Муза (Musa)

God only knows but you'll never leave her The 1975

Королева драмы: Я еле добрался до корпуса И. Этот туннель ужасный!!! И теперь мне стыдно за то, что я злился на Сынмина, он же всегда меня ждёт около туннеля (ТТ-ТТ) Феликс улыбнулся, читая сообщение Хёнджина, заходя в аудиторию. Его лучшему другу пришлось пересечь три туннеля от корпуса Искусств, чтобы добраться до корпуса, где у него проходили занятия по английскому. Хёнджин ненавидел туннели всем сердцем, а в такую погоду особенно сильно. Они напоминали ему кадры из фильма ужасов. В отличие от него, Феликсу нужно было преодолеть только один туннель до своей аудитории. Он зашёл в зрительный зал, тут же направляясь к амфитеатру, где у них проходили занятия по исполнительскому искусству, кроме тех моментов, когда его преподавательница, госпожа Хонг, не проводила занятия на сцене. Феликс уже привык к сценариям, возможно, даже раньше, чем научился складывать два и два. Практика у госпожи Хонг обычно была направлена на то, чтобы её студенты перестали бояться сцены, что Феликсу было совершенно не нужно. Некоторые преподаватели говорили ему, что он буквально жил сценой, двигаясь в ней, как лебедь по водной глади. По его мнению, это был лучший комплимент из всех, какие он мог бы получить. Практически вприпрыжку спустившись по лестнице, он вошёл в амфитеатр, где вся поверхность пола была покрыта пушистыми подушками. Некоторые из его однокурсников уже удобно расположились на местах, болтая, и Феликс, не тормозя, присоединился к ним. Ему было не трудно заводить новых друзей, хоть и нельзя было сказать, что он с кем-то сближался. Подобного рода взаимоотношения он характеризовал как приятельскими. Он вряд ли бы пошёл куда-нибудь с этими людьми, но поболтать во время совместных перерывов — почему нет? Сидя между двумя однокурсниками и быстро вовлекаясь в обсуждение шторма и дождей в начале октября, Феликс рассказывал, как его раздражало носить лосины и танцевальные туфли в морозные дни, когда приходилось маневрировать по мокрому тротуару с сумкой, полной одежды. Он сидел, коротая время в ожидании начала занятий, наблюдая за тем, как постепенно заполнялся амфитеатр. Феликс смотрел, как люди входили, улыбаясь знакомым так, словно одним своим существованием пытался развеять окружающую их пасмурность. Со Чанбин так часто думал об этом парне, что тайком начал называть его Солом. Они не разговаривали друг с другом, он даже не был уверен в том, что когда-нибудь вообще предоставится такая возможность. У них было два совместных обязательных предмета, несмотря на то, что Чанбин был на год старше и изучал музыку. Они всегда сидели достаточно далеко друг от друга, но никогда и никому не удавалось игнорировать присутствие братьев Ли. Куда бы они ни пошли — они привлекали внимание. Возможно из-за того, насколько сильно выделялись, или из-за того, что складывалось впечатление, что они не ходили, а парили. Это было похоже на магнетизм — Чанбина неизбежно тянуло к ним настолько, что в какой-то момент он, поймав себя на этом влечении, постарался отдалиться. И это была даже не его вина: Ли Минхо сам по себе был слишком пугающим, из-за чего Чанбин избегал общения ещё и с Феликсом или парнем, который в большинстве случаев находился где-то рядом с ними. И вот сейчас он смотрел, как Феликс сиял, словно фея, которую он чуть не сшиб в туннеле. Чанбин был в своей любимой кожаной куртке, а на голове у него была шапка брата (или лучшего друга, неважно, она грела, прятала от людей — она лучшая). Отбросив неважные мысли, Чанбин сконцентрировался на чём-то действительно важном: оставался ли обед в холодильнике? По крайней мере, он был там прошлой ночью. Ещё нужно было зайти к Джисону после пар, чтобы подменить его на смене. Ещё у него были чтения, отчёты, и он должен был закончить свою работу по творческому письму. А ещё астрономия! Чанбин разочарованно зарычал. Успеет ли он сегодня в библиотеку? — Добрый вечер, молодые люди, — госпожа Хонг казалась ещё меньше, пока поднималась по ступенькам. — Надеюсь, с отоплением всё в порядке? Госпожа Хонг была самым крошечным человеком, которых видел Чанбин (не считая его матери, конечно), она выглядела такой маленькой, что другим преподавателям не всегда было легко заметить её на общих собраниях. У неё были угольно-чёрные волосы, достающие ей до подбородка и напоминающие парик, крошечные глазки, спрятанные за огромными круглыми очками, и вздёрнутый нос. Джисон называл её Эдной Мод, персонажем из «Суперсемейки», и не раз огребал от Чана за такое сравнение. Одевалась она… странно. Слишком пёстро, узоры на её одежде были настолько деформированными, что казалось, что у них не было ни начала, ни конца. Чанбин слышал, что она и преподавательница танцев госпожа Плисецкая постоянно ругались. Профессор Хонг свято верила, что искусство — это свобода, оно выражает эмоции, позволяет душе летать, словно птица. Профессор Плисецкая же настаивала на дисциплине, на правилах, на том, что всё, что происходило в этом мире, — должно быть совершенным. А совершенное — это отсутствие портящих все эмоций. По этой же причине ни Феликс, ни Минхо не обсуждали прошедшие занятия по исполнительным искусствам с тётей Шарлоттой, которая считала этот предмет ненужным для тех, кто не специализировался на театре, и расстраивалась из-за того, что танец включали в это направление. А значит, её мальчики по-прежнему должны были ходить на занятия к профессору Хонг. — Сегодня мы поговорим об импровизации, — начала она, звеня браслетами на запястьях, привлекая к себе внимание. — Искусство импровизации — это… Феликс подавил раздражённый вздох себе под нос, согнув колени и обняв их, всеми силами пытаясь не показывать раздражение, относительно сегодняшней темы. Импровизация и балет не шли рука об руку; ты не мог импровизировать посреди презентации, которую отрабатывал месяцами. Ты не мог изменять шаг только потому, что забыл его, потому что ты зависел от своего партнёра также, как и он зависел от тебя. Это было бы неуважительно по отношению к партнеру и ко всей труппе, которая тренировалась наравне с тобой. Феликс ненавидел импровизацию, это было то, что он терпеть не мог так же сильно, как и Минхо — недисциплинированность. Он мог проводить месяцы, репетируя пьесу, месяцы терпеть горящие от напряжения ноги, месяцы танцевать до крови, месяцы терпеть ужасные диеты, упражнения, вообще всё. И после того, сколько он сделал для своего выступления, он не мог позволить себе изменить всё в последний момент только потому, что у него не хватило необходимой собранности и дисциплины, или он поддался нервам, забыв какой-то шаг. По мнению Феликса, импровизация была своего рода неуважением, и он прекрасно понимал, что в будущем это скажется на его занятиях с профессором Хонгом, которая наверняка поймет, кто приложил руку к его воспитанию. — Итак, мы… Профессор не успела закончить свою мысль, когда в зале погас свет. Феликс был достаточно честен с собой, чтобы признать, что он был одним из первых, кто закричал. В тревоге оглядевшись, чувствуя, что не может видеть даже своих собственных рук, он вздрогнул, ожидая, что кто-то что-то сделает. Ну или хотя бы, что свет вернётся сам по себе. Как по мановению волшебной палочки загорелись телефонные фонарики, создающие призрачные тени на стенах, под разными углами будучи похожими на чудовищных существ из детских страшилок. Профессор Хонг зажгла собственный фонарик и попросила всех немного подождать, чтобы она вышла на улицу и убедилась в том, что света нет во всем корпусе. — Не двигайтесь со своих мест, пожалуйста, — ласково попросила она. — Я ненадолго. И она исчезла, отчего из горла Феликса вырвался растерянный вздох, который отразился у многих его однокурсников. Все одновременно ждали возвращения света в любой момент, но также надеялись, что на этом семинар закончится. По крайней мере, сильнее всего в это верил Феликс. Он правда ненавидел импровизацию. *** — Нет, я не пойду туда. И ничто в этом мире не заставит меня сделать это. Сынмин раздражённо вздохнул, оставляя фонарик включённым, наблюдая за тем, как Хёнджин вжался в стену туннеля, который вёл их прямо к корпусам общежития. Семинар по английскому, ожидаемо, был прерван, как и почти все занятия в университете. В довершение всего, всем студентам предстояло пройти путь от аудитории до своих комнат по неосвещённому туннелю, так как выход на улицу не представлялся возможным из-за бушующего шторма. Но Хёнджин не пошёл бы туда, даже если бы ему заплатили. Туннель, который шёл к Красному корпусу, был длинным, холодным и мрачным, к тому же, у него не было полностью застеклённого потолка, как в других туннелях, основная часть была сводчатой. Даже днём, когда работали слабые флюоресцентные лампы, было сложно передвигаться, почему и Хёнджин всегда шёл вместе с Сынмином, а сейчас — кромешная тьма, поглощающая свет от фонарика телефона. — Ради бога, Хван, я так отморожу себе задницу! Давай мы просто пойдём? — Нет-нет-нет, я не собираюсь пересекать этот чёртов туннель, — Хёнджин категорически запрещал себе допускать даже мысли об этом, игнорируя толпу студентов, освещающих себе путь. — Я останусь здесь, пока не вернут электричество. Сынмин мысленно вздохнул, считая до трёх, решив, что он не заслуживал такого соседа. Такого раздражающего и нелогичного человека, боявшегося вступать в туннель, который был освещён фонариками остальных студентов, и желающим остаться здесь, в тёмном коридоре. — Ты же видишь, что все вокруг освещают себе путь, — раздражённо воскликнул он. — Если ты сейчас же не пошевелишься, я оставлю тебя здесь. Я серьёзно. — Ну, давай, вперёд, а я пойду в корпус науки, — Хёнджин упрямо скрестил руки, смотря прямо перед собой. — Мне даже будет интересно посмотреть, как ты попытаешься вернуться тем же путём, что мы пришли сюда, но ладно, — хмыкнул Сынмин, разворачиваясь. — Пока. Он шёл медленно, будто бы у него было всё время мира, и его зубы прямо сейчас не отбивали дробь от холода, и это не он пытался натянуть рукава свитера как можно сильнее. Завтра он определённо наденет куртку. Он медленно шёл вперёд, сохраняя лёгкую улыбку, медленно считая от десяти до нуля, продвигаясь всё дальше и дальше по туннелю, унося с собой единственный источник света, освещая путь перед ногами, лениво наблюдая за тем, как искажались формы. Его дыхание пористыми облачками вырвалось с его губ, исчезая где-то на потолке. — Три-два-один. Сынмин усмехнулся, почувствовав, как крепко сжали его толстовку, словно это была последняя надежда. — Какой же ты трусишка, — пробормотал он. — А ты серьёзно настолько жесток, чтобы оставить меня там одного без защиты? — пронзительным голосом спросил Хёнджин. И его негодование вышло даже практически правдоподобным. — Да, я планировал увеличить свою кровать, соединив её с твоей, выкинуть все твои вещи и сделать из твоих полок книжный шкаф, — согласился Сынмин, смотря прямо перед собой. — Феликс бы за меня отомстил. — Слушай, иногда я думаю о том, что придушить тебя во сне звучит не так уж и плохо, просто не осуждай, — сказал Сынмин, стараясь, чтобы его голос звучал серьёзно. — Да, но если ты оставишь меня в этом тёмном туннеле в такой ненастный день, то очевидно, что я стану жертвой убийства, а ты будешь первым подозреваем, — голос Хёнджина был до того серьёзным, что Сынмин на секунду задумался. — Твоё недоверие к университетской системе безопасности почти трогательно, — хмыкнул он, чувствуя, как парень прижимался к нему в поисках тепла. — Может, отпустишь мою руку? — Конечно нет, ты сразу бросишь меня на произвол судьбы. Хван Хёнджин был смешным, драматичным, всё гиперболизирующим. В половине случаев Сынмину было трудно его выносить, но он был человеком привычки, поэтому, возможно, его немного беспокоила мысль о том, чтобы по какой-то причине он мог нарушить их устоявшуюся традицию возвращаться в общежитие вместе после занятий. Это было уже традицией с тех самых пор, как их поселили вместе. В обязательном порядке, каждый день, независимо от того, сколько у них пар, Хёнджин и он возвращались в комнату вдвоём, проходя через этот туннель. Неважно, ругались ли они утром или у кого-то было меньше занятий, они оба встречались у входа в туннель, чтобы пойти вместе. Разговаривая о прошедшем дне или просто плечом к плечу. Так что, возможно, он и солгал Хёнджину. Сынмин бы не оставил его одного в туннеле, зная, насколько ему страшно. Он привык идти вместе с ним, помогать ему, в этом не было чего-то неправильного. Даже сейчас, он бы остановился, ожидая, когда тот к нему присоединился, и, если бы этого не случилось, — вернулся бы назад и силой потащил за собой, если бы это было необходимо. Но это определённо не то, что нужно было знать его надоедливому, тупому, излишне драматичному и неумеренному соседу по комнате. Сынмину иногда казалось, что ему нужно было найти больше прилагательных, чтобы описать его. *** Парень в чёрном заставлял нервничать. Феликсу не нравилось это чувство. Не нравилось чувствовать себя беспомощным, словно он жертва, загнанная в пасть льва. Когда профессор Хонг вернулась, заявив, что единственный источник света — корпус биологических наук, все сразу поняли, что занятия будут отменены и можно идти домой. Осторожно, чтобы не споткнуться, студенты вышли на улицу, освещая себе путь телефонами. Кто-то жаловался на неосвещённые туннели, через которые им придётся добираться до общежития, кто-то на погоду, потому что нужно было бежать под дождём до машины или остановки транспорта, преподавательница же тихо вздыхала, потому что собрание, несмотря на отключение света, — никто не отменял. Феликс молчал, надеясь, что чувство клаустрофобии скоро пройдёт, он почти бежал на выход, почти физически ощущая промозглость, царившую на улице. Шум дождя, поглотивший его, вернул к реальности. Феликс поёжился, чувствуя, как волосы на его руках вставали дыбом. Света на улице было достаточно, чтобы можно было идти без фонарика, поэтому он написал Минхо, чтобы тот его забрал, надеясь, что брат был где-то недалеко. Феликс был в относительном спокойствии, пока не осознал, что что-то похожее на тёмную тень стояло позади него, буквально в нескольких метрах. Стояло и молчало, прожигая взглядом, скрываясь в своём тёмном одеянии. Да, возможно, Феликс закричал, как сумасшедший, отчаянно написывая Минхо. Конечно, он был способен защитить себя, но предпочёл этого не делать. Он слишком нервничал. Так нервничал, что почувствовал, как дрожали его руки, когда увидел, что тень двигалась в его направлении. Зажмурив глаза и сжав ремень сумки, Феликс был готов дать отпор, если бы ему угрожала опасность, но… … но что, если это был призрак? Господи, он же слышал от Хёнджина, что что-то бродило по кампусам универа, если верить рассказам очевидцев, а если бы это было оно? Феликс практически вырос на территории университета и никогда не видел ничего похожего на призрака, но это же не значило, что тот не мог прийти и забрать его душу? Феликс же ходил в церковь, почему обязательно он? — Ты тоже ждёшь, когда дождь утихнет? — прошелестело рядом. Феликс ахнул, метнув взгляд в сторону, обнаружив, что банши оказался невысоким и коренастым. А также он заметил тёмные глаза, словно две пустые глазницы, в которых он мог видеть своё отражение. Лицо говорившего раскраснелось от холода… стоп. У призраков же нет кровообращения? Кроме того, банши он или нет, но он задал вопрос. Было бы грубо со стороны Феликса проигнорировать его. — Н-нет, — пробормотал он прежде, чем прочистить горло. Почему-то, первая мысль, о чём он подумал, — услышь его Минхо, он бы расстроился. — Мой брат скоро приедет за мной, а что насчёт тебя? Тебя не нужно подвезти? Вообще-то, неприлично с его стороны, предлагать такое незнакомцу. Минхо ненавидел то, что был для Феликса фактически водителем убера, но не предложить тот не мог. Улыбка незнакомца казалась слишком обезоруживающей. В этом-то и не было ничего сверхъестественного, но всё равно сама атмосфера и его гиперактивное воображение, помноженное на кучу прочитанных романов, — играло с ним злую шутку. — Моя машина стоит недалеко отсюда, и я просто пытаюсь собраться с силами, чтобы добежать до неё, — хмыкнул парень. — Не очень хочется вымокнуть. — Я бы предложил свой зонт, но уже отдал его своему брату, — Феликс улыбнулся, теребя лямку у сумки на плече. — Ну, если что, при самом плохом раскладе тебе просто нужно будет переждать бурю. — Это да, но я не знаю, как долго она продлится, а мне ещё нужно забрать друга с работы, — задумчиво протянул парень. — Так что, нравится мне это, или нет — но промокнуть придётся. — Ну, по крайней мере, я надеюсь, что твоя машина не так далеко. Прежде чем парень успел рассказать о том, что припарковался на другом конце стоянки, — их прервал свет фар. Машина остановилась у входа, просигналив дважды. Она была настолько элегантной, что, казалось, сливалась с нависшей ночью. Пассажирская дверь открылась, словно в приглашении. — Ты правда думаешь, что я побегу в машину посреди бури?! — громко спросил Феликс, спускаясь на пару ступенек ниже, чувствуя, как вода стекала на волосы. — Из нас двоих зонт есть у тебя! — Садись в машину, или я уеду! — закричал Минхо, склонившись вперёд. — Это не предупреждение, Феликс, реще! Минхо звучал раздражённо, даже можно сказать, разъярённо, Феликс знал, что в такие моменты лучше не спорить, потому что тот и правда мог просто уехать (а затем вернуться, чувствуя себя виноватым). — Вот и моя карета, — попрощался Феликс, смотря на незнакомца. — Но смотри: не только тебе придётся промокнуть, — улыбнулся он, натягивая на голову капюшон. — О, это утешает, — фыркнул парень, смеясь. — Удачной дороги, Феликс. — ФЕЛИКС, РЕЩЕ! — Минхо звучал действительно злым. Парень рассеянно кивнул незнакомцу и поспешил вперёд, спускаясь по лестнице, ни разу не споткнувшись, уворачиваясь от образовавшихся луж и буквально запрыгивая в машину, захлопывая за собой дверь. Внутри было тепло, и Феликс встряхнул головой, снимая капюшон, позволяя влажным прядям беспорядочно располагаться на голове. — Почему тут так пахнет шоколадом? — растерянно спросил он, прежде чем посмотреть на Минхо, удивлённо выдохнув. — Хён, что ты…? — Ни слова больше, — предупредил парень, крепче сжимая руками руль. Он выглядел отвратительно: его волосы были липкими и уже затвердевали, лицо было испачкано, а его красивый (и самый любимый) белый шерстяной свитер был навсегда испорчен огромным коричневым пятном посередине. В машине пахло шоколадом, который умудрился затмить цветочную отдушку, висящую на кондиционере. Запах был таким сладким и липким что у Феликса защипало в носу, но он не жаловался. Он любил шоколад (как и любой человек в здравом уме), однако Минхо к сладкому был равнодушен, он выбирал обычно карамель или что-то более нейтральное, поэтому, концентрированный аромат сладкого казался какой-то пыткой. — Ты врезался в Вилли Вонку или что-то в этом роде? — спросил Феликс, пытаясь сдержать смех. «Чарли и шоколадная фабрика» — был одним из немногих фильмов, на который водила их тётя Шарлотта, не вдаваясь в долгие разговоры о том, как поп-культура разрушила нечто столь прекрасное, как кино. Поэтому Феликс очень дорожил этими воспоминаниями и ассоциациями. — Ага, с чёртовым синеволосым умпа-лумпой, — прорычал Минхо, сворачивая на дорогу, ведущую к дому тёти. Феликс, казалось, задумался об этом на мгновение, прежде чем его глаза заискрились узнаванием. Издав смешок, который заставил Минхо разозлиться ещё больше, он замолчал, пытаясь сохранять концентрацию. — Этот парень знает, как произвести первое впечатление, — фыркнул Феликс, смотря прямо перед собой. — Не вижу в этом ничего смешного, — рыкнул Минхо. — Я отвечал на твои сообщения и в следующую секунду оказался весь в шоколаде, и он ещё сказал, что это моя вина! — Ну, если бы ты смотрел по сторонам, вместо того, чтобы залипать в телефон… — Даже не пытайся, Феликс! Я отвечал на твои сообщения! — воскликнул Минхо. — И к тому же, он испортил мне свитер! Феликс был уверен, что его брат закатил истерику. Как бы ему не хотелось, но в мире не было другого слова, чтобы описать его состояние. То состояние, когда казалось, что ещё секунда, и он начнет брыкаться и хныкать, словно ребёнок, столкнувшийся с пролитым молоком, не обращая внимания на то, что с этим в любом случае больше ничего нельзя сделать. Конечно же, Минхо никогда не закатывал ни скандалов, ни истерик, по крайней мере, насколько помнил Феликс. Он знал, что тётя Шарлотта не позволяла в моменты, когда его брат был на грани, выйти сухим из воды. Она стояла напротив него, скрестив руки, хмурясь, но не споря, потому что ей нечего было сказать, и она не считала нужным что-то делать. Они оба никогда не плакали из-за какой-то игрушки или детской хотелки, когда шли на рынок. Тётя Шарлотта всегда говорила им, что купит им что-нибудь только тогда, когда они сделают свои дела, поэтому оба мальчика были терпеливы, детально продумывали свои желания и делали всё, чтобы воплотить их в жизнь. Нет, Феликс не смог бы вспомнить Минхо настолько расстроенным, это, конечно, было забавно. Идеальный фасад холодности и безразличия был разрушен чем-то, напоминающим молочный коктейль. — Как думаешь, в доме есть свет? — спросил Феликс на подъезде к дому. — Это будет вишенкой на торте, если его там нет, — проворчал Минхо, паркуясь. Оба брата, полностью игнорируя зонт, забытый на заднем сиденье, двинулись к дому. Феликс и без этого был весь промокший, а Минхо уже не чувствовал никакой разницы в том, чтобы пытаться скрыться от дождя или идти под зонтом. Наконец, взобравшись по крыльцу и достав ключи, они зашли внутрь. Феликс первым щёлкнул по выключателю, понимая, что, к сожалению, дом также был обесточен. Включив фонарик, он просто надеялся, что это всё ненадолго. — Дети мои дети! — воскликнул Минхо, заходя внутрь. — Вы напуганы? Эхо из трёх мяуканий раздалось со стороны лестницы, на которую Феликс тут же направил фонарик, чуть хмыкнув, видя, как Минхо, бросив всё, тут же побежал к котам, сбившимся в кучу на одной ступеньке, радостно виляя хвостами. Минхо склонился, позволяя Суни ткнуться носом в его нос и тут же облизать его, подозревая, что коту понравится шоколад. Дуни и Дори нюхали его свитер, урча от сладкого запаха, исходящего от него. — Я в душ, — сказал Минхо, доставая телефон, включая фонарик. — А после я на тренировку. — Света нет! — воскликнул Феликс. — Тётя Шарлотта убьёт тебя, если узнает, что ты тренировался в такое время. — Я знаю чердак как свои пять пальцев, — пробормотал Минхо, поднимаясь по лестнице. — Я просто немного разомнусь, обещаю. Мне это нужно. Феликс вздохнул, понимая, что ему это правда необходимо, и также осознавая, что в своих решениях Минхо был непоколебим. Он просто сам пойдёт в ванную, а после постарается сделать домашнюю работу под светом фонарика. Этот день был слишком активным. Невыносимо. *** Камерный концерт Вивальди ре минор звенел в ушах Минхо, когда тот двигался в темноте студии, единственной формой освещения которой был свет, отбрасываемый окном на потолке. Молнии создавали особую атмосферу, а непрекращающийся шум дождя завораживал. Минхо не открывал глаз, пытаясь сосредоточиться на правильном исполнении каждого шага, отключая разум и позволяя сознанию управлять им. Танцы были его второй натурой, и Минхо мог полностью отключиться, выполняя каждый шаг, словно бы читал инструкцию, ставя ногу перед другой, делая оборот за оборотом, сопоставляя темп музыки со своими движениями. Но прямо сейчас всё словно изменилось. Минхо был не уверен, что делал бы в других обстоятельствах, но точно знал, что каждое его действие было не то. Пот стекал по его лбу, когда он позволял музыке грохотать в ушах через наушники, изолируя от окружающего мира, перенося в место, где он чувствовал себя частью фантастической истории, где он мог быть кем угодно: феей, нимфой или человеком, окружённым ими. Следом шла третья симфония Бетховена с её более грубыми, резкими тактами. Минхо ощущал разочарование от прошедшего дня, отражающегося в каждом шаге. Он стискивал зубы, вспоминая этот треклятый синий, запах шоколада, и холодный пол, о который он успел приложиться. Синий. Синий. Синий! Минхо зарычал, продолжая танцевать стиснув зубы, балансируя на кончиках пальцев, вспоминая круглое лицо парня с блестящими глазами. Лицо, прикрытое подносом. Его торчащие ото всюду синие локоны, и то, как взволнованно он звучал, когда опаздывал. Он вспоминал, какой он надоедливый, и выражал это в танце. Минхо упал на пол в изнеможении, закончив Вивальди, тяжело дыша и чувствуя пот, стекающий по лицу. Чувствуя запах шоколада на кончике носа, пытаясь поймать реальность за тонкие нити. Вокруг всё ещё было темно, но впервые за много лет Минхо танцевал через сердце, а не через заученные шаги. *** — Сегодня официально самый худший день в моей жизни, — объявил Джисон, крепко обнимая Чанбина. — Мне нужно переехать и сменить имя, Бинни. — Ты говоришь о чём-то подобном каждый день, — хмыкнул тот, видя, как Чонин чистил кофейник. — Или на повестке дня что-то новое? — Слушай, сегодня он превзошёл самого себя, — хмыкнул Чонин, улыбаясь. — И это я узнал только половину. Джисон застонал, слыша их насмешки, на что Чанбин крепче обнял его, чуть посмеиваясь, пытаясь утешить в своей манере. Одна из его любимых вещей в дружбе с Ханом заключалась в том, что тот каждый день проживал по-разному: однажды Джисон рассказал ему, как застрял в лифте с директором, невольно выяснив, что они с женой разводятся. Серьёзно, от этого парня никогда не знаешь, чего ожидать. — И что на этот раз? — Ли Минхо, — просто ответил Джисон. Имя и фамилия, но они суммировали многое. Имя и фамилия, заставившие Чанбина проникнуться сочувствием к Джисону. Ли Минхо — последний человек, которому пожелаешь столкнуться с Ханом. Так что купить ему паспорт и вывести в другую страну — не такая уж и плохая идея.