшись оставлять быстрые поцелуи на гладко выбритом подбородке Уильяма, — я так хотел быть с тобой, — прошептал он. Принц промолчал, глядя куда-то в потолок. — Не рад? — растерянно спросил Рафаэль, холодными руками заползая под чужую рубашку. Уильям замер, со стоном нахмурился, немного запрокинув голову, но все же ответил: — Счастлив. Губы Рафаэля снова расползлись в улыбку. Он очертил пальцами пупок, затем медленно поднялся выше, чуть касаясь так давно желанной груди. — Постой, — выдохнул Уильям, убирая тонкие руки Рафаэля, — ты пьян. — Нет. — Ты пришёл сюда без штанов. — Да. — Ты пьян. — Чёрт, да, — признался Рафаэль, — но я никогда не был так честен с собой, как сейчас, Уил. В тёмных глазах отражался хмельной блеск вперемешку с желанием. Рафаэль знал — Уильям тоже хочет его, поэтому не переставал давить, заново кладя руки на твёрдый пресс. — Прекрати, — Уильям прикусил губу, — иначе я не сдержусь. Рафаэль медленно поцеловал шею Уильяма, аккурат туда, где пульсировала артерия, провёл горячим языком вверх, и выдохнул прямо на ухо: — Не сдерживайся. Уильям вздрогнул, руками ухватившись за округлые ягодицы Рафаэля, из-за чего тот еле различимо простонал. — Ты не будешь жалеть об этом? — спустя секунду прошептал Уильям, пальцами зарываясь в мягкие кудри Рафаэля. Рафаэль же прильнул ещё ближе, вставшей плотью прижимаясь к твёрдому бедру принца. Его невероятно возбуждали мысли о том, что он сейчас здесь и готовится принять в себя Уильяма, вместо того, чтобы быть в постели с женой, которой он клялся в верности ещё несколько часов назад. — Нет, — ответил он, оставив лёгкий спиртной поцелуй на краю чужих губ, — нет, нет, нет, ни за что. Это стало последней каплей. Принц подхватил Рафаэля, буквально усаживая его на себя, и понёс вглубь комнаты. Мягко уложив того на постель, он принялся покрывать его грудь поцелуями, сквозь тонкую ткань рубашки. Осознание, что этот кусок ткани совсем недавно был символом непорочности, вбирая в себя святую воду, будоражило. Уильяму нравилась, что прямо сейчас под пропитанным его собственной слюной материалом виднелся маленький вставший сосок. Рафаэль водил по голой коже пальцами, повторяя все изгибы и неровности молодого тела, кусал чужую шею, оставляя яркие следы от зубов, целовал ключицы. Уильям же наоборот, был аккуратен, не допускал и малейшей метки на светлой коже, он стремился быть как можно ближе, заполнить пустоты собой. — Скорее, — умоляюще простонал Рафаэль, руками пытаясь нащупать напряжённую плоть. Уильям послушно скользнул пальцами между разведённых ягодиц, готовя Рафаэля под себя, не прекращая поцелуи. Тот судорожно вздохнул, подаваясь навстречу. Алкоголь помог, расслабляя тело настолько, что Уильям ни разу не почувствовал сопротивления. Парень под ним был действительно прекрасен: красное было абсолютно всё — от кончиков ушей до груди — волосы, прилипшие ко лбу и щекам и затуманенные зелёные глаза, прикрытые светлыми ресницами. Когда Уильям сделал первый толчок, Рафаэль зашипел. Первое время он хотел, чтобы этот акт поскорее закончился, но вместе с тем отчаянно желал раствориться в объятиях Уильяма. Быть им и не быть собой, стать частью, будучи целым. Самое откровенное желание завладело его сознанием, толкая на отчаянные поступки. Он громко стонал, даже не думая о том, что их могут услышать. Наоборот, где-то в глубине своего сознания он отчаянно хотел этого: тогда бы он смог заявить свои права на этого мужчину. Уильям, словно идеально выучив какую-то книгу, будто точно зная все чувствительные места, точно знал — когда нужно взять Рафаэля жёстче. Он сделал несколько особо глубоких толчков и замер в экстазе, наблюдая, как одновременно с этим Рафаэль изливается на свой живот. Уильям потянулся рукой, вымазывая собственные пальцы в сперме, затем поднёс их к губам и, бросив взгляд на разморённого ласками Рафаэля, лизнул. Тот не смог ничего сказать, лишь наблюдая за похабными жестами. Хоть часть его всё ещё сопротивлялась, обесценивая эту связь, но Рафаэль искренне наслаждался этим долгожданным физическим единением. Сегодня он не входил в глубины Севера, он сам стал лишь Востоком из пьяных шуток, впуская на свои земли одного чёрного ворона. Чуть позже, уже расслабленно лёжа в темноте, Уильям улыбнулся собственным мыслям: Рафаэль начал день в этой комнате, проснувшись в его объятьях, и в этой же самой комнате он, вновь отдавшись ему после отдыха, уснёт.