Муза (Musa)

Cause they hate me, so I'm fakin' All-ll this so they ta-ake me Мелани Мартинез

— Вам как будто становится только хуже, — вздохнул Конан, проверяя температуру Чанбина. Два парня были ужасно простужены, лёжа в постели, завёрнутые в тысячи одеял. Они постоянно чихали, жаловались на холод и, если честно, были немного более раздражающими, чем обычно. Они постоянно канючили, чтобы о них позаботились, баловали их и вообще всячески опекали, словно они младенцы. Утром Чан не обнаружил драки за зеркало в ванну и пошёл их будить. Его встретило два тела, завёрнутых в одеяла с, очевидно, ужасным жаром и насморком. Вздохнув, Чан достал телефон, набирая Конана. Они точно не могли заболеть за одну ночь, это очевидно. И Чанбин и Хан знали, что эта информация уйдёт с ними в могилу, потому что если бы Чан узнал, что они выперлись на улицу, не просушив волосы… Всё началось с лёгкого кашля в начале неделе, дальше последовало чихание, которое они оправдывали смогом. А ломота во всём теле? Ну, они устали в университете. Пока не наступила пятница, окончательно свалившая их в лихорадке. — Температура спадает, — заметил Конан. — Так что поднимись, и нет, выпутайся из одеял, нужно поесть. — Это слишком энергозатратно, — хрипло протянул Чанбин. — Всё тело болит. — Тебе в любом случае нужно поесть, Бинни, — словно ворчливая мама, произнёс Конан. — Если ты не поешь, в лекарстве не будет смысла, ты продолжишь болеть, а Чанни начнёт на меня злиться, — с этими словами он поставил тарелку супа на столик рядом с кроватью. — И даже не пытайся притворяться спящим, Джисон, ты со вчерашнего дня ничего не ел. Тот воздержался от уточнения, что на самом деле он не ел с полудня среды. Потому что то, что он сейчас ощущал себя как на смертном одре, не говорило о том, что хотелось дополнительных ощущений в виде смерти от рук Конана. Болезнь дала возможность оставаться в постели и избежать пары по Антропологии искусства и смен в Лотосе, которые за последнее время приносят ему столько несчастий. Оставаться дома казалось безопасней, чем снова сделать какую-нибудь глупость, напоровшись на Ли Минхо. Джисон, конечно, трусом не был. Он мог без проблем подняться на самое высокое здание (по крайней мере, не подходя слишком близко к краю) — одно это говорило о том, что он далеко не трус. Джисон был мудрым, продуманным, он знал, что этот бой был проигран задолго до его начала. И как-то не очень хотелось пасть незавидной смертью, когда были другие войны и поля боя. Которые действительно того стоили. Так почему же он тогда был словно в депрессии? Возможно, потому, что он был Джисоном. Ничего нового. Он всегда в один момент мог смеяться и безудержно прыгать, а потом, словно по щелчку, гаснуть, желая сбежать от всего мира. Именно поэтому он покрасил волосы в синий. Если быть совсем честным: ему было не так плохо, как тому же Чанбину. Возможно, он даже мог найти в себе силы и перебраться в гостиную. Но сокрушающее чувство, удерживающего его в постели, превосходило любую силу воли, которая была у Джисона. Он чувствовал, что в данный момент реально проще и легче было притвориться, что ему действительно плохо. — Горло слишком болит, — хрипло сказал он, наблюдая за Чанбином, подтянувшему к себе тарелку с супом. — Если я буду есть — станет только хуже. — Это бред, Хан Джисон, — рыкнул Конан. — Давай, будь большим мальчиком, сядь и поешь. Уверяю тебя, твоему горлу от этого станет только лучше, — он устрашающе прищурился. — А если ты не сделаешь этого добровольно — я волью тебе бульон в глотку. Нужно было отдать Конану должное, Чанбин и Джисон болели очень нелегко. Они были похожи на пятилеток, отказываясь принимать лекарства (Чанбина вырвало, когда он выпил сироп, а Джисон чуть не задохнулся, выпив таблетки), с ними нужно было быть очень терпеливыми. У Конана было бесконечное терпение. Он следил за тем, чтобы Чанбину и Хану было комфортно, мерил их температуру каждые два часа, менял компрессы, ходил в аптеку за лекарствами. Конан преданно заботился о них не только потому, что очень любил этих оболтусов, но и потому, что Чан доверил ему эту задачу. Он очень расстроился, что из-за их болезни не получилось съездить ненадолго к родителям, как он собирался в субботу. Но, несмотря на это, если с ними нужно было быть строгим, чтобы заставить их что-то делать, — Конан мог пойти на этот шаг. — Угроза пациентам, — прохрипел Джисон, поднимаясь, чувствуя, что голова была настолько тяжёлой, что он чуть снова не завалился. Глаза слезились, застилая дыхание, и ещё этот отвратительный насморк… — Я подам на больницу в суд из-за халатности. — Главный врач работает и не занимается обработкой жалоб, — издевательски протянул Конан, осторожно вручая тарелку с супом. — Если вы съедите всё это, то я обещаю, на ужин приготовлю то, что вы хотите. — Пицца! — воскликнул Чанбин, морща нос, чтобы не чихнуть. — Мы хотим пиццу. — Ты с бульоном-то справиться не можешь, точно в себе уверен? — игриво хмыкнул Конан, не отрывая взгляда от Джисона, контролируя, чтобы он съел действительно всё. — Но ладно, я закажу пиццу, если после того, как вы всё съедите — пойдёте в гостиную. Им было вредно оставаться на одном месте и ныть о своей смерти. Нужно было двигаться, даже если это было больно. Джисон медленно размешивал суп, отодвигая морковь в сторону и морща нос, отправляя ложку с овощами в рот, надеясь, что не взбесит Конана сильнее, чем уже. Еда действительно требовала слишком больших усилий. Хан не чувствовал голода на то, что, очевидно, не ел очень давно. Он не ощущал вкуса еды и не понимал из-за чего конкретно: то ли так влияла болезнь, то ли отрицание организма самой мысли о питании. У него не было расстройства пищевого поведения. Он очень любил еду, особенно мясо. Джисон очень много ел, но иногда внутри него возникало чувство пустоты, которое подобно чёрной дыре забирало чувство голода. Иногда еда казалась отвратительной. Его часто рвало, когда заставляли есть (желудок отказывался принимать еду, сам он рвоту у себя не вызывал!). Подобное началось в последний год обучения в старшей школе. Джисон точно не мог сказать, что стало причиной. То ли из-за тревоги, то ли из-за чего-то другого, но иногда он просто не мог есть, и сейчас по прошествию времени старался игнорировать эти ощущения. — У тебя есть медицинское образование, о котором мы просто не знали, или что-то в этом роде? — спросил он, вытирая нос рукавом толстовки. — Я изучал ветеринарию в колледже, — сказал Конан, доставая носовой платок и вытирая нос Джисона. — Можно считать, я закончил школу для родителей. Чанбин фыркнул, удивившись новой информации. Не то чтобы он сам когда-то спрашивал, просто предполагал, что они оба изучали музыку, потому что… ну это был самый удобный и очевидный вариант. Чан тоже никогда не упоминал образования Конана, так что интересно, действительно ли это было такой тайной с самого начала? — Ты работал по специальности? — спросил он, ставя пустую тарелку на тумбочку. — Конечно, — кивнул Конан, выкидывая салфетку и кивая пустой тарелке. — Я работал в Австралии неполный рабочий день в одном из приютов для животных. Ухаживал за кенгуру и коалами, — он слабо улыбнулся, ладонью убирая волосы, прилипшие ко лбу Джисона. — И почему ты бросил это дело? — спросил тот, отставляя тарелку. — Ну, Чан уехал из Австралии, — задумчиво протянул Конан, поправляя маску. — А в Корее моя специализация по сумчатым и крупным животным особо не котируется. Зато модельные агентства любят меня лучше, чем рекрутеры в зоопарке, — он пожал плечами. — Думаю, что я выбрал путь наименьшего сопротивления и очень надеюсь, что вы, когда встанет такой выбор, поступите иначе. Сжалившись над Джисоном, он забрал наполовину пустую тарелку вместе с пустой Чанбиновой и дал им немного времени, чтобы отдохнуть, прежде чем выгнать в гостиную. Их комнату нужно было убрать, проветрить и, возможно, продезинфицировать. Джисону не нужно было повторять дважды, он тут же закуклился в одеяло, оставляя наружу только немного волос. Слова Конана показались богохульством. Как можно бросить свою жизнь и работу в Австралии только ради того, чтобы последовать за Чаном в Корею? В кратком пересказе это, конечно, казалось безумно романтичным. Когда Джисон впервые их увидел, ему казалось, что эти двое буквально созданы друг для друга. Но отбросив детали и шелуху, выходило, что Конан бросил всё, к чему он привык и чем жил, только ради того, чтобы последовать за своим парнем. Конечно, это было его решением, но зачем? Джисону было трудно выбрать между карьерой, которая привела бы его к мечте, и чем-то, что заставило бы родителей гордиться им. Потому что отец, например, в своё время сказал, что Джисон гонялся за журавлём в небе, когда тот объявил, что хотел стать музыкантом. Ему даже сейчас было трудно выбрать между занятиями для расписания. И как, чёрт возьми, Конан мог принять решение поехать за Чаном, решив, что если тот уезжал, то и оставаться в Австралии для него самого не было смысла? Неужели он действительно так сильно его любил? Да, Джисон влюблялся раньше. По крайней мере, ему так казалось. Типичная юношеская любовь, которая сейчас казалась смешной. Он клялся в вечной любви, которая не длилась больше трёх месяцев. У него были девушки, парни и ощущение, что он любил каждого из них, но, в конце концов, даже несмотря на то, каким было расставание, — для Джисона это не было концом света. — Как ты думаешь, каково это — так любить? Голос Чанбина вырвал его из размышлений, заставляя Джисона высунуть голову из-под своего кокона. У него было слегка жёлтое, словно высеченное в воске, болезненное лицо, но глаза стали поживее. Во всяком случае, Чанбин выглядел немного лучше, чем несколькими днями ранее. — Как? — Как Чан и Конан, — уточнил Чанбин, поворачиваясь на бок. — Они уже так долго вместе, но при этом, как мне кажется, решение бросить всё только для того, чтобы быть рядом с любимым, не самое лёгкое. Как можно так сильно любить? — Не знаю. Но тебе не кажется, что однажды тебе тоже придётся выбирать между мечтой и человеком, которого ты любишь? Казалось, Чанбин на мгновение задумался об этом, прищёлкивая языком при мысли, что такое действительно могло произойти. — Надеюсь, мне не придётся делать выбора, — прошептал он, улыбаясь при виде зевающего Джисона. — Я не понимаю, как можно сделать выбор между тем, за что ты так отчаянно борешься, и человеком, который, возможно, не будет со мной всю оставшуюся жизнь. — Ну, Конан и Чан точно будут вместе до самой смерти, — сонно пробормотал Джисон. — А если нет — то я сомневаюсь, что любовь вообще существует. Они рассмеялись, забавляясь тому бреду, что генерировал мозг в лихорадке. Джисон вздохнул, чувствуя, как ломота постепенно отходила на второй план, но надеясь, что болезнь продлится немного дольше. Чан был на удивление снисходителен. Если Джисон говорил, что у него плохой день — он ничего от того не требовал и просто давал знать, что будет рядом, если это понадобится. Жаль, что так бывало не всегда. Но сейчас Джисон мог притворяться немного дольше хотя бы по тому, что у него имелась справка от врача. А в дальнейшем нужно было просто делать всё возможное, чтобы не упасть в эту эмоциональную яму снова. *** Чонин переводил взгляд с часов на стене до двери, ожидая Джисона. Тот и так всегда опаздывал, но при этом хотя бы предупреждал. А сейчас — ни Джисона, ни сообщения, и это, честно говоря, вызывало беспокойство. Потому что Чонин дружил с Джисоном достаточно долго, чтобы находиться в постоянном ожидании того, как ему позвонят из больницы, говоря о том, что его друг попал в аварию из-за своей неуклюжести. Сбить его было не так уж и трудно: достаточно, чтобы он застыл на месте, рассматривая птиц, или свалился с лестницы, споткнувшись о собственные ноги. — День, конечно, мёртвый, — сказал ему сменщик, вынимая деньги из кассы, пока Чонин заходил в систему. — Пятница — люди обычно пропадали в барах и всё такое. — Мёртвый день или нет, главное, что мне всё ещё его оплачивали, — пробормотал он, снова смотря на часы. — Джисон опаздывает. — О, Чонин, я думал, ты уже к этому привык, — хмыкнул сменщик, взъерошивая волосы. — Я пойду, удачи. — Спасибо, хён, хороших выходных. Чонин проводил своего коллегу взглядом, скрещивая руки и с тоской смотря на дверь, надеясь, что Джисон с минуты на минуту объявится. Как бы он не жаловался на шум, который тот производил, перспектива отработать ночную смену одному казалась ещё более ненавистной. Скучно и тихо — ужасное сочетание. За столами сидело всего два или три студента, которые занимались своей домашкой. Ему даже не нужно было мыть посуду, потому что сменщик обо всём позаботился. Оставалась пара стаканов, но они вполне могли подождать. Пол мыть тоже не планировалось. Какой смысл, если он снова тут же испачкается? Кофейники были наполнены, кофе смолот. Деньги из кассы убраны. Начало смены — отвратительно скучное. Просто кошмар. Вскоре он заметил движение у двери и встал, выпрямляясь. Нацепив на лицо дежурную улыбку, Чонин всё ещё надеялся на то, что сейчас ворвётся запыхавшийся Джисон, придумывая какое-то нелепое оправдание тому, что мало того он опоздал, так ещё и не отписался. Только вот когда дверь открылась — желудок Чонина на полной скорости рухнул куда-то вниз, словно начинённый свинцом. Брат Чанбина, Чан был одним из самых крутых и красивых парней, которых Чонин когда-либо видел. Он перебрасывался с ним всего парой фраз, когда Чан приходил забирать Джисона. Тогда Чонин и понял, что это был тот тип людей, которых невозможно не полюбить. Он был милым, забавным, вежливым и внимательным. Его смех казался чем-то особенным, заставляющим юное сердце Чонина бешено колотиться. Когда Чан вскидывал брови — у него тряслись поджилки. Рядом с ним Чонин ощущал себя таким крошечным. Да, он на самом деле был влюблён в старшего брата своего друга. И эту тайну он унесёт с собой в могилу. Чан своим присутствием внезапно осветил серое место, которым являлся их кафетерий. — Хён! — широко улыбаясь, вкладывая в свои слова немного больше энтузиазма, чем нужно, произнёс он. — Неожиданно тебя тут увидеть! — Чонинни, — поприветствовал его Чан, улыбаясь так, что глаза превратились в полумесяцы. — Давненько мы не виделись, скучал? Чан подошёл к стойке, протягивая руку и взъерошивая волосы Чонина. Тот улыбнулся, немного ершась, выглядя ещё более очаровательным. — Слишком много на себя берёшь, — отшутился он. — Джисон пока не пришёл, подождёшь его? — О, нет, я как раз пришёл сказать тебе, что он заболел, — улыбка Чонина померкла, из-за чего Чан внутренне вздохнул. — Похоже, что он простыл, и врач сказал, что это продлится минимум до воскресенья, — он достал розовую бумажку с больничным. — И Чанбин, кстати, тоже. — Оба? — печально спросил Чонин. — Боюсь, что да, — Чан вздохнул, протягивая ему две справки. — Наверняка они слонялись по квартире босиком или выходили на улицу с мокрыми волосами, я не знаю, — Чан неопределенно провёл рукой в воздухе. — Я хотел позвонить тебе, но на работе навалилась куча дел, да и думаю, что ребятам сейчас не очень хорошо, поэтому тебя они тоже не уведомили. — Ужасно, — Чонин сморщил нос, откладывая справки в сторону. — А за ними кто-нибудь следит? — Да, я попросил Конана. Улыбка Чана была словно радуга после грозы, окутывая нежным одеялом умиротворения. К ней можно было пристраститься, не осознавая этого. Просто в какой-то момент ты ловишь себя на том, что ищешь тысячи способов, которые могли бы заставить его улыбнуться. Только улыбка, которая появлялась на его лице при упоминании Конана, была воистину отвратительной. Чонин не мог найти слов, чтобы описать её, хоть она и причиняла ему столько боли. Это было похоже на пронзающую молнию или ржавый тупой нож, который вонзали в сердце и омерзительно медленно прокручивали. Это было похоже на жжение, которое испытываешь, царапая кожу о тонкий край бумаги. Вроде ничего, но оно возвращалось всякий раз, когда на царапину попадала вода или сок лимона. Это было похоже на слёзы, которые проливаешь, делая особенно сложное домашнее задание, ощущая после невероятное облегчение, когда закончишь. Очень поэтично, да? Но Чонин просто не мог придумать простых слов к тому, насколько красивой и насколько болезненной для него была улыбка Чана, когда тот говорил о Конане. Да, конечно, он видел его парня. Побочный эффект от общения с Чаном заключался в том, что не только ты им очаровываешься. Чан обожал Чонина и в день первой встречи сам для себя решил, что хочет защитить его от всего мира и обеспечить убежище, в котором тот мог нуждаться. А это значило, что Чонин знал всё его ближайшее окружение. Так вот, Конан был кем-то из другого мира. Это можно было видеть в его голубых глазах, в очень светлых волосах. В его улыбке и в ощущении безопасности, которое он излучал вокруг себя. Конан идеально сочетался с Чаном, нравилось это кому-то или нет. — Тогда они в надёжных руках, — согласился Чонин, заставляя себя улыбнуться. — Конан по образованию ветеринар, но, несмотря на этого, он знает, как ухаживать за людьми, особенно за такими драматичными, как Джисон и Чанбин, — Чан засмеялся, и его смех звоном колокольчиков отразился в душе Чонина. — В любом случае, мне им что-нибудь передать? Конан сказал, что они затребовали пиццу, так что мне придётся её купить где-то по дороге. Чувства к кому-то не должны быть настолько болезненными. Ты должен испытывать эйфорию, радость, должен утопать в эндорфинах. Ты должен чувствовать лёгкость от того, что сердце билось в ритме чужого смеха. От него одного день должен был улучшаться на восемьдесят процентов минимум. Чонин чувствовал себя обманутым. — Передай Джисону, что в понедельник ему придётся купить мне банку мороженного за то, что оставил меня одного на смене, — сказал Чонин, отчего Чан фыркнул. — И обними Бинни-хёна от меня. — Будет сделано, — кивнул Чан, снова ероша его волосы. — Хорошей смены, Йенни, и не забудь отдать справки вашему боссу. Не хочу, чтобы мальчики потеряли работу. — Будет сделано в лучшем виде, — заверил Чонин, убирая справки в стол. — Джисон будет работать и мёртвым, потому что, я считаю, что он просто не может оставить меня один на один с клиентами после того, как обливал их молочными коктейлями. Чан рассмеялся, покупая пару печений и прощаясь, забирая с собой улыбку Чонина и всё настроение. Словно плотное облако внезапно закрыло солнце, сделав день тёмным и пасмурным. Нет. Определённо, нет. Симпатия к кому-то не должна так сильно ранить. Она не должна приносить такое удушающее чувство, что было тяжело дышать. Любовь не должна быть настолько недоступной. Чонин был до ужаса сильно влюблён в Чана, но он никому не расскажет об этом. Никто не должен видеть, как что-то ломалось внутри него всякий раз, когда он видел их с Конаном вместе. *** — Вот они, — объявил Хёнджин, доставая из-под стола коробку и протягивая её Феликсу. — Их доставили вчера днём, но я ничего не трогал, чтобы ты сам мог проверить, оно это или нет. — Дай тогда ножницы, — попросил Феликс, садясь на вращающееся кресло в комнате Хёнджина. На сегодня с занятиями было закончено, Минхо всё ещё был в супермаркете, куда его направила тётя Шарлотта. Нужно было пополнить запасы еды в кладовке, да и к тому же коты доедали остатки корма, купленного в прошлом месяце. Так что Феликс воспользовался идеальным шансом, чтобы незаметно забрать подарок. Аккуратно вскрывая коробку, Феликс вытащил пакет, лежащий внутри, доставая ботинки, которые купил Минхо на день рождения, даже зная, что брат их ни разу не наденет. Но, возможно, он сделает исключение, практикуясь в них дома. Туфли выглядели идеально. Белые, с голубыми лентами по бокам и инициалами, вышитыми золотыми нитками на маленьком, едва-заметном участке. Они были настолько красивыми, что Хёнджин считал преступлением просто саму мысль о том, что их можно надеть. — Они такие чудесные, — воскликнул Хёнджин после того, как Феликс убрал их назад. — А почему я на свой день рождения получил косметику и ожерелье? — Ага, это типа было не твоим желанием, да? — хмыкнул Феликс, крутясь на стуле. — И потом, ты ненавидишь носить новую обувь. — Да потому что они натирают, — фыркнул Хёнджин, падая на свою кровать. — И какой у нас план? Ужин, а следом театр? — Да, тётя Шарлотта сказала, что рассчитала время на случай, если нам захочется после пойти куда-то без неё, — это было в новинку для Хёнджина, он даже перевернулся, свешивая голову с кровати и смотря на друга. — Что? — Хочешь сказать, что профессор Плисецкая разрешила нам устроить вечеринку в честь дня рождения Минхо-хёна? С чего бы? Его волосы растрепались, спадая на глаза, отчего Феликс улыбнулся, делая на кресле новый оборот. Оно было неудобным. Может быть, идея подарить новое на рождество — не такая уж и плохая. Шарлотта разговаривала с Феликсом в среду, делясь опасениями по поводу Минхо и надеясь, что этот разговор прольёт хоть немного света на текущую ситуацию, и она поймёт, почему в последние дни он был таким рассеянным и расстроенным. Только вот Феликс не смог сказать ничего внятного, он тоже не знал, почему его брат внезапно решил стереть себе все ноги в кровь, чего не делал уже много лет. Шарлотта решила, что всё из-за того, что Минхо нужно проводить больше времени с кем-то его возраста. Ей было очень досадно от того, что тот замкнулся после случая, о котором им всем запрещено было говорить, вспоминать и обсуждать. Об их горе знали только Шарлотта, Феликс и Хёнджин. Никто в мире больше даже не догадывался об этом. У обоих детей было свое расписание, правила и имидж, которому необходимо было следовать — Шарлотта никогда не отказывала им в прогулках с друзьями. Феликс мог пойти с Хёнджином куда угодно при условии, что вернётся в десять (если заранее не предупредит, что остался у друга). Они могли пить алкоголь при условии, что на следующий день у них не было занятий. Но напиваться было запрещено, иначе Шарлотта будила их в шесть утра и заставляла танцевать два часа подряд. У них были комфорт, свобода и правила, всё, как и у всех. И несмотря на это, Шарлотта беспокоилась, что Минхо упускал жизненный опыт, не имея рядом с собой кого-то вроде Хёнджина. — Тётя Шарлотта беспокоится, — вздохнув, пояснил Феликс. — Она думает, что Минхо нужно чаще гулять, и не очень уверена в том, есть ли у него близкие друзья в принципе. — У него есть ты и я, — пробормотал Хёнджин, чувствуя, как кровь приливала к голове. — Ты понимаешь, о чём я, — Феликс прищурился, качая головой. — Я думаю, тётя Шарлотта тоже чувствует, что он многое упускает. — Ну так, конечно, у вас же есть правила, — Хёнджин раздражённо вскинул руки. — Подумать только: она беспокоится, что вы упускаете новые впечатления, но ограничивает вас. Лицемерка. — Хёнджин, я повторяю тебе снова и снова, тётя Шарлотта — не отрицательный персонаж. Тот лишь цокнул языком, снова откидываясь на кровати и смотря в потолок, наблюдая за звёздами, которые так старательно клеил. Хёнджин посвятил этому выходные, игнорируя правила проживании в комнате. Сынмин мягко напомнил об этом, но его слова явно не котировались, пока его сосед, встав на мыски на матрасе, пытался дотянуться до потолка. Он очень расстроился, увидев, что всё было зря, и звёзды не светились, на что Сынмину пришлось пояснить, что их нужно было активировать. Просто представьте себе Хёнджина, который в два часа ночи отчаянно светил фонариком телефона на каждую чёртову звёздочку, приклеенную к потолку, чтобы она наконец засияла. — Я просто думаю, что она в своё время переборщила с опекой, — прошептал Хёнджин. — Она требовала от вас столько всего, а потом ещё и наложила просто кучу правил, у меня есть ощущение, что ты смотришь на эту жизнь сквозь призму аквариума, не являясь частью этого мира. — Знаешь, мы не единственные, кто потерял что-то важное в тот день, — вторил Феликс, отчего Хёнджин сжал простынь в руке. — Она тоже потеряла свою семью. Оба брата мало говорили о своих родителях, даже Хёнджину потребовалось время, чтобы узнать, что Шарлотта на самом деле не их мама, а женщина, которая заботилась о них после смерти родителей. Не то чтобы они специально скрывали это. На прямой вопрос они давали прямой ответ, просто прошло столько времени, что ни один из них не помнил родителей так ярко. Феликс был слишком маленьким, когда всё произошло, да и Минхо не намного старше. Шарлотта — единственная константа, которая была в их жизни. Она иногда говорила о родителях, показывала видео, рассказывала истории и делала всё, чтобы дети могли ими гордиться. Но они всё равно не помнили своих родителей. Если бы Хёнджин спросил Минхо, тот только вспомнил бы, что те много путешествовали, иногда брали их с собой, иногда оставляли с тётей. И только с рождением Феликса они хоть ненадолго, но оставались дома Минхо немного помнил песни, которые отец играл на фортепиано. Смутно помнил танцы матери в гостиной. Но иногда казалось, что он всё это придумывал, просто чтобы помнить, что хоть иногда, но у них была полная счастливая семья. Феликс и Минхо потеряли обоих родителей 14 июля 2003 года, но никто никогда не думал о том, что в этот же день Шарлотта потеряла женщину, которую считала своей сестрой. Которая была частью её семьи. Самым близким для неё человеком. — Это не оправдание, — осторожно, подбирая слова, сказал Хёнджин. — Не оправдание тому, что вас засунули в стеклянный ящик. — Нас никуда не засовывали, Джинни, — грустно улыбаясь, сказал Феликс. — Минхо и я решили, что лучше подстраховаться, чем сожалеть. Дисциплина тёти Шарлотты защищает нас. — От чего, Ликс? Ты просто теряешь время, — голос Хёнджина был настолько расстроенным, что Феликсу стало тошно. — От потери друг друга, — мягко сказал он. — Я уже потерял обоих родителей, если я потеряю ещё и брата, то сойду с ума.